Сергей Литовкин - Никому ни слова
Я кивнул и насторожился.
– Так я думаю, что он нас из этой банки и угощал. Ведь неделю назад, когда мы солидарность с Африкой отмечали, божился, что «шило» у него давно кончилось. Женой, детьми и Гиппократом клялся.
К горлу подступила тошнота. Я выронил из рук сложенный пополам лист суточного плана, он развернулся – и на палубу спланировала небольшая, похожая на лотерейку, бумажка. Саня поднял бумажку и осмотрел со всех сторон, с заметным затруднением концентрируя внимание на изучаемом объекте.
– Пять долларов! Вот ведь проклятые буржуины, деньгами швыряются, а мы настойку на человеческих органах пьем.
Никогда не слышал в его голосе столько искренней обиды и классовой ненависти. Я отобрал у него зеленый символ чистогана и пришпилил на переборку между календарем и семейной фотографией.
– Все! – сказал я, – хватит болтать. Пошли к Олегу. Он – доктор, а мы теперь – пациенты.
***
Когда Олег понял суть предъявленных обвинений, он пару минут беззвучно открывал рот и интенсивно вращал указательным пальцем сначала у своего, а потом и у Сашиного виска, после чего заорал:
– Вы идиоты! Это мой НЗ,[3] а аппендиксы у меня в формалине купаются. Пить надо меньше и закусывать лучше! Кроме желтого аспирина ничего у меня теперь не получите.
Мы искренне покаялись и признали свою умственную ущербность. Доктор остыл и даже повеселел. Глубокомысленно заявив, что подобное излечивают подобным, он нацедил каждому по тридцать граммов, тщательно скрывая свой НЗ от посторонних глаз. В качестве закуски он высыпал из огромной банки на столик две горсти шариков канареечного цвета. «Гексавит» – прочитал я на баночной наклейке и, боясь гнева доктора, проглотил с отвращением несколько витаминок вслед за лечебной дозой спирта ужасающей противности.
***
Из выловленных бумажек, кроме прочего, стало известно, что по случаю какого-то американского праздника намедни на палубе проводились развлекательные гонки на электрокарах, а матрос Давыдофф оштрафован на двести долларов за нетрезвое состояние организма в служебное время. Кажется, я правильно перевел формулировку. Меня охватило чувство славянской солидарности, чему способствовало состояние организма.
Некоторые суточные планы были в нескольких экземплярах, и я решил, что без ущерба для дела могу оставить пару штук себе на память. Что я и сделал, засунув дубликаты под стопку словарей в рундук.[4] Пока я работал, ко мне периодически заглядывали офицеры и мичманы с просьбой показать выловленную купюру. Благодаря длинному языку связиста, весть о чудесном явлении быстро распространилась: конвертируемая валюта в Союзе находилась под запретом, и каждому было интересно пощупать диковинку. Последним прибыл оперуполномоченный особого отдела.
– Замполит меня обскакал. Он доложил на эскадру, что ты проповедуешь чуждый образ жизни. Как это тебе удается?
Я показал Виктору пятерку и описал историю ее появления, а также живой интерес экипажа к находке.
– Да, разум ограничен, но дурь – беспредельна. Может быть, ты ему где-то на мозоль наступил?
Я подумал и вспомнил, что пару дней назад дублировал на мостике вахтенного. Время было далеко за полночь. Командир мирно дремал в своем эргономичном персональном кресле, когда на мостик поднялся замполит, чтобы показать ему перед отправкой очередное политдонесение. Командир сонно глянул на текст и пробурчал:
– Ну, что там? Опять матрос Пупкин превзошел нормативы по борьбе с противогазом? Смотри-ка, четыре листа накатал! Докладывал бы ты, комиссар, покороче – ПОЛИМОРСОС, мол, НА ВЫСИДУРЕ.
– Что, что? – удивился замполит.
– Сокращение, означающее: политико-моральное состояние на высоком идейном уровне.
Замполит окинул взором затемненный мостик. Похоронное выражение лица рулевого матроса у штурвала его удовлетворило, но легкая ухмылка на моей физиономии заставила нахмуриться и поджать губы.
– Шутите. А идеологическое противоборство не знает компромиссов!
Командир, а вслед за ним и я изобразили глубокую скорбь, но было уже поздно. Замполит покинул мостик в изрядной обиде.
– Эх! Зря я тогда осклабился, такое не прощается, – закончил я рассказ.
– Да, – подтвердил Витя, – вполне возможно.
– Виктор! Забери у меня эти доллары в качестве вещественного доказательства империалистической диверсии. Они, небось, нас ждали с мусором и специально их подкинули. И порнухи для замполита накидали чертову уйму.
