Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы
Впрочем, к своим фантазиям герой относится и с некоторой долей иронии, что стало возможным, поскольку повествование в романе ведется из некоей временной перспективы: перед нами записки умудренного жизнью человека, вспоминающего о треволнениях юности. Мемуарная установка выдержана достаточно строго, но отнюдь не сковывает динамики действия, а ирония не снимает трагического пафоса повествования в целом. Фантазии Сильвио Астьера — это прежде всего прорыв за пределы будничной повседневности. Перед героем два пути ее преодоления. Давид Виньяс, аргентинский прозаик, писавший об Арльте, сформулировал эту альтернативу так: «труд или магия» («trabajo o magia»). «Труд» — это будни, это скопидомство, прозябание, в конечном счете — утрата одухотворенности. Наоборот, «магия», волшебство — будь то торжественное испытание самодельной пушки, поиски клада на соседнем пустыре или импровизация на технические темы — это кратчайший путь в блистающий мир независимости.
Но о чем может грезить четырнадцатилетний мальчишка и откуда черпать материал для своих мечтаний? Сильвио взахлеб читает приключенческие романы и не столько даже читает, сколько живет в них. Переносясь в мир разбойников и индейцев, он одновременно уподобляет этому миру окружающую действительность, хотя такая идентификация и чревата определенными психологическими последствиями: когда Сильвио мысленно примеряет на себя костюм разбойника, к благородству книжного героя примешивается известная доля самолюбования, а покровительство обездоленным вдовам и сиротам несколько отступает перед ощущением собственного могущества. Авантюрный герой вообще двойствен — к такому выводу приходит и сам Сильвио в конце романа, в очередной раз вспоминая своего кумира, Рокамболя: бескорыстное хитроумие легко переходит в расчетливую хитрость.
Первый роман Арльта населен плутами и полон плутней. Мир увиден как подмостки, на которых разыгрываются веселые и невеселые плутовские истории — трагическая мозаика романа, которая и формально соотносится с традицией испанской пикарески XVII в.
Родство с плутовским романом у «Злой игрушки» сколь очевидное, столь же и непростое. По своему социальному происхождению герой Арльта вполне годится на роль пикаро — барочный плут, как правило, происхождения скромного. Отмечая основные черты традиционного образа пикаро, Л. Е. Пинский в предисловии к роману Матео Алемана (1547–1614) «Гусман де Альфараче» пишет, что он «остроумен и нередко образован», что «пикаро пуще всего презирает труд и постоянные обязанности» и, что также важно для нас, он «человек с идеями» (то есть тот же «inventor»). Плут обуреваем «жаждой свободы от оков земных и небесных». По отношению к остальным персонажам пикаро находится, так сказать, в положении сюжетно привилегированном: если, как правило, все прочие персонажи это персонажи-маски, персонажи-иллюстрации, то сам пикаро — характер незавершенный, «открытый», и именно ему дана возможность судить мир.
Соотнесенность с традицией плутовского романа подтверждается и стилистически. Впрочем, фоном, на который проецируются похождения Сильвио, служит не только классическая пикареска, но и та бульварная литература, которой он зачитывается. Авантюрный роман, казалось бы насквозь придуманный, инкрустируется в повседневность, которая, что самое удивительное, на поверку ни в чем не отличается от нелепой книжной экзотики. Читая роман Арльта, мы как бы читаем одновременно две книги или, вернее, одну — с двойным ключом. «Книжное» и «жизненное» то противопоставляются, то совпадают, но в любом случае воспринимаются соотнесенно.
Ввиду дефицита истинно высоких чувств, героического, действительность рядится в книжную патетику, которая далеко не всегда ей к лицу. Возникает путаница, и в результате часто неприглядное и будничное приобретает колорит и значительность, а стертый литературный штамп насыщается жизнью.
Социальная критика в романе, «социологические отступления» — не просто декларации. Арльт улавливает патетически обличительную интонацию плутовского романа и переносит ее на современный материал. С другой стороны, филиппики против социального зла вырастают непосредственно из эмоций, из жизненного опыта героя, и нельзя не согласиться с теми критиками, которые видят одну из основных заслуг Арльта в том, что он подошел к социальным проблемам не извне, а увидел их изнутри.
