Сергей Борич - За кулисами Apple, iЛИ Тайная жизнь Стива Джобса
И все же они здесь. В нарушение всех правил.
— Дело не терпит отлагательства, — говорит Пол, наш главный финансист, — тучный мужчина, пришедший в компанию лишь год назад. Я обычно не беру на работу толстых, просто из принципа. Но у него были рекомендации от очень высокопоставленных людей.
— Здание горит?
— Нет.
— У нас землетрясение?
— Нет, — мотает он головой.
— В вестибюль ворвались террористы с автоматами?
— Что?
Я в бессильном отчаянии поднимаю руки, глубоко вздыхаю и закрываю глаза. Слишком поздно. Я потерял концентрацию. Я прикладываю руки к груди и опираюсь подбородком на кончики пальцев. Этот жест должен означать, что я думаю, хотя на самом деле это далеко не всегда так. В конце концов, я встаю, и мы идем ко мне в кабинет.
— Рассказывайте, — говорю я.
Соня берет слово. Я вижу, как шевелятся ее губы, но до сих пор настолько раздражен из-за их неуместного появления, что не могу понять ни слова. Я слышу лишь какие-то нечленораздельные звуки. Однако постепенно до меня начинает доходить, что каким-то образом где-то случилось что-то ужасное. Она что-то говорит о биржевых опционах, ценах на акции и правительственных контролерах, а также о том, что все компании получили письма с требованием прокомментировать отдельные пункты своих счетов. Или что-то в этом роде.
— И это все? — спрашиваю я.
— Это очень важно, — говорит она.
— Я не сомневаюсь, что это действительно очень важно в вашем причудливом маленьком мире цифр, законов и инструкций, но я медитировал. Вы это понимаете? Если от вас требуются какие-то действия, касающиеся цифр, законов и ничтожных людишек, которые занимаются подобными вещами, то идите и делайте то, что положено, но оставьте меня в покое. Я ведь именно для этого держу вас на работе. Разве не так? Это ваша задача. А моя задача — создавать прекрасные вещи. Я не могу этим заниматься, если меня отвлекают по пустякам.
Пол открывает свой огромный рот и начинает что-то говорить, но я перебиваю его:
— Пол. Вы когда-нибудь слышали про iPod? Слышали? Хорошо. А теперь скажите мне: вы хотите, чтобы в вашей жизни было больше таких прекрасных творений? Вы хотите, чтобы ваши дети выросли в мире красивых приборов, которые могут делать поразительные вещи? Тогда оставьте меня в покое.
Соня вскакивает и начинает с жаром объяснять, что когда-то давным-давно, еще до изобретения iPod, компания «Apple» выделила мне опционы на сумму в десять миллионов, а я их то ли не продал, то ли не конвертировал в деньги, то ли обменял на какие-то акции или еще что-то. Во всяком случае, у меня создается впечатление, что она говорит именно об этом. Я действительно никогда не задумываюсь о таких вещах, как опционы, или о том, сколько денег в общей сложности принесло мне творчество.
— Соня, — говорю я, — что бы там ни было, делайте все, что считаете нужным, но я не хочу тратить на это ни минуты. Даже слышать об этом не хочу.
Однако, когда я открываю глаза, она все еще стоит здесь. Я поражен. Она пытается внушить мне, что я ее не понял. Речь идет об обвинениях в уголовном преступлении. Она говорит, что когда мы выпускали опционы, то их можно было забирать даром при тогдашней низкой стоимости акций. Поэтому любому владельцу опционов был гарантирован существенный доход. Видимо, в те времена это не нарушало никаких правил, а если и нарушало, то никому не было до этого дела, но затем какие-то идиоты в Вашингтоне изменили закон из-за скандала в компании «Enron» и собираются наехать на нас.
— Стив, — говорит она, — это серьезно. Комиссия по Ценным бумагам и биржевой деятельности посылает сюда своих юристов, чтобы они покопались в нашей финансовой отчетности. Окружной прокурор тоже уже связывался с нами. Часть из этих опционов, оформленных задним числом, находится в вашем владении. Вы это понимаете?
— Нет, не понимаю. И дело не в том, что я тупой. Если я не окончил колледжа, то это не значит, что со мной можно разговаривать, словно с ребенком. Я мог бы это понять, если бы захотел. Но я не хочу. Поэтому просто спишите нужную сумму с моего счета. Господи, да делайте же что-нибудь. Неужели я за вас должен работать?
— Ну, уплата штрафа — это лишь один из сценариев. — Она в упор смотрит на меня.
— Так что там еще? Выкладывайте.
