Андрей Шляхов - Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами
На этой печальной ноте закончилось знакомство Владимира Алексеевича Гиляровского с Москвой. Закончилось внезапно, неожиданно, не самым лучшим образом, оставив в душе будущего автора «Москвы и москвичей» неприятный осадок.
Гиляровский, будучи человеком решительным и не склонным к унынию, плюнул на военную карьеру и снова пустился бродяжничать.
Правда, он еще послужит родине на военном поприще, причем добровольно. В 1877 году Владимир Гиляровский примет участие в русско-турецкой войне в качестве пластуна — армейского разведчика.
Почти восемь лет проведет он вдали от Москвы.
Кроме участия в русско-турецкой войне, успел многое.
Послужил в пожарных.
Поработал на «вредном производстве» — белильном заводе.
Всласть побродяжничал.
Побывал в табунщиках.
Попробовал себя в качестве циркача.
И даже стал актером — еще до службы в пластунах, в 1875 году дебютировал на сцене Тамбовского театра. В роли Держиморды в пьесе «Ревизор». По словам самого Гиляровского, на сцене он имел определенный успех.
Актерская стезя и привела его в Москву во второй раз.
В 1881 году.
Возраст у Владимира Алексеевича был уже не мальчишечий — к тридцати годам близился. По всем статьям — зрелый мужчина. В самом расцвете сил. Такому Москва, по идее, должна была сдаться без боя. Сдаться и осыпать всеми мыслимыми и немыслимыми благами.
Как бы не так — держи карман шире!
«Москва молодцов видала», — говорят в народе.
Вначале Гиляровский продолжал в столице актерскую карьеру — служил искусству в театре Анны Алексеевны Бренко, первом русском частном театре в Москве. Располагался этот театр в помещении Солодовниковского пассажа, разрушенного в 1941 году при ночной бомбардировке Москвы гитлеровской авиацией. В театре Бренко Гиляровский был не только актером, но и помощником режиссера.
Хорошее начало, многообещающее. Однако долго Гиляровский в театре госпожи Бренко и вообще на сцене не удержался. То ли московская публика оказалась более взыскательна, нежели провинциальная, то ли душа к актерству все-таки не лежала…
«Осенью 1881 года, после летнего сезона Бренко, я окончательно бросил сцену и отдался литературе. Писал стихи и мелочи в журналах и заметки в „Русской газете“, пока меня не ухватил Пастухов в только что открывшийся „Московский листок“», — писал Гиляровский. Журналистикой он, кстати говоря, «баловался» еще в бытность актером — пописывал под псевдонимом «Театральная крыса» в газете «Современные известия» коротенькие заметки о московской театральной жизни.
Репортерская деятельность увлекла Гиляровского сразу же. Вот что писал он сам: «Я увлекся работой, живой и интересной, требующей сметки, смелости и неутомимости. Эта работа как раз была по мне».
Живая и интересная работа недаром требовала неутомимости — московскому репортеру Гиляровскому приходилось пробегать пешком солидные расстояния. От Сокольников до Хамовников, с одного происшествия на другое. «Трамвая тогда не было, ползала кое-где злополучная конка, которую я при экстренных случаях легко пешком перегонял, а извозчики-ваньки на дохлых клячах черепашили еще тише. Лихачи, конечно, были не по карману, и только изредка в экстреннейших случаях я позволял себе эту роскошь», — вспоминал он сам. Случались порой и проколы — потратит репортер-новичок, чтобы вовремя попасть к месту пожара, на лихача целых два рубля (весьма солидные деньги по тем временам), а за пятнадцать строк об этом происшествии получит всего-навсего семьдесят пять копеек. Рубль да двадцать пять копеек чистого убытку…
Как и всем новичкам, Владимиру Алексеевичу было трудно. Журналистский хлеб вообще несладок, а хлеб репортера, в чьи обязанности входит ведение хроники происшествий в таком большом городе, как Москва, несладок втройне. Но призвание обязывает: найдя свое место в жизни, Гиляровский уже не мог позволить себе его потерять.
Легкий на подъем, он поспевал всюду.
Общительный и, как это говорят сейчас, коммуникабельный, он легко заводил знакомства везде, где только можно. «У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил».
Гиляровский был не только сторонним наблюдателем, но и активным участником многих событий.
Пожар? Гиляровский принимает самое активное участие в его тушении, тем более, что он когда-то успел побывать и пожарным. Был и такой опыт.
Полететь на воздушном шаре? Почему бы и нет?
