Макар Троичанин - Вот мы и встретились
И надо же: застопорившиеся машины, пыхнув дымками, пошли, увеличивая скорость, вперёд. Его водитель тоже, торопясь, включила передачу и громко удовлетворённо гоготнула.
- Вот даёт! – похвалила кого-то из Иоаннов, а может и обоих сразу. – Кому расскажешь – не поверит!
- А вы и не рассказывайте, - посоветовал маг. – Чудесами не делятся, тогда они дольше греют душу. Тем более что всё равно другие не поймут и уж точно не поверят, - согласился с её предположением.
Она снова с любопытством оглянулась на философа: «А ведь прав заросший чертяка! И откуда такой нарисовался? Зачем судьба подставила такого на дороге?»
Дальше, до вокзала ехали молча, чтобы не отвлекаться и не отвлекать в опасном сплошном потоке спешащих механических зверей. К тому времени, когда подъехали к вокзалу, морось усилилась, да ещё добавился такой же промозглый драный туман, и вместе они шарахались под ветром на привокзальной площади, накрывая торопящихся прохожих. Как только остановились, он, тоже торопясь, расстегнул моднячую куртку и выгреб из неё пухлый бумажник. Расщеперил и стал перебирать внутри толстенными пальцами – «такими ни в ухе, ни в носу не поковыряешь», - некстати подумалось ей – разноцветные скользкие бабки, соображая, очевидно, каких и сколько дать левачке.
- Не вздумайте! – предостерегла она. – Вы уже рассчитались волшебством в пробке, - и улыбнулась, прямо и безбоязненно глядя в глаза, дружелюбно растворяя свою синеву в его голубизне. – И вообще: я со святых не беру, - рассмеялась лёгким грудным смехом.
- Да что вы! – забормотал совестливый пассажир. – Да как же это! – и густо покраснел. – Неудобно ведь!
А она, глядя на его непритворное замешательство, окончательно осознала, что никакой он не блатняк, не ловчила и уж точно не из криминала, а самый обыкновенный лох лохматый из провинции и не только не знает истинной цены деньгам, но и не знаком со столичным шкурническим квазибизнесом, не признающим никаких этических норм.
- Возьмите за ради бога! Возьмите сколько надо, - зачастил просительно.
- Ну, всё! – осадила она мямлю, показав твёрдый характер. – Вываливайтесь, а не то, избави бог, меня прищучат гаишники за запрещённую парковку.
Он, красный как мак, послушался, быстро открыл дверцу, ухватился за край крыши и сноровисто выскочил на тротуар. Не медля, забыв поблагодарить щедрую таксистку, забрал с заднего сиденья плащ и, выставив на тротуар чемодан, хотел было захлопнуть заднюю дверцу, как неожиданно услышал:
- Стойте! – Опять её что-то толкнуло изнутри, и она вопреки здравому смыслу и только что принятому облегчающему решению – избавиться от кудлатого поскорее и рвануть, наконец, домой – приказала: - Садитесь!
Он не сразу понял, вопросительно просунул голову в заднюю дверцу и удивлённо посмотрел, решив, что ослышался. «Ну и страхомордия!» - с ожесточением подумала она, злясь и на себя и на мордию.
- Да садитесь же! – прикрикнула, вспомнив, что и он, как и она сейчас, часто не мог договориться сам с собой.
Больше повторять не пришлось. Верзила, торопясь, бросил вещи на старое место и сам торопливо влез на переднее сиденье, повернулся к ней лицом и уставился в ожидании разъяснений. Она в сердцах даванула на газ, рванула с места ни в чём не повинный «Опелёк», заставив его опасно, с визгом шин и юзом, крутануться на скользком асфальте в неположенном месте, и, немного успокоясь, пристроилась в авторяд.
- Я могу вас приютить на ночь, - сказала без выражения, - если вы, конечно, не возражаете.
- Конечно, не возражаю, - поторопился он согласиться. – Спасибо. – Помолчал-помолчал и некстати добавил: - Я уже, кажется, привык к вам.
Она презрительно фыркнула. Не хватает ещё, что в любви объяснится дуре бабе. Вроде бы никогда раньше сопли не распускала, а тут – на тебе! – пожалела! Да не какого-нибудь там затюканного юнца, а здоровенного страхолюдного увальня. Домой тащит на ночь! А что, если…
- Только чтобы никаких вольностей! – строго предупредила навязавшегося постояльца.
- Да что вы! – искренне возмутился он. – Исключено! – решительно отмёл даже малейшие подозрения на собственную аморальность.
Она исподтишка искоса, не поворачивая головы, ещё раз оглядела его. «Ну и тоже дурень!» - обиделась за себя.
Опять замолчали, привыкая к новой неожиданной ситуации.
- А как отнесутся к появлению чужого мужика ваши домочадцы? – осторожно спросил он.
- Никак! – отрезала, снова разозлившись и на себя за то, что тащит в дом абсолютного незнакомца, и на него за то, что согласился. – Их нет, - и пояснила: - Я живу одна.
