Ирина Дудина - Предводитель маскаронов
Постель нас примирила. Владик протрезвел в ночи и был великолепен. Он превратился в буддийскую лодочку, я плавала на ней. Влад поймал какую-то классную программу, свою любимую ди-джейскую музыку, которую он сам мечтал писать, когда купит хороший компьютер. Про Влада говорили, что он сделал диск, его купили в Израиле, и дальнейшая судьба его неизвестна. Он хотел опять писать мёртвую электронную музыку, в которой убито всё живое. «Побольше, побольше мертвечины — чем более искусственное звучание, тем лучше», — говорил он. Я с ним соглашалась. Под синтетическую музыку ужасно было приятно трахаться. В глаза я ему не могла смотреть. Глаза у него были живые, добрые. Он был ужасно слабый и трусливый, несмотря на свой рост и сумасшедшие поступки. Он был слишком деликатен и осторожен со мной, всё время ждал руководства с моей стороны. Терпеть не могу таких нежных мужиков в постели. Маменькин сыночек… Он лизал мои грудки, налившиеся от похоти как дыньки сорта «торпеда», мы превратились с ним в круг сансары. Под утро я засыпала, прижавшись к его теплу, и мне было спокойно в эти мгновения. В эти мгновения я не думала, что не хочу жить.
((((((((((((((((«Владик, а чем вы по жизни занимаетесь? Таланты у вас есть какие-нибудь?», — так я спрашивала Владика, когда первый раз его увидела, красавчика охренительного лысого. «Я, сударыня, музыку сочиняю. Ещё я танцевать люблю!». «И где вы сударь танцуете? В каких таких местах?». «Я обычно в клубах танцую. Как начну танцевать, так мне не остановиться. Танцую я так, что меня охранники выводят из клуба!». «За что?». «Они говорят, что я танцую неприлично! Выведут из клуба, а я продолжаю танцевать прямо на улице, и они на улице с ума сходят». «А можете показать мне, как вы так неприлично танцуете? Очень хотелось бы увидеть!». «Нет проблем!». Тут Владик стал так танцевать, с такой агрессией извиваться, высоко подпрыгивать, задирать ноги, изгибая их в коленах, будто это великий рок-музыкант танцует, или это сам Сатана танцует. Я залюбовалась. К тому же Владик был одет в удивительнейшую одежду. В зэковский фланелевый халат кофейно-молочного цвета, в коричневую клеточку, с номером на сердце. Это был халат, который Владик спёр в театре, где шла постановка про ГУЛАГ. Там работал какой-то друг Владика, и вот какой-то лишний сценический костюм Владику перепал. Очень стильная вещица. Владик в этом халате был аки тать. Пляшет, полы развеваются! Хотя танцевать Владику было трудно — в коридоре метр шириной и два длиной. Я бы на месте охранников тоже бы с ума сошла… «Владик, вам надо плясать так за деньги на дискотеках перед многотысячной толпой. Или в кино сниматься». Владик посмотрел на меня каким-то кротким, коротким взором, который я не поняла.
(((((((((— А дети? Какой из тебя Влад отец? Ты же сам как дитя.
— С детьми я нашёл общий язык. Юра твой — уже взрослый дядька, а с дядькой Митькой мы будем приятели.
В углу за холодильником стояла красная пластиковая палка. Это была ручка от соседской швабры. Когда Владик пришёл ко мне первый раз полгода назад, он стал гавкать на детей, шипеть на Китса, а эту палку прогрыз в двадцати местах. Это была крепкая, как ствол, палка. Владик скорчил ужасную морду, оскалил никотиновые свои, но крепкие зубы, и всю палку искусал за минуту, от чего она превратилась в безвольную тряпку, типа измочаленного тростника. Дети орали и гавкали на него, он на них. Митя со слезами на глазах пытался ударить Владика побольнее, норовил даже по яйцам. «Я этого дядьку Владика забью. Приёмчиками», — говорил он, пытаясь завалить огромного Владика на снег.
(((((((((((((— А где мы будем жить? У тебя — коммуналка, куда влезает токмо диван. У меня ещё хуже — на 30 квадратных метрах четыре человека плюс гадкий, орущий по ночам тревожный кот. Не говорю уже о своей матушке, которая ни одному мужику на этой территории жить не позволит. Ты не представляешь, скольких она уже отсюда выжала.
— Можно снимать. При 1000 баксов отдавать одну сотню — это реально.
— А, кстати, не подкинешь ли ты мне немного бабосов. У меня они кончаются, а Юрка подросток, его надо мясом кормить.
— Нет, это исключено. Барабульки будут через месяц. До 5 августа — ни копейки не предвидится.
— Но ты же на что-то живёшь. Где твоя хвалёная 1000 баксов? Ты же каждый день пьян, приносишь пиво. Принёс бы лучше в дом мяса. Чая, кофе хорошего. Я же тебя по утрам пою и немного кормлю, перед твоим уходом на работу. Это неправильно.
— Если я буду давать тебе деньги, то получится, что я покупаю твою любовь. Нет, это неправильно.
— А если я тебя пою утром кофе — я что, тоже покупаю твою любовь, выходит, за чашечку говняного нескафе? Ну и дешёвый же ты, парень.
— Это другое.
Жадная, жаднющая скотина!
