Геннадий Михасенко - Гладиатор дед Сергей
- Да не сейчас! - огорченно перебил дед. - А когда рабство было. Они еще бунтовали! Ими мужик один верховодил такой, вроде нашего Стеньки Разина!
- Спартак?
- Во-во!
- Гладиаторы?
- Гладиаторы! - обрадовался дед. - Точно!
- Ну то-то! - с превосходством протянул внук. - И не с какими не с быками они сражались, а друг с другом!
- Гладиаторы-гладиаторы!
- Сам путаешь!
- Вспомнил, слава богу! Ох, жизнь, сколько помнить надо! Так вот это считается древним.
- Еще бы!
- Ну вот. А когда это было? С какого времени эта древность начинается-то?
- Как с какого? - опять не понял Витька. - Она давно уже прошла, твоя древность.
- Фу ты, бестолочь! - дед Сергей перевел дух и поворочался маленько. - Ну, ежели мерить от наших дней туда, в глубину времени, то что выходит? Выходит, что сперва пойдет близкое время, еще тепленькое, потом эти, как их, средние века, а уж потом, наверно, древность. Или как?
- А-а! - сообразил наконец Витька. - Так бы сразу и сказал, а то плетешь про каких-то быков! Ну, это тогда, значит, так! Значит, Петр Первый!..
- Да какой Петр Первый? - удивился дед Сергей. - Петр Первый-то вон жил, позавчера!
- Ну, деда, я же вычисляю! - с капризной нетерпеливостью пристрожился внук. - Сбил вот! Знаешь, как трудно пятиться во времени. На чем же я?
- Ну-ну, Петр Первый! - как бы извинился дед.
- Ага, значит, Петр Первый! - шумно вздохнув, продолжил Витька. - Потом-м... Иван Грозный! По-том-м... кажется, эти, из варяг в греки. А потом уж все, дальше пятиться некуда. И выходит, значит, так... - Дед уважительно помалкивал, чуя в словах внука значительность. - Деда, ты слушаешь?
- А как же?
- Выходит, значит, так: все, что было тыщу лет назад, это древнее, полтыщи - среднее, а что сейчас - сейчас! - с облегчением закончил Витька.
Чуть помедлив, не добавит ли внук еще чего-нибудь важного, и сам что-то старательно додумывая, дед Сергей произнес:
- Так, так! Тыщу лет, значит? Мать честная! Ну, конечно! Где там -- тыщу лет! Ни за что! Так я и прикидывал - не быть мне древним!
- Чего? - переспросил Витька.
- Не быть мне тыщу лет назад!
- Гладиатором хочешь стать? - усмехнулся внук.
- Не гладиатором стать, а сторожем остаться, но древним! Понимаешь, Витек? - с некоторой досадой выговорил дед Сергей. - Чтобы прошло тыщу лет, а какой-нибудь парнишка тогдашний, вроде тебя, только поумней да попричесанней, открыл бы книжку и сказал: вот, сказал бы, смотрите - древний сторож дед Сергей!.. И так уж мне было бы приятно!
Витька смутился:
- Как же тебе, интересно, будет приятно, когда тебя уже не будет тогда?
- А мне не тогда, а сейчас будет приятно, что я стану таким древним!
- Да ты и так уже древний, - нашелся Витька. - Сколько тебе: семьдесят или восемьдесят?
- Какая же это древность? Это старость, как у котов, у мышей, у налимов. А потом смерть. Близехонько уж где-то. Может, это она и скребется, а не мыши. Не зря я один-то заопасался оставаться! А мне мало этой самой мышиной смерти! Я хочу пройти через все века: через теперешние, через средние и через древние! Главное - древние! Уж больно туда охота!
- Да ты чего, деда? - прошептал Витька с явной тревогой. - Кто же столько живет?
- Эх, Витька, Витька! Тяжел ты на соображение! - вздохнул дед Сергей. - А еще хочешь приврать - в седьмом! Думаешь, я при жизни рвусь столь отмахать? Что я, Иисус Христос какой? Да и он, бедняга, вознестись-то вознесся, а воротиться - дорогу забыл. Нет, Витек, по земле я пройду, как все, а вот потом бы отличиться! Черт знает, откуда взялась во мне эта заноза! Все будто ничего было, а тут - бах! - как молонья! И зажгло! А выходит пшик - не попасть мне туда!
- Попадешь! - уверенно сказал внук, опасливо думая, что же происходит с дедом.
- Нет.
- Почему?
- Тыща лет!..
- Да хоть миллион! - озаренный необычной для него мыслью воскликнул Витька, приподнимаясь на локтях. - Это при жизни мы считаем: мне двенадцать, маме там за тридцать, тебе под сто, а потом-то какой счет?
- Нет, - лукаво повторил дед.
- Время, что ли, остановится?
Помолчав чуток, дед ответил:
- Жизнь, боюсь, остановится! - Внук так и замер на локтях. - Время что, свистит меж пальцев - ухвати его попробуй! А жизнь - пожалуйста, хватай. И хватают! Да еще как! В сетях за три дня один налим! А где остальные? Какую газету ни возьми - везде война, бьют друг друга смертным боем!.. Людей на земле не будет через тыщу лет - вот в чем беда, Витек! И того парнишки, вроде тебя, который бы открыл учебник древности и ткнул бы в меня пальцем, тоже не будет. И учебника не будет. То-то и горько! Нет чтобы жизни-то без конца идти, чтобы все нажиться успели, так изводят ее, матушку!
