Олег Красин - кукла в волнах
«Пепси-кола», она же просто Светка, принесла на выбор несколько первых блюд, а потом второе.
Женская часть нашего летного полевого лагеря была немногочисленной: поварихи, телефонистки, официантки, диспетчеры автопарка — вот, пожалуй, и все. Все они имели воинские звания от рядового до прапорщика. Еще имелась киномеханик Лидка, по совместительству библиотекарь. Лида непосредственно подчинялась мне, поскольку я отвечал за культурный досуг всех обитателей полевого аэродрома. По средам мы выезжали с ней на кинобазу в Нижнюю Калитву за новыми фильмами и сдавали старые, уже просмотренные.
Лидии было лет за тридцать, жила она легко и весело, не тяготясь семейным бременем. В моей работе она была незаменима — могла организовать вечер в какой-нибудь роте с приглашением местных девчонок и, как массовик-затейник, вести развлекательную программу или, допустим, в случае необходимости отремонтировать киноустановку.
Что касается секса, то с ней тоже было просто и удобно, поскольку с ее стороны почти никогда не бывало отказов. Командование батальона это знало и часто использовало Лидку во время приезда комиссий из училища или округа для ублажения проверяющих.
У нас с ней сложились дружеские отношения, несмотря на то, что я был почти на десять лет моложе ее.
Со стороны аэродрома раздавался постоянный гул взлетающих и садящихся самолетов — первая смена еще не закончилась. Легкие стены столовой сотрясались всякий раз, когда двигатели истребителей-бомбардировщиков СУ-17 проверяли на земле в режиме форсажа, поскольку техникам предписывалось в обязательном порядке проверять тягу самолета перед выруливанием на ВПП[2].
Я посмотрел в окно и увидел как Лида, вместе с двумя телефонистками свободными от смены, шла на обед в техническую столовую. Горячий воздух раздувал их зеленые форменные юбки, норовя задрать выше колен. Они, придерживая их руками, о чем-то разговаривали и смеялись на ходу. Наверное, обсуждали мужчин. О чем они могли еще здесь поговорить в окружении трех сотен мужиков, оторванных почти на полгода от своих жен и подруг? Хотя, через каждые две недели имелась возможность попасть домой на выходные, поскольку личный состав трех эскадрилий, базировавшихся на аэродроме, отдыхал поочередно. И тогда, транспортник АН-24 увозил счастливчиков домой, в Азовск, сопровождаемый завистливыми взглядами оставшихся. Но, даже такие поездки, по-видимому, не снимали остроту проблемы.
При такой жизни бурно расцветали романы, которые во фронтовых условиях обычно называли военно-полевыми. А у нас, в отсутствие войны, наверное, их надо было назвать военно-лагерными.
Женская часть нашего полевого лагеря активно флиртовала с курсантами, техниками, летчиками, а солдат, как правило, обходила вниманием. Причем, у девушек было свои определенные правила, когда и с кем следовало гулять. Абсолютное большинство из них хотели выйти замуж за курсантов или летчиков, поэтому этой категории военных мужчин отказа ни в чем не было. Техникам было сложнее привлечь женское внимание из-за своего положения — в авиации они «черная кость», в силу чего им приходилось довольствоваться вниманием тех особ женского пола, которых уже не воспринимал летный состав, вроде той же Светки — «пепси-колы».
Иногда мне это сильно напоминало деление доступных женщин в купринской «Яме», где проститутки в зависимости от цены на них переходили из борделя в бордель, причем, по мере износа, из перворазрядного в третьесортный. Может, это слишком жестокое, циничное сравнение, и среди девушек, живущих с нами в лагере, было много порядочных. Однако обще впечатление у меня сложилось именно такое. Сам не знаю почему…
Я неторопливо доел котлету и стал пить компот, гадая, будет ли на дне этого мутного напитка какая-нибудь ягода типа абрикоса или на худой конец сливы. В это время в зал заглянула Лидка. Заметив меня, она подошла ближе.
— Витя, когда поедем за фильмами? — нога Лидии как бы невзначай прикоснулась к моей.
Обычно мы с ней, по выражению Жванецкого, «ночевали днем» в ее комнате за библиотекой. Панцирная кровать сильно скрипела, а фанерные стенки барака не могли обеспечить надежную звукоизоляцию, поэтому приходилось включать приемник погромче. В течение всего лета по радио крутили песню, которую исполнял украинский певец Гнатюк. Он пел что-то начет барабанящей судьбы, а мы удовлетворяли друг друга под эту музыку без любви, просто от скуки, и звезды не пели нам свою нежную песнь, как заметил бы один поэт.