— Дело в том, что кое-кому грозят судебные процессы, и обвинения достаточно весомы, чтобы наказание не ограничилось лишь штрафом. При определенных условиях речь может идти о тюремном заключении.
После этих слов в кабинете повисает тяжелое молчание. Мне вдруг становится зябко. В кабинете так тихо, что я слышу, как жужжит кондиционер на стене, и у меня в голове крутится мысль: «Матерь Божья, я поубиваю этих недоносков, которые устанавливали кондиционер». Ведь я же специально говорил им, что в кабинете должно быть тихо. Не спокойно, а именно тихо. Как в склепе. А эта штука на стене жужжит, словно я сижу в самолете на высоте десяти тысяч метров. Как же я могу здесь сосредоточиться? И в таких условиях я должен работать? Я даже собственных мыслей расслышать не могу.
Пол стоит, и пот бисеринками выступает у него на лбу. Грудь все еще тяжело поднимается оттого, что мы прошлись по коридору десять минут назад. А может быть, он настолько привык сидеть, что ему и стоять тяжело? Он даже не смотрит в мою сторону, а с большим интересом рассматривает ковер, хотя, истины ради, надо признать, что этот ковер заслуживает внимания. Он исключительно мягкий, выткан вручную тибетскими мастерами, живущими в изгнании в Непале, по узору, который я придумал сам.
Затем я прихожу в себя и говорю:
— Боже, какие же вы идиоты. Если бы вы знали, до чего вы мне осточертели! Вы что, решили устроить мне розыгрыш? Ну, так где же телекамеры? Где сигары с шампанским? Катитесь-ка вы отсюда! Убить вас мало. Я не шучу. Я позвоню Ларри Эллисону, и мы с ним мигом решим все проблемы, а вы лучше побеспокойтесь о своих задницах!
Но они по-прежнему не трогаются с места и смотрят на меня жалобными глазами. Такой взгляд бывает у людей, когда им приходится усыплять свою собаку или навещать в больнице безнадежного больного. Они не хотят идти в эту больницу, смотреть на всю эту ужасную аппаратуру и нюхать застоявшиеся больничные запахи, поэтому им приходится, сжав зубы, стоять у кровати, мило улыбаться и обмениваться ничего не значащими фразами, а потом, выполнив свой долг, они чуть ли не бегом выбегают из больницы, чтобы снова вдохнуть свежего воздуха и ощутить свет солнца на лице. При этом они думают: «Боже, неужели и мне такое суждено?»
Вот так, примерно, они и выглядят. То ли отдают собаку на усыпление, то ли навещают безнадежного больного. А может, и то, и другое сразу.
— Стив, — произносит Соня, — мы вас не разыгрываем. Можете мне поверить. Вы хоть представляете себе, что это значит, когда Комиссия по ценным бумагам собирается расследовать вашу деятельность?
— Вообще-то даже не догадываюсь. Но позвольте тоже задать вам один вопрос. Вы знакомы с правилом, что мне нельзя мешать во время медитации?
— Я это знаю, — говорит Соня.
— Значит, знаете. Отлично. Тогда я хочу, чтобы вы немедленно покинули этот кабинет, вернулись к себе и написали заявление об увольнении. Договорились? Спасибо.
Они уходят. Я возвращаюсь в комнату для медитации и продолжаю начатое занятие. Уже через десять минут я забываю о том, что вообще о чем-то говорил с ними.
Однако тем же вечером после ужина, когда я делаю упражнения йоги для пищеварения, раздается звонок от Тома Боудитча, нашего крупнейшего держателя акций. Том, помимо всего прочего, еще и член нашего совета директоров. Он объявляет, что в воскресенье состоится экстренное заседание правления для обсуждения ситуации, в которую вовлечена Комиссия по ценным бумагам.
— Вообще-то я предполагал, что надо было заручиться моим согласием, чтобы созывать заседание правления, — говорю я.
В ответ он рычит. Я не шучу. Он действительно рычит, как собака, а затем произносит:
— Попробуй только не явиться, сукин сын, — и вешает трубку.
Я не вполне уверен, но, судя по его тону, произошло действительно что-то серьезное.
2
— Разумеется, я знаю о расследовании КЦБ, — говорит Ларри Эллисон. — Объявлена охота на ведьм. Сто компаний получили такие письма.
Мы находимся в его японском дворце в Вудсайде и прогуливаемся по тщательно ухоженной гравийной тропинке вдоль искусственного пруда, лежащего посреди японского сада. На нас классические черные кимоно для чайной церемонии и деревянные сандалии. В деревьях пересвистываются птицы. Это специально выведенные крошечные птички для деревьев бонсай. Ларри привозит их из Японии. Они не улетают, потому что только здесь могут получить специальный японский птичий корм.