(((((((((((На следующий день у Влада на руке был гипс. Он пьяный шёл домой, и во тьме споткнулся об недоложенную плитку на своей улице. Гастарбайтеры всё расковыряли к юбилею, изображая освоение денег, а после июня работы все забросили, всё так и валялось расковыренное. Ночью Влад держал свою лапку на весу. Когда я её нечаянно задевала, он стонал. Ему было больно. Он не вызывал у меня жалости. Я знаю такую породу людей. Они вечно имеют какие-то травмы. Любят ходить в бинтах. Чтобы их все жалели. Травма — это призыв о помощи и любви. Детская истерия. Ах, маменька, вы на меня не обращаете должного внимания, так вот вам — я умру, покалечусь, буду весь-весь в бинтах, злая маменька! Пронзить жирное маменькино сердце навылет. Почувствовать, что кто-то плачет по тебе и страдает. Дешёвый способ проникнуть в сознание другого.
— У тебя, пожалуй, патологическая связь с матерью. Она тебя затискала до смерти своей любовью. Твоя Мегера Фёдоровна, как ты её зовёшь, тебя, такого лба огромного, обстирывает. Готовит тебе еду, привозит в приятных мисочках, моет посуду. Прислуга. Она тебе показывает, что ты без неё жить не сможешь…
— Нее, всё не так. Я же жил без неё.
— Ну так а сейчас чего пользуешься её обслугой, чего не имеешь свой суверенный дом? С твоей зарплатой ты мог бы купить себе что-нибудь.
— Стимула нет. Вот поэтому я и хочу жениться. Ты будешь моей невестой, скажи? Да, это мучительно и ужасно — быть моей невестой. Я собственник. Что моё, то никому и никогда уже принадлежать не будет.
— А как же твои первые две жены? А? — ехидно спрашиваю я его.
— Первая — ****ь и проститутка. Она в Англии, кажется, работает в борделе. Хотя уже вряд ли. Старая уже. А вторая — в тюрьме сидит. Она весила сто килограмм, здоровая была баба. Потом её мой друг подсадил на наркоту. Она, такая огромная, за год превратилась в скелет. Я её встретил и даже не узнал. А потом жадность и наркотики её погубили. Тот мужик умер у неё в ванне от передоза. Она думала, что у него деньги или наркотики в одежде, скрыла факт смерти, пыталась расчленить труп. Ишь чего учинить вздумала… Но это всё под наркотой… Теперь в тюрьме.
Я от омерзения закрываю глаза. Быть подружкой этого типа после жирной стокилограммовой наркоманки. Нет, это уж слишком, это уж слишком… Какая страшная, унизительная жизнь у меня. Какая страшная.
((((((((((((К тому же я жаворонок, а он сова. К 12 ночи я немею, соловею, я ничего не соображаю. У него пик активности. Я стремлюсь к одному — заползти на диван и чуть-чуть, свернувшись в круг, покемарить. Влад во всю включает телевизор, или ставит сидишки на магнитолу. Он мучает мой старенький компик, он пытается заставить работать его винамп. Винамп тронутый какой-то у меня всегда был. Он сам по себе вдруг начинает петь. Или выдаёт посекундную нарубку трэков. Владик мучает и мучает с непостижимым упорством мой винамп, но заставить его работать за всё лето ему так и не удаётся. Потом у меня ломается Интернет — ломаются старые ломкие провода внутри пластиковой оболочки. Влад настырно приваривает проводки при помощи сварки, потом отдирает всю красоту от фирменной телефонной розетки с двумя выходами, как-то перекрещивает проводки. Интернет Влад добил. Заработало. Хотя на стене теперь торчат какие-то оголённые и изолентой замотанные проволочные узлы и усики.
Когда я на диване совсем зарубаюсь, Влад выходит из ванной, и начинает меня, полумёртвую, тормошить. Я то ли сплю, то ли нет, я ничего не понимаю, что он мне говорит, но точно мы трахаемся. Когда первый золотой луч солнца покрывает розовым светом ствол берёзы перед окном, я чувствую необычайный прилив энергии. Мне хочется верещать. Мой мозг необычайно свеж. Я щебечу, щебечу, как птичка. Хихикаю сама с собой, как дурочка. Пристаю к Владу, но вместо ответа слышу храп. Влад с появлением первого луча вдруг внезапно сворачивается, обмякает. Он впадает в сон, который трудно прогнать. 5 утра. Жизнерадостно пиликающее существо над замершим лысым ящером с сомкнутыми намертво веками.
В 6 утра мобильник Влада начинает верещать. Страшным голосом, как сумасшедшая злая фитюлька. Потом он переходит на подпрыгивания и что-то типа ударов по медному тазу. Мобильник вскакивает на попа, бегает по столу и падает с него, но и лёжа продолжает дерзко будить спящих. Орёт, улюлюкает всё громче и громче. Всё по барабану. Влад мёртв. Мобильник вопит уже как совсем съехавший с колёс, смешно и даже пугающе подпрыгивает. Я должна растолкать Влада, чтобы в 8 он ушёл от меня на работу. Я несу ему бутерброды с сыром и крепкое пойло нескафе. Типа на стакан кипятка четыре столовых ложки черноты с могильным запашком (нескафе почему то отдаёт трупным затхлым запашком часто). Влад лежит трупом и звонко храпит. Но всё же каким-то усилием воли он приподымает свои голубиные веки, лёжа пьёт свою бадью кофею, долго плещется в ванной, ящеры же земноводные, они любят воду, потом чистый и ослепительно красивый лысый Влад одевает трусики, комбинезон с лямками на вылинявшую зелёную рубашечку, и идёт таки на работу…
![Айзек Азимов - Слова на карте[Географические названия и их смысл]](/uploads/posts/books/202745/202745.jpg)