Наведаться в зловещий трактир «Каторга», что на Хитровке? Пожалуйста!
Москва была сурова, а Гиляровский деятелен и настойчив.
Результат не заставил ждать себя очень уж долго — столица-матушка протерла свои ясные очи и взглянула вдруг на дерзкого провинциала с благосклонностью и приязнью.
Это слезам Москва не верит, а делам даже очень…
Первую свою сенсацию, сенсацию настоящую, не надуманную, не высосанную из пальца, репортер «Московского листка» Владимир Гиляровский «ухватил» в 1882 году, когда случился страшный пожар в подмосковном Орехово-Зуеве. На Морозовской мануфактуре, по нынешнему — текстильной фабрике. Погибли люди.
Несколько дней провел Гиляровский в Орехово-Зуеве. Даром времени не терял — терся среди рабочих, сидел в трактирах и даже сумел разговорить одного из полицейских, принявшего репортера за «коллегу в штатском» из ведомства полковника Муравьева, то есть из сыскного отделения. Гиляровский выудил часть сведений как агент, а затем предъявил словоохотливому полицейскому свое репортерское удостоверение и заставил болтуна продолжить «интервью», в качестве награды пообещав не называть его имя в газете. Полицейскому некуда было деваться — сказавши «а», пришлось говорить «б»…
Четвертого июня в «Московском листке» был опубликован детальный отчет о пожаре на Морозовской мануфактуре: «28 мая, в половине двенадцатого часа ночи, в спальном корпусе № 8, где находились денные рабочие с семействами, а равно семейства отсутствовавших, вспыхнул пожар и в одно мгновение охватил все здание. Люди в страшном испуге бросились к выходу, но немногие успели спастись этим путем. Остальные начали бить и ломать оконные рамы и бросаться с высоты второго этажа на землю. Ужасную картину представляло горящее здание: в окнах, из которых, прорываясь в разбитые стекла, валил дым и языками поднималось пламя, зажигая наружную часть стены, метались рабочие, тщетно стараясь выбить крепкие, наглухо заделанные рамы… …Причины пожара объяснить никто не может, но ввиду того, что громадная казарма, имеющая семнадцать окон по фасаду в каждом этаже, вспыхнула моментально, загоревшись в разных концах, предполагают поджог, тем более что, по уверению фабричных, все лестницы в корпусе были облиты керосином…»
Гиляровский весьма прозрачно намекал на то, что фабричная администрация при молчаливом согласии властей всеми силами старается «замять», замолчать трагедию, чтобы ничего не платить пострадавшим.
Вышел большой скандал, хорошо еще, что Гиляровский подписался не своим именем, а псевдонимом «Свой человек».
Хозяева фабрики, братья Морозовы, ходатайствовали перед московским градоначальником Владимиром Андреевичем Долгоруким о высылке автора «крамолы» из Москвы.
Однако обошлось. К Долгорукому был вызван редактор и владелец «Московского листка» Пастухов, человек хитрый и многоопытный. Именно он посоветовал Гиляровскому псевдоним «Свой человек». Пастухов доложил «хозяину первопрестольной» о том, что заметку ему якобы принесли какие-то неизвестные рабочие с фабрики. На том все и закончилось.
«„Московский листок“ сразу увеличил розницу и подписку. Все фабрики подписались, а мне он заплатил двести рублей за поездку, оригинал взял из типографии, уничтожил его, а в книгу сотрудников гонорар не записал: поди узнай, кто писал!
Таков был Николай Иванович Пастухов», — писал Гиляровский в своих воспоминаниях.
Вскоре Гиляровскому представился случай прославиться открыто.
Правда, случай опять выдался печальным.
Очередная трагедия, на этот раз — железнодорожная.
Двадцать восьмого июня того же года ужинал Гиляровский в саду Эрмитаж, да не один, а в компании, где из чужих был только приятель Лентовского, управляющий Московско-Курской железной дорогой К. И. Шестаков. Ужинать сели своевременно — когда уже начало светать.
«Вдруг вбежал Михайла, любимец Лентовского, старший официант, и прямо к Шестакову.
— Вас курьер с вокзала спрашивает, Константин Иванович, несчастье на дороге.
Сразу отрезвел Шестаков.
— Что такое? Зови сюда! Нет, лучше я сам выйду.
Через минуту вернулся.
— Извините, ухожу, — схватил шапку, бледный весь.
— Что такое, Костя? — спросил Лентовский.