- Кто изводит?
- Мы, люди.
- Как же это мы ее, интересно, изводим? - продол-' жал недоумевать внук.
- А так. Кто нарочно, а кто невзначай, кто кулаком, кто бомбой. Убывает жизнь, на глазах убывает, - с хрипотцой заключил дед, и Витька вдруг ощутил какую-то неуютность в уклончиво-туманных дедовских словах. - А ты, Витя, не принимай близко-то, не пугайся! - спохватился дед, смягчая голос.
- А я и не пугаюсь.
- И правильно. На тебя-то еще жизни хватит. А мне, так шут с ней, с моей древностью. Внука вот увидел, а внук - меня - и на том спасибо. И этого могло бы не быть. А там, глядишь, и правнукам расскажешь про деда - вот я и задержусь маленько в памяти людской. А в лагерь я тебя устрою. Скажу начальнику - и все! Меня знаешь тут как? Э-э! Ну ладно, спим!
Витька лег на спину и с серьезной озабоченностью уставился в темноту. Ему не понравился весь этот разговор о конце света. По Витькиным соображениям, это была явная чепуха, и все же он опечалился, потому что с будущим связывал тайную и сладкую уверенность, что если он даже умрет тут, что очень сомнительно, то снова объявится там, иначе куда же исчезать, если не в будущее. И ему вдруг стало жаль и себя, и деда. Нет, надо разубедить старика, что жизнь убывает, что люди изводят ее! Например, он, Витька, как и чем изводит? Ну, раздаст за день с десяток щелчков и подзатыльников - и все! Кто от этого помер? Наоборот, здоровее становятся!.. Внезапная догадка обожгла Витьку изнутри, и он тихо позвал:
- Деда!
- Оу!
- Это ты из-за налима подумал, что жизнь оборвется? Из-за того, что я его по башке стукнул?
- Нет.
- Ой, деда, из-за налима! - почти обрадовался Витька. - Зря! А хочешь, я его поглажу? - вдруг выпалил он. И даже сел в искреннем порыве загладить вину, словно именно от этого зависела сейчас вся жизнь на земле.
- Не кошка, гладить-то. Вредно это рыбе - слизь сотрется, - спокойно ответил дед Сергей, переворачиваясь на другой бок. - Ты и так ему кулаком-то все смазал.
- Это я так, случайно!
- От привычки лупцевать слабого, я понимаю. Как слабый мелькнул, так сразу ему в ухо!
- Да нет, деда!
- Ну, ладно-ладно!
- Значит, точно не из-за налима?
- Точно.
- А из-за чего тогда?
- Поживи вот, хлебни жизни, а там поймешь! А то мы с тобой на разных языках разговариваем, и выходит у нас: ты - про Мартына, а я - про Фому. Спать давай лучше.
Повозились они, теплее притираясь к подушкам и матрацам, и затихли. Витька думал о том, что дед хитрит и что-то утаивает, и что если бы знать хорошенько его жизнь, то можно было бы, наверно, и самому разобраться, а так... Из семейных разговоров Витьке запомнилось лишь одно: в начале войны дед с простреленными ногами попал к фашистам в плен, а в конце войны его освободили американцы - и все. Вот там, пожалуй, он и столкнулся с этим самым концом света и не может забыть его... А тут и он, Витька-балда, добавил своим кулаком!
Еле-еле прослушивался пульс катера, усыпляюще доскребывались мыши, молчал налим. Устал, похоже, отдыхает, свесив хвост с кромки таза. А к тазу крадется отряд белозубых крыс, в тельняшках до колен. У первой в лапах - маленький торшер, остальные несут на плечах ржавую ножовку. Вот они останавливаются у налимьего хвоста, разом вцепливаются в него и быстро-быстро пилят. Налим рванулся, но поздно - хвост уже влажно шмякнулся на пол, и крысы злорадно хрюкнули. Витька поднял голову.
Он вообразил всю эту сценку, но звуки оказались настоящие: хрюканье - это всхрапнул дед, а шмякнулось - в глубине склада. Витьке стало боязно, но он встал, сориентировался и пошел, шаря впереди ногами и руками. Торшер и таз попались ему одновременно. Он включил свет. Таз был пустым. Налим лежал возле ящика с аквалангом. С торопливым отвращением схватив рыбину за жабры, Витька плюхнул ее в воду. Потом минуты две споласкивал руки под умывальником. На полке у стола лежало несколько деревянных поддончиков для хлеба. Витька взял один и накрыл им таз, а сверху пригрузил ведром с замоченной посудой. Теперь налим, даже если и хвост просунет, не вывалится, не огорчит деда своим самоубийством и не станет лишней преградой на его пути в древность.
Повесив на гвоздь плакат с морскими узлами, который налим обляпал в двух местах, Витька встал лицом к закутку, выключил торшер и через двенадцать шагов наткнулся на мягкий штабель матрацев.