— Заявка на машину подана на завтра, приготовь коробки с фильмами, — ответил я, поднимаясь из-за стола, — вечером, что будешь показывать?
— Новый французский фильм «Троих надо убрать» с Аленом Делоном.
— Хороший фильм. Я его уже посмотрел в Азовске.
Сильный порывистый ветер на улице поднял в воздух пыль вместе с мелким желтым песком из песчаного карьера, который разрабатывался неподалеку от аэродрома. Ветер разносил по степи типичные аэродромные запахи: нагретого солнцем металла автотехники и сгоревшего в самолетных двигателях керосина. Из автопарка тянуло дымком от разогретой на огне смолы, называвшейся «изолом» и использовавшейся для заливки швов между аэродромными бетонными плитами. Запахи донской степи, так любовно описанной в свое время Шолоховым, до нас совсем не доносились.
Я пошел в сторону автопарка, дорога была безлюдной. Тяжелый раскаленный воздух застыл синеватым маревом, поглощая все окружающие звуки. В этот промежуток времени полеты прекратились — у всех начался обед, и установилась удивительная непривычная тишина, такая тишина, словно ты один в этом мире и никому нет до тебя никакого дела, а тебе до всех остальных.
Такое чувство возникло у меня однажды, когда в полдень я шел по старому заброшенному кладбищу, расположенному в центре города, где вырос. Там также было тихо и безлюдно. Ярко светило солнце, кресты и памятники на могилах отбрасывали короткие тени. На деревьях застыли, словно на фотоснимках, беззаботно щебетавшие до этого птицы. Не было слышно ни звука, хотя я знал, что в сотне метров от кладбища в домах жили люди, по дорогам неслись машины, но здесь в центре кладбища стояло жуткое безмолвие. Тогда я невольно ускорил шаг и вышел за черту старых захоронений, вновь окунувшись в живой мир.
Та тишина вызвала ассоциации с этой, и я тоже заспешил, точно торопился скорее прокинуть сонмище мертвых. «Тьфу! Какое сравнение!» — мелькнуло в голове.
Дойдя до ворот автопарка и удивляясь внезапно пришедшим воспоминаниям, я достал из кармана пачку сигарет, на которых был изображен самолет «Ту», и не торопясь закурил. Зеленая краска на металлических воротах облетела в нескольких местах, и только красные звезды, несмотря на покрывшую их густую пыль, смотрелись прилично. «Надо бы ворота подкрасить, — рассеянно отметил я, пытаясь переключиться на другое, — а то приедет какая-нибудь очередная комиссия и сделает нам нагоняй».
Но… Затем я подумал, что мне незачем забивать голову всякой чепухой — хозяйственные дела лежали на старшине и командире роты, вот пусть Косых и занимается. Как говорил старый циник прапорщик Вова Приходько: «не бери в голову — бери в рот!» Правда, он говорил эту фразу не мужчинам, а некоторым солдаткам, которых знал довольно близко.
В автопарке кипела своя жизнь. Несколько прапорщиков в синих, не первой свежести техничках[3] сидели в курилке под растянутым сверху оранжевым куполом парашюта, который давал хоть какую-то тень. Они трепались, как принято выражаться, «за жизнь».
На заборе автопарка, в дальней стороне сушились солдатские куртки и брюки, потерявшие от частных стирок свой естественный зеленый цвет и принявшие какой-то бледно-зеленый оттенок. Чтобы не возиться с мылом и водой солдаты стирали свое обмундирование в ведрах с бензином. Мы, конечно, их ругали и категорически запрещали делать это, поскольку в войсках имелись случаи возгорания одежды, но, как известно, наш человек очень упрям и все хочет познать на свое опыте. Кажется, Чехов писал в своих записных книжках, что Россия это большая равнина, по которой носится лихой человек. Вот такие лихие люди и попадали в армию. Причем попадали в больших количествах.
В небольшом домике автопарка, куда я зашел, в одной комнате находился кабинет командира автороты, а в другой сидела диспетчер и выписывала путевые листы (или, как обычно говорили, путевки) на транспорт. Как и все девушки на аэродроме она была солдаткой, и звали ее Наташей. На ней была обычная темно-синяя техничка, на ногах кроссовки. Она имела вид строгой неприступной девушки, но темно-синие глаза её были веселыми.
Рядом стоял большой цинковый бак с водой и привязанной к ручке алюминиевой кружкой. Мне ужасно захотелось пить, но я себя удержал, по опыту зная, что потом захочется пить еще сильнее.
