Борис Штейн - Контрафакт
– Зови меня просто Ладой, – попросила Аделаида и достала из серванта тоже бутылку вина и тоже, между прочим, «Порто»: магазин «Продукты» в частном секторе не баловал пока еще разнообразием ассортимента. Как раз во время перемены бутылок Вадик спросил:
– А где у тебя Манька?
Манька была дочкой Аделаиды, она заканчивала десятилетку. Положа руку на сердце, следовало бы заметить, что если мысли Вадика и залетали прежде в эту хату, то отыскивали там не богатую телом Аделаиду, а худосочную, порывистую в движениях и, признаемся, хорошенькую Маньку.
Но это так, к слову.
– У подруги будет ночевать, – спокойно сказала Аделаида и улыбнулась влажной улыбкой.
Сначала Вадика посетила дурацкая мысль, что, пожалуй, лучше бы, наоборот, Аделаида заночевала у подруги, а Манька егозила бы здесь в хате возле закусок. Но потом он вспомнил, что к женщине Аделаиде направил его старший брат Лешка, а Лешка всегда знал, что делает. И тогда Аделаида ему сразу понравилась и с каждым стаканом нравилась все больше. Тем более что она, разгорячившись, расстегнула две пуговицы легкой кофты, и Вадик ни о чем уже больше не мог думать – только о том, что у нее там под кофтой и каково оно на ощупь. Под влиянием этих крепнущих в нем размышлений Вадик встал из-за стола, подошел к Аделаиде, и Аделаида поднялась ему навстречу. Вадик развернул ее к себе спиной и положил трудовые ладони на то, что последние четверть часа владело его вниманием. Аделаида охнула и наклонилась вперед, как бы давая Вадику возможность попробовать на вес атрибуты своей женственности. Что тут сказать: вес был вполне достойным. Вадик пришел в неописуемое волнение, у него появилась потребность выразить это волнение словами, но подходящие слова не приходили в голову, и он произнес фразу пошлую и, должно быть, обидную для женщины. Он сказал:
– Бэрэшь у рукы – маешь вэщь!
Но Аделаида не обиделась, нет-нет! У нее тоже появилось стремление что-нибудь произнести в волнении, и она прошептала:
– А ты как думал!
Она быстро скинула верхнее, легла на кровать, позвала Вадика:
– Расстегни сзади.
Потом прошептала:
– О, какие у тебя сильные руки, как хорошо!
А Вадику-то как было хорошо! Худое жилистое тело ходило ходуном, и что-то зрело внутри молодого организма и, казалось, сейчас взорвется. Вдруг женщина ласково положила руки ему на бедра и проговорила:
– Подожди, успокойся. Побудь так, неподвижно. Отдохни.
– Я не устал, – самодовольно заметил Вадик.
– О, Господи! Нет, не уходи, просто так полежи, пока я дозрею. Положи руку сюда… несильно… нежней, нежней… У тебя что, никого не было?
– Почему не было, – обиделся Вадик. – Было. В армии с одной вольнонаемной. Но она ничего такого…
– Глупый, – нежно проворковала Аделаида. Вдруг тело ее напряглось под Вадиком, задергалось конвульсивно, и Вадика тоже затрясло, будто он попал вместо сгоревшей пробки в электрическую цепь с напряжением двести двадцать вольт, и его обожгло огнем и отпустило, словно кто-то разомкнул наконец рубильник. Аделаида простонала:
– Ой, мамочки!
И проговорила удивленно:
– Господи, да что же это делается!
И так раз за разом – до утра.
Вадик возвращался домой на ватных ногах. Он не выискивал пути посуше, хлюпал сапожками, где придется, и удивлялся своему состоянию, которое можно было обозначить так: легкость на душе и слабость в коленках. Легкость была такая, словно бы и не было невзгод: безработицы, например, и связанного с ней жуткого безденежья.
Безработица обрушилась на Вадика два месяца назад, когда его уволили из таможни. Уволили же Вадика за то, что пожалел торговую тетку. Тетка везла в Россию сельхозпродукты в коммерческих размерах. Казмирчук ее совсем уже довел до точки: грозился высадить с поезда, реквизировать товар в пользу государства и так далее. По лицу тетки было видно, что она лихорадочно соображает, сколько нужно отстегнуть Казмирчуку, чтобы он отвязался. Тут Казмирчук что-то вспомнил и выскочил из вагона, шепнув Вадику: «Дожми!»
Вадик кивнул не без важности: не впервой!
А тетка возьми да и окликни его:
– Вадик!
Вадик удивился.
– Борисенко Вадик, – грустно обрадовалась тетка, – я же тебя учила с пятого по седьмой класс. Ты хорошо успевал по математике.
И Вадик не стал ее дожимать – отпустил, да и все. Она, действительно, когда-то учила Вадика и ставила ему по математике исключительно хорошие оценки. Вадик сразу тогда и имя ее вспомнил. У него вообще была хорошая память: Оксана Тарасовна – такое было имя. Вадик произнес его вслух и отдал документы безвозмездно.