Он тактично не выразил никакого отношения не только к неожиданной, но и в некотором роде щекотливой ситуации. «Наверное», - подумалось ей, - «тоже соображает, зачем его берут в холостяцкую берлогу». Пришлось даже порозоветь и снова мысленно обматерить себя самыми последними матюгами за спонтанную артистическую неуравновешенность. «Да и что с меня взять-то?» - подумалось с горечью. – «С серенькой актрисочки, занятой на вторых-третьих ролях в захудалом театрике, сомлевшей от близости настоящего мужика. Нет», - возразила себе, - «тут взыграла жалость не только к нему, но и к себе, одиноко прозябающей длинными вечерами у паскудного телеящика. Хочется чего-нибудь новенького, какого-нибудь взбалмошного стрессика, а где его добыть?» Они оба как-то отъединились и надолго замолчали, не представляя, как будут, вернее, как должны развиваться их временные взаимоотношения. Наконец, мужик очнулся:
- Нельзя ли остановиться у какой-нибудь суперлавки? Надо бы чего-нибудь прихватить на ужин, а то с длинной дороги подсосало невмоготу.
Она тут же подрулила к тротуару у ярко освещённого «лондоншопа».
- Не задерживайтесь, - попросила, - здесь нельзя долго стоять.
- А вам чего-нибудь взять?
- Нет, я не ем на ночь.
- Я мигом, - пообещал увалень.
Оставшись одна, она ещё раз наказала себе: «Никаких вольностей!» и добавила вслух:
- Исключено!
Да и он, судя по всему, не из расцивилизованных шуриков, чтобы нарушить данные твёрдые обещания. А утром она спокойненько разберётся, зачем, обеспамятовав, связалась с незнакомым мужланом.
Вернулся он с большим чёрным пакетом, скрывавшим содержимое.
- Можно жить! – пообещал, весело улыбаясь. – Я по роду своей профессии привык как-то больше заправляться по вечерам.
«Типичное мужское животное!» - брезгливо подумала она. – «Нет, чтобы всячески ублажать женщину, бескорыстно давшую приют, клеить ей уши комплиментами, так нет – он, лохотрон, в первую очередь печётся о собственном брюхе. Все они такие, скоты!»
- Наверно, думаете, - обратил он, наконец, внимание на её сосредоточенно-напряжённое лицо, - навязался, мол, нахал, на мою шею. Вы, если передумали, гоните меня без долгих раздумий – не велик барин, и на вокзале перекантуюсь.
- Велик, - улыбнувшись, возразила она не поворачивая головы и тут же возмущённо подумала: «Сам бы вылез и исчез без рассуждений, и дело с концом! Ан, нет, сидит, хитрец! Кается, а сидит». – Уже приехали, - сообщила приятную новость, резко свернула в дворовый проезд и там медленно вырулила на давно застолблённое место. Молча, требовательно взглянула на него, и он, поняв, заторопился вывалиться и забрать свои вещи, загрузив обе руки. Заперев дверцы и прихватив тощую сумку, она включила сигнализацию и, не дожидаясь постояльца, пошла к подъезду широким размашистым шагом. Мягкие автоджинсы, разношенные кроссовки и бархатная курточка, не застёгивающаяся спереди, не стесняли движений, давали приятное ощущение свободы. Не оборачиваясь, словно властная супруга, вошла в подъезд, а он неуклюже, обременённый вещами, заторопился следом. И в лифт вошла, не ожидая, первой, а он, боясь задеть её, кое-как уместился рядом, стараясь втиснуться в угол. – Ну и здоров! – похвалила с восхищением, наконец-то разглядев во весь рост, выше её на голову. Засмущавшись, словно его уличили в физической ущербности, здоровяк виновато забормотал:
- Есть… маленько…
Поднялись на шестой этаж. В прихожке она привычно, не наклоняясь, ловко сбросила кроссовки и, сообщив ему:
- Тапочек на вас нет, - и сама ушла в комнаты в носках. Не задерживаясь, принесла из спальни цветные, немаркие, простыни и наволочку вместе с новеньким верблюжьим одеялом, бросила на вместительный диван, сказала самовольно навестившему кухню постояльцу: - Ваше место, - словно собаке и, оставив его разглядывать изящный интерьер женского жилища, представленный, кроме шикарного диванища, двумя глубокими мягкими креслами, широкоэкранным телевизором с музцентром, журнальным столиком со стеклянной столешницей и несколькими пейзажными олеографиями на крашенных в лимонный цвет стенах, прошла в ванную. Там постояла в раздумье, но привычно погрузиться в расслабляющую тёплую воду с нервоукрепляющими солями не решилась, а просто хорошенько умылась и опять удалилась в спальную крепость, заперев дверь на ненадёжную защёлку. Сняла только курточку и улеглась на девичью узкую кровать, с наслаждением вытянув усталое тело. Взяла из прикроватной тумбочки потрёпанный томик пьес Чехова и принялась в несчётный раз перечитывать последнюю сцену «Дяди Вани», пьесы, в которой ей за пять лет службы в театре так и не удалось сыграть Соню. Последний монолог, отложив книгу, произнесла вполголоса по памяти: «Что же делать? Надо жить! Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживём длинный, длинный ряд дней и будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба. А когда настанет наш час, покорно умрём, и за наши страдания бог сжалится над нами, и мы увидим жизнь светлую и прекрасную и на наши теперешние несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой и отдохнём. Я верую, дядя Ваня, верую горячо, страстно». И Соня встаёт на колени, положив утомлённую голову на руки дяде Ване. «Мы отдохнём…» У Марии Сергеевны даже слёзы навернулись на глаза. Вот бы дядей Ваней был этот Иоанн, большой и надёжный. Она тут же представила, как бесстрашно кладёт голову на его мягкие крупные ладони, лежащие на коленях, и рассмеялась, вспомнив пробку: «А здорово у него получилось!»
