Нина Килхем - Как поджарить цыпочку
В то время ее кумирами были великие вроде Поля Бокюза – пухлощекого господина с плотоядным взглядом. Сама Джасмин, несмотря на молодость, тоже раздавалась, плоть ее становилась все крепче и спелее. По вечерам она купалась в запахах ванильных свечей и щедро, не пропуская ни миллиметра кожи, умащивала оливковым маслом свое роскошное смуглое тело. Шелково-мягкая, по утрам она благоухала, как миланская таверна. Она закалывала свои густые волосы высоко на затылке, оставляя лишь несколько кокетливых завитков на лбу и висках, и носила просторные белые рабочие халаты, а шею повязывала черной или красной банданой. Энергия била в ней через край. Ярко-красная помада на полных губах оттеняла белоснежные зубы…
– Джасмин!
– Что?
– А где овсяные хлопья?
Джасмин вздохнула, захлопнула крышку ноутбука и спустилась на кухню к мужу.
Дэниел сидел за кухонным столом и изучал содержание клетчатки на коробках с готовыми завтраками. Каждое утро он пересчитывал количество клетчатки и переводил его в граммы соли и жира. Он просто помешался на очищении. Очищаться стало для него почти как дышать. Он жил под девизом «Даешь свежий воздух и пустой кишечник!». Вводимые им в организм волокна вели войну с коварными токсинами, затаившимися в кедрах его кишечника, как вьетконговцы в джунглях. А он, как Рзмбо, выманивал их из норы и безжалостно душил. Главным оружием в борьбе за победу стала «Клетчатка номер один». Она выскребала внутренности Дэниела лучше самого сильного чистящего средства.
Оказавшись на кухне, Джасмин устремилась к холодильнику. «Сегодня отправляю рукопись Гарретту. Потребовалось шесть месяцев, чтобы перепробовать все эти рецепты. За это время съедено столько, что хватило бы на прокорм небольшой страны».
Открыв дверцу холодильника, она внимательно изучила его содержимое. «Умираю от голода».
Отвергнув несколько вариантов, Джасмин в конце концов остановилась на большом куске тарте татен.[3] Она уселась на табурет перед барной стойкой, отхлебнула большой глоток горячего кофе с молоком и с жадностью принялась за еду.
Дэниел взглянул на нее.
– «Клетчатка номер один» – просто класс.
– На мой вкус – опилки, – пожала плечами Джасмин.
– Может быть. Но ты же это не ешь, так что тебе за дело?
– Страшно подумать, что ты тратишь лучшие годы своей жизни на поедание опилок.
– Почему тебе так трудно с этим смириться?
Джасмин посмотрела поверх его головы.
– Ладно. Хочешь «Клетчатку номер один» – будет тебе клетчатка.
– Спасибо.
Дэниел залил обезжиренным молоком неправильные, клетчаточно-недостаточные хлопья и захрустел. Он смотрел, как Джасмин, подтолкнув пальцем, ложкой выловила из тарелки последний кусочек торта, отправила его в алчущий рот и, прежде чем проглотить, высосала из него последние соки. Не выдержав, Дэниел отвел взгляд.
Когда семнадцать лет назад Дэниел впервые увидел Джасмин в «Американском кафе» Джорджтауна, он понял, что пропал. До предела сосредоточенная, с полузакрытыми глазами, она хищно уничтожала круассан с курицей и эстрагоном, а огромная тарелка салата и двойная порция шоколадно-орехового пирога терпеливо дожидались своей очереди. Дэниел отодвинул поднос, сгреб с него свой вегетарианский сандвич с полезной для здоровья брюссельской капустой и уселся как можно ближе к ее столику. Потягивая перье, он наблюдал, как сидящее напротив него существо с мощью пылесоса засасывает кока-колу. Джасмин обмакнула палец в соус и подобрала крошки круассана. Удовлетворенно вздохнув, она подняла глаза, встретилась с ним взглядом и улыбнулась. Он с полным ртом кивнул ей в ответ. Она облизнула губы и придвинула к себе салат. Заканчивая борьбу с сандвичем (цельнозерновой хлеб, авокадо, огурец, помидор), Дэниел с изумлением взирал на то, как она без остановки, словно наполняя кухонное ведро отходами, начала метать в рот салат. Набив рот до отказа, она принялась жевать, улыбаясь Дэниелу щелками глаз. Дэниел заметил, что не он один наблюдает за ней. Публика за столиками молча жевала и не дыша следила за тем, как Джасмин расправляется с салатом. Она выпрямилась и, снимая напряжение, повела шеей, подняла сначала одно плечо, потом другое, как будто разминалась перед трудным упражнением. Еще раз крутанула шеей, одарила блаженной улыбкой официантку, подхватившую опустошенные тарелки, и придвинула к себе десерт. Она наблюдала, как тающее мороженое подбирается под бочок к облитому шоколадным кремом пирожному и затапливает его волной белоснежного крема. Взяв вилку, она что-то пробормотала и один за другим начала переправлять куски пирожного в жаркий алчущий рот.
Дэниел подошел к ее столику. Она встретилась с ним глазами и облизнула губы. Он молча уселся перед ней. Она тоже молчала. Только прикусила нижнюю губу. Дэниел наклонился к ней и осторожно отобрал у нее вилку.
– Оставь мне немножко, а? – сказал он.
Она одарила его шоколадно-белоснежной улыбкой.
Целый месяц он наслаждался. У него появилось все, о чем только можно было мечтать, – искусная повариха, служанка и сексуальная рабыня. Ну, насчет сексуальной рабыни, может, и слишком сильно сказано, но, во всяком случае, она была полна энтузиазма. И самым приятным было то, что Джасмин все делала сама. Она слишком долго жила с матерью и теперь рвалась на волю. Она вытащила его из коммуналки и подыскала вполне приличную и недорогую двухкомнатную квартирку на северо-востоке. Конечно, он был не в восторге от тараканов, встречавших его каждое утро на кухне, и ванны размером с наперсток, но в остальном жаловаться было не на что. Зато была еда. Да, еда. И какая еда, о господи!
Телятина в крабовом соусе. Баранина с чесноком – после этого чеснока он неделю боялся заглядывать в кабинет начальника. Жареные кальмары с красным перцем и медовым соусом. Тушеная говядина под таким роскошным соусом, что он готов был обмазаться им с головы до ног – густым, сладким, луковым…
Как-то вечером он вернулся домой совершенно измочаленный, денек выдался не из легких. И вдруг на него повеяло дыханием ангелов. Итальянских ангелов – такая это была сладость, и острота, и пряность, и винный аромат, что у него просто защекотало в носу. Он влетел в кухню. У плиты над кастрюлей с морепродуктами, бормоча и подбрасывая в кипящий бульон приправы, колдовала Джасмин. Дэниел словно заново родился. Жизнь обрела смысл. Будущее звало и манило. Женитьба – слово, которое он раньше не мог произнести без ужаса и содрогания, – стала непреодолимым желанием. Любовь, похоть и неисцелимое обжорство излились из него в форме невнятного предложения руки и сердца, на которое Джасмин ответила счастливой улыбкой и запечатлела на его губах пахнущий чесноком поцелуй.
Однако даже в те дни Дэниел должен был проявлять осмотрительность. Не то чтобы он намеревался перестать есть. Нет, черт побери! Жить с маэстро кухни и отказываться от еды! Но в книгах он вычитал, что самое главное – это правильная работа толстого кишечника. Чистый кишечник помогает избавиться не только от лишнего веса, но и от раздражительности, апатии, забывчивости, нетерпеливости, нервозности и даже враждебности. Дэниел втянул живот и задал своим кишкам хорошую трепку Кишечник прочистился, в него можно было свистеть, как в свисток, и Дэниел настроился так держать.
Сидя на диване, он перелистывал последний обзор театральных постановок. «Вымученно, вторично…» И откуда у нынешних критикоз столько апломба? Они знают, как писать. И что с того? Разве это дает им право писать ахинею? Много лет назад он воображал себя вторым Робертом Де Ниро, но из Вашингтона не уехал. Решил подождать. Поэтому он убедил себя, что поедет в Нью-Йорк, когда заработает денег. Но о том, как их заработать, у него были свои представления. Ему не хотелось мостить тротуары и работать официантом, поэтому пришлось несколько унять амбиции. Он стал преподавателем и режиссером «маленькой, но сильной и подающей надежды» – так написала местная газетенка – театральной труппы в конце Четырнадцатой улицы. Некоторые из его друзей уехали в Лос-Анджелес. Один из них даже чего-то добился. Великим стал. Да уж, великим, просто обхохочешься. Но ни у кого из них не было семьи. Все они встречались с молоденькими девицами и жаловались на их глупость.
Он внушал себе, что занимается важным делом. Многие ли могут этим похвастаться? Он был путеводной звездой для своих студентов. Он никогда их не подводил. Был настоящим учителем. Вот самое благородное дело на свете. Примерами тому Аристотель и Сократ. Им бы никто не посмел сказать, что учителя учат тому, чего сами не умеют. Он считает, что так могут говорить только люди, которые ничему научить не могут, а потому им только и остается самим всю жизнь ходить в учениках. Он работал над преобразованием облика своих студентов. Менял стереотипы и заставлял учеников углубляться в характер персонажа. Вел их от первого впечатления к вариантам трактовки. От имитации жизни к самой жизни. Из студентов, разбиравшихся в драме не лучше, чем свинья в апельсинах, он делал профессионалов, сознававших драматическую сторону повседневной жизни. Он учил их бороться с неприятием и провалами и не терять голову от успехов. И всегда повторять: «Это пойдет мне на пользу».