Ну, Казмирчук его и выдавил за это из таможни.
Нет, голодать Вадик Не голодал. И без дела тоже не сидел. У отца с матерью было хозяйство: участок, куры, свиньи – все свое. Еще был конь. На нем возили сено для его же прокорма. Во всяком случае, работы по хозяйству хватало. В том числе и Вадику. Иногда Лешка просил помочь – нажать и подержать при ремонте автомашин. Лешка знал машины, как, например, профессор химии – химию. То есть досконально. Все автовладельцы частного сектора звали его, если что. И Вадик ему помогал, как добросовестный подсобный рабочий, и чувствовал себя в этих случаях солидно, немного даже важничал. Но такие акции происходили нечасто из-за малого количества автовладельцев: накопление первоначального капитала в частном секторе шло медленно. И Вадик стабильно тосковал от неопределенности жизни. Лешка думал-думал, да и придумал Вадику лекарство от тоски в виде женщины Аделаиды.
Тоска действительно прошла. Ей на смену пришел покой. Покой и слабость. В основном, как уже было сказано, – в коленях. Ноги так и норовили согнуться, их приходилось контролировать. Но слабость эта не удручала – напротив, веселила. Вот, дескать, до какой степени – слаб в коленках! И Вадик самодовольно улыбался.
Курить – хотелось.
Не то слово. Зверски хотелось курить. Недокуренную пачку «Марлборо» Вадик, уходя, гордо не забрал с собой, хоть Аделаида и предлагала. И вот теперь он мечтал, как, добравшись до дома, стрельнет у кого-нибудь сигарету – например, у того же Лешки или у отца, хотя у отца скорей всего не окажется. Итак, накурившись, Вадик зароется под одеяло и, закрыв глаза, устроит себе кино: станет прогонять перед мысленным взором те моменты этой необыкновенной ночи, которые удержались в памяти. А что не удержалось – вообразит. Что у него, нет фантазии? О-го-го!
Однако в койку этим утром Вадик не попал. Возле дома стояла видавшая виды автоцистерна, окрашенная в защитный цвет, в прошлом – явно военная машина. Когда Вадик приблизился, автоцистерна трижды просигналила светом и гудком. За рулем сидел Лешка и курил сигарету, скаля желтые от никотина зубы. Вадик, как загипнотизированный, направился к кабине. Лешка открыл правую дверь и, когда Вадик угнездился на сиденье, блаженно ослабив тело, протянул ему сигарету.
– Ну что, починил пробки? – лукаво спросил Лешка.
– Да нет, – мотнул Вадик вдруг отяжелевшей головой.
– Не кемарь, – Лешка потряс его за плечо. – Есть дело. Иди, перекуси да умойся холодненькой, и поедем. Десять минут тебе, Вадик, давай!
– Куда мы? – спросил Вадик.
Лешка завел мотор.
– На завод «Пиво-воды». За спиртом.
О, Вадик хорошо знал этот завод, единственное значительное предприятие в частном секторе, он давал работу взрослым и буквально снился детям. Снился, впрочем, не весь завод, а его цех РАЗВОДЫ, который, собственно, и находился на территории частного сектора. Пивной же цех располагался ближе к промзоне – по соседству со складами, автобазами и недалеко от паровозного депо.
В цехе РАЗВОДЫ можно было купить бутылку газированной воды дешевле, чем в магазине. Кроме того, Лешка крутился там иногда, в этом цехе, дружил с работницами, порой что-нибудь починит, приладит – он уже в детстве был умелым и смекалистым. И ему в бутылку специально наливали двойной сироп – вот как!
Однажды он и Вадика привел с собой: «Вот мой братишка!» И Вадику тоже дали с двойным сиропом…
Вадик задремал было, уронив голову на грудь, но машину тряхнуло на ямке, и голова чуть прямо не отлетела – такое было пугающее чувство. Вадик уселся попрочнее и потянулся за сигаретой. Лешка вырулил на асфальт и слегка прибавил скорость. Потом, чиркнув спичкой и удерживая руль локтем, прикурил, затянулся и спросил по-свойски:
– Ну как Аделаида – не обидела?
Вадик покраснел и пожал плечами. Он хорошо знал своего старшего брата и не сомневался, что тот сейчас примется зубоскалить. Что-то теплое шевелилось у него в груди: это были воспоминания – свежие, как неостывшие пирожки. Уют, тепло, вино, курево и податливые женские стати. Какое тут может быть зубоскальство! И Вадик сказал:
– Да ладно!
Но Лешка и не думал униматься.
– Брату-то расскажи, как было! Брат, можно сказать, для тебя договорился, одел, снарядил, а ты молчишь, как неродной.
– Да ладно тебе! – застеснялся Вадик, – ну, было…