Язык арльтовской прозы тоже извлекает эффекты из столкновения просторечья и нарочитой книжности. Постоянный контрапункт иронического и серьезного делает героев Арльта, по его собственному определению, «юродствующими трагиками».
При всем своем фактографическом и нарочитом автобиографизме первый роман писателя дает остраненную модель мира. Связь между характерами и поступками персонажей нарушается, и часто одно оказывается неадекватным другому. В этой неадекватности — корень гротескного, барочного, фантастического, и именно ее имеет в виду Рауль Ларра, когда пишет, что «персонажи Арльта всегда в той или иной степени карикатурны». Сильвио, подобно плуту XVII в., находится с миром в отношениях игровых, но у Арльта это игровое начало пронизывает все сюжетное и фабульное построение. Герои Арльта — притворщики. Лицедейство их отчасти вынужденное, но они отнюдь не бесталанные актеры — в этом им опять-таки приходит на помощь традиция.
Классический плутовской роман по сути своей не трагичен. Он может быть окрашен скепсисом, может быть полон ламентаций по поводу несовершенства бытия, сетования на испорченность человеческой натуры, но никогда в фокусе изображения в нем не оказывалась душевная борьба человека. Стержень пикарески — это, как правило, проблема среды, обусловленность поведения внешними обстоятельствами. В поле зрения Арльта прежде всего — внутренняя жизнь героя, объявившего миру войну, но вынужденного бороться с ним его же оружием. Как писал Рауль Ларра: «На самом деле они (герои Арльта. — В.С.) ищут света. Но они ищут его в грязи и оставляют несмываемые пятна на всем, к чему бы ни прикасались».
Большинство арльтовских персонажей социально детерминированы. Сильвио Астьер внешне тоже полностью зависим от своей ситуации, но внутренняя суть конфликта — в его отношении к миру, который он отвергает, но перед которым не может не преклоняться. Жизнь для него и соблазн, и проклятие. Это противоречие — внутренняя параллель другому, о котором уже говорилось, а именно — неверию в себя, конфликту между сознанием собственного величия и собственной ничтожности. Неопределенность — вот худшее зло, борясь с которым герои Арльта и совершают парадоксальные поступки. Почти все они — максималисты и в то же время люди внутренне нестабильные, разъедаемые рефлексией, люди, для которых самое сложное — это именно прямое действие. Они «привыкли существовать в непроходимых дебрях сомнений и колебаний». Поэтому, скажем, Сильвио живет по принципу «чем хуже, тем лучше», аккумулируя ненависть к окружающему, чтобы наперед избавиться от укоров совести, чтобы не дрогнула рука, нанося удар. И естественно, что персонажи арльтовских книг действительно склонны к провокационной радикальности средств. В структуре арльтовского повествования главному герою отведено особое место: все действующие лица существуют лишь преломленными в сознании героя и лишь пока находятся в поле его зрения, пока он помнит о них. Особенно ярко это проявляется у Арльта в начале его литературного пути, в частности в романе «Злая игрушка». Арльт пишет, как бы перечитывая свои старые дневники, отбирая материал, припоминая, и отсюда характернейшая черта — принципиальная разнородность художественного мира.
Похождения Сильвио — это факты и этапы его внутренней жизни. Автора в первую очередь интересует развитие основной идеи, заложенной в характере героя, ее тенденции, варианты ее реализации; поэтому и ситуации, в которых герой оказывается, всегда призваны подвести читателя к уяснению этой идеи (чем отчасти объясняется пристрастно Арльта к детективным сюжетам). Остальные персонажи — это фон, они неизменны на протяжении всего повествования. Сюжетная динамика арльтовского текста — в психологической раскрепощенности, «незамкнутости» характера главного героя. Эти особенности сохраняются и в последующих романах Арльта. Так, Эстанислао Бальдер, протагонист романа «Колдовская любовь», говорит о своей возлюбленной, что она была для него «но реальной женщиной, а воплотившимся сокровенным переживанием».
Отсюда же и особая роль бытописательных фрагментов. Работая журналистом, Арльт завоевал популярность как автор серии очерков «Буэнос-Айрес в офортах», публиковавшейся в 30-е гг. в столичной газете «Эль Мундо». В романах много бытовых зарисовок, но вся эта сочная эмпирика находится под постоянным присмотром внутренней, духовной реальности главного героя.