– Э, нет, милый. Особиста за пятерку не купишь. Попробуй всучить замполиту, но, думаю, не возьмет. Он уже раззвонил на весь мир и на твоем примере воспитательную программу построит. А те, кто валюту лапал, будут руки прилюдно скипидаром оттирать и двойной комплект первоисточников марксизма-ленинизма конспектировать.
– Что же делать? – от нарисованной особистом картины политучебы мне стало худо.
– Смирись и кайся. Дурак, мол, не понял, принял за салфетку. Только не умничай, чем глупей будет оправдание, тем лучше. Попробую я с ним поговорить, но в успех не верю. И про порнуху молчи. Замполит ее, небось, с закрытыми глазами уже сургучом опечатал для сдачи в политотдел.
Виктор собрался было уходить, но вдруг спросил:
– Кстати, у тебя не осталось тех маленьких помидорчиков в томатном соке, которые ты вчера к доктору на день рожденья приносил?
Особист убыл, унося память о семье и Родине – двухлитровую банку эксклюзивной домашней закуски, а я остался комкать в руках чуждую мне по духу и сути находку.
К вечеру у нас с Сашей здорово разболелись животы. Не иначе, как витамины у доктора были сильно просроченные. Мы к нему лечиться не пошли, потому что при таких симптомах он всегда ставит диагноз – аппендицит…
***
Партсобрание прошло под знаком борьбы с долларовой заразой и со мной, как с разносчиком этой заразы. Сразу после оглашения повестки командира пригласили на мостик, и он уже не вернулся на поле идейной брани. Возможно, это приглашение он спланировал заранее. Вступившемуся было за меня Саше досталось самому, как соучастнику. Еще ему замполит припомнил прошлогоднюю стычку с патрулем где-то на танцах в ДОФе.[5] Больше никто не пикнул. Решение было гуманным: поставить на вид. Мне, естественно, а не доллару.
– Хорошо, что ты прикомандированный, – сказал Олег после собрания. – Своего истоптали бы всмятку.
– Где у вас это? – обратился ко мне замполит.
– Заберете? – обрадовался я.
– Ну, уж нет, храните. В базе посоветуемся с руководством и примем решение, – поднял он указательный палец, – это ж ВАЛЮТА!
В его произношении каждая буква в этом слове была заглавной и вызывала отвращение. С того дня ко мне надолго приклеилась кличка – валютчик.
***
Возвращение в базу было неожиданным. Мы уже недели две ждали заправку топливом и продовольствием с какого-то танкера, но встретиться с ним никак не удавалось. Питание становилось все более однообразным: выгребли все баталерные[6] припасы и заначки. Большой ларь с картошкой и овощами, установленный на баке, сорвало с креплений и смыло волной еще месяц назад во время шторма где-то около Мальты. Очевидцы успели заметить, как он воспарил над палубой и пронесся в пяти дюймах от надстройки со скоростью встречного экспресса Октябрьской железной дороги. Поэтому из круп у нас оставалось лишь немного риса, а из мясных продуктов – консервированные деликатесные говяжьи языки в желе. (Надо сказать, что с тех времен я никогда не допускаю представлений о языке в кулинарном смысле, а к рису отношусь с определенным предубеждением.)
Говорят, что истощение моторесурса нашего корабля было для всех неожиданностью. Причем продлить его без капремонта никто не решился. Регламенты, однако. Срочно в базу – решило руководство. Заправлять нас, естественно, не стали, а посему еще дней пять-шесть всем нам предстояло оставаться «язычниками», хотя баталер-кормилец эти консервы наверняка берег для выгоднейшего послепоходного бартера.
***
В базу нас сразу не пустили и оставили ночевать на внешнем рейде, предупредив, что с утра на корабль прибудет комбриг со свитой для проведения заслушивания по результатам похода. Всю ночь вылизывали пароход, драили медяшки, писали доклады и справки. Шел инструктаж личного состава о том, как правильно отвечать на провокационные и дурацкие вопросы. Готовился праздничный завтрак из известных деликатесных продуктов «язык проглотишь».
Утром, после бессонной ночи корабль, ведомый командиром, блестяще швартанулся на свое штатное место. Подтащили сходни, и на борт, отдавая честь флагу, словно отмахиваясь от назойливых насекомых, проследовали один за другим крупнозвездные офицеры числом не менее двадцати.
Заслушивание в кают-компании проходило спокойно. Результаты похода были приличными: задачи выполнены, люди живы, техника условно-исправна. Диссонансом прозвучала лишь баллада замполита о его поединке с долларом, который пытался искушать личный состав. Моя роль троянского коня – носителя коварной зелени выглядела роковой. Это выступление внесло некоторую живинку в массы, и проверяющие, сдерживая улыбки, разошлись по постам в хорошем настроении. Меня подозвал к себе начальник политотдела, потеребил мою галстучную заколку и, повернувшись к замполиту, повелел:
