Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет
Годы, прожитые в Европе, расширили представление писателя о мире, позволили лучше понять расстановку главных политических игроков на мировой арене. Покой и уют европейского города, в котором живет герой романа «Любовь в изгнании», обманчивы, жизнь в нем оказывается не только сложной, но и опасной. Героя гнетет сознание своего бессилия перед лицом жестокого, раздираемого взаимной враждой мира, в котором властвуют сила и деньги. Мучает его и чувство вины за собственные ошибки, за проявления слабости, эгоистичную заботу о личном благополучии. И искренняя, страстная любовь не спасает любящих друг друга героев от жестокости мира, в котором любовь и политика завязаны в тугой узел. Поэтому название романа может быть истолковано двояко: как чувство двух людей, встретившихся в чужой стране, и, шире, как изгнание из мира самой любви.
В. Н. КирпиченкоБАХА ТАХИР
Любовь в изгнании
Перевод В. Н. Кирпиченко
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Обычная пресс-конференция
Я влюбился в нее отчаянно и безнадежно, полностью сознавая, что она для меня — запретный плод.
Она была молода и красива, а я стар, разведен и отец двоих детей. Я не мог себе позволить даже помыслить о любви и поэтому никак не проявлял своих чувств.
Но она — потом уже — сказала: это было видно по твоим глазам.
Я — каирец, которого его родной город изгнал в ссылку, на Север. Она, как и я, иностранка в этой стране, однако же европейка, обладательница паспорта, который позволяет ей ездить по всей Европе, как по родному городу. Случайно встретившись в городе N, где я работал, мы стали друзьями.
Работал? Какая ложь! На самом деле я ничего не делал. Я числился корреспондентом одной каирской газеты, которую мои корреспонденции абсолютно не интересовали. Наоборот, в редакции скорее были заинтересованы в том, чтобы я ничего не писал.
В полдень, во время обеденного перерыва, разбивавшего рабочий день — для тех, кто работал, — на две половины, мы вместе пили кофе. Она рассказывала о себе, я — о себе. Но больше нас сближало молчание, те моменты, когда мы любовались через стекла кафе вытянувшейся на противоположном берегу реки изогнутой горой, похожей на крокодила с длинным хвостом.
Но, влюбившись, я сделался болтливым. Пытался укрыться за баррикадами слов, чтобы не выдать себя. Слова, пустые, трескучие, забавные тянулись из меня безостановочно, как нить из шелковичного червя, охваченного безумным порывом ткачества.
Быть может — теперь уж и не знаю, — я бессознательно плел вокруг нее словесную сеть. А она глядела на меня своими милыми глазами, улыбалась и спрашивала: откуда у тебя берется столько слов? Это моя профессия — говорить, но ты превзошел меня!
Но в тот полдень я не мог говорить, путался, запинался. Нить слов постоянно рвалась, тянулись долгие минуты молчания, я рассеянно смотрел на реку, она, наклонив голову, крутила на блюдечке пустую кофейную чашку. Я видел лишь ореол ее густых волос и ее прямой нос. Когда я молчал слишком долго, она вдруг поднимала голову и говорила: продолжай, продолжай. Но разговор не клеился.
Выйдя из кафе, мы направились к стоянке моей автомашины… Я довезу ее, как и каждый день, до учреждения, в котором она работает, распрощаюсь и сделаю вид, что тоже возвращаюсь на работу.
Возле машины она предложила: «Если не возражаешь, давай немного пройдемся пешком».
Она шла, вопреки обыкновению, медленным шагом, а пройдя немного, остановилась и решительно произнесла: «Слушай, я больше не хочу тебя видеть. Не сердись, но нам лучше не встречаться. Мне кажется, я полюбила тебя, а я этого не хочу. Не хочу после всего того, что мне довелось пережить».
Я знал, что ей довелось пережить. Помолчав, сказал: «Как хочешь». И долго смотрел ей вслед, когда она торопливо уходила от меня.
Но началось все не с этого.
Вначале все было совсем иначе. В тот день я долго колебался — идти или не идти на пресс-конференцию. Я заранее знал, что если повторю то, что на ней будет говориться, в своей корреспонденции, моя каирская газета ее не опубликует, а если и опубликует, то урежет и выхолостит, переставит абзацы так, что читатель не поймет, о чем в действительности шла речь и в чем суть дела. Об этом я размышлял по дороге на аэродром. В тот день прибывал рейс из Каира, которым могли неожиданно нагрянуть важные гости, любившие посещать этот город. Мог приехать какой-нибудь министр и сделать заявления, которые редактор моей газеты с радостью поместил бы на первой странице и был бы, наконец-то, доволен мной. «Министр… заявил: наша экономика выходит из кризиса… Мы рассчитываем на сотрудничество с Европой на этапе экономического роста». Я крутанул руль, направляя машину в сторону аэродрома. Редактор очень обрадуется этому «экономическому росту», он каждую неделю фигурирует в его статьях. Уже многие годы экономика у него то и дело выходит из кризиса и вступает в этап роста. Почему же не сделать ему приятное, если появится возможность?.. К чему мне ехать на эту скучную пресс-конференцию в такое прелестное летнее утро?.. Или я действительно любитель сам создавать себе трудности, как говаривала когда-то Манар? Но, с другой стороны, зачем мне и аэродром?.. Кто сказал, что министр прилетит или что редактор жаждет получить от меня статью? Не лучше ли замолкнуть окончательно? Тем самым я избавлю его от неприятных объяснений: клянусь Аллахом, твоя статья запоздала; или: мы напечатали ее, но в последний момент поступила информация из администрации президента и «съела» целую полосу; или: ты знаешь, я тут разбираюсь с парнем, который не доложил мне твой материал, я задал ему перцу… и т. д., и т. п. К чему ставить в неловкое положение редактора и самого себя? Зарплата ведь идет, а это главное. Так воспользуемся же этим чудесным днем.
Я свернул с шоссе на боковую дорогу, поднимающуюся через лес в гору, и, проехав немного, остановился под деревьями. В лесу было свежо и тихо. Молодая, только что распустившаяся, почти прозрачная листва нежно зеленела. Высокие кроны деревьев слабо покачивались под легким ветерком, пронизываемые солнечными лучами. Светлые волны одна за другой пробегали по траве и высвечивали маленькие желтые и белые цветочки, который так украшают землю ранним летом. Когда мы с Манар первый раз поехали в недельную туристическую поездку за границу, в Болгарию, мы оба были очарованы этой россыпью цветов на траве. В лесу Манар спросила: «Их нельзя рвать?» «Не думаю», — откликнулся я, и она стала собирать букет, подбирая цветовую гамму. А когда взглянула на готовый букет, в голосе ее прозвучало разочарование: «Они были так хороши на земле!» И впрямь, маленькие цветочки погибли сразу же, их лепестки склонились над круглыми желтыми сердечками, а тонкие стебли повисли в руках Манар. «Наверное, эти цветы не могут жить без земли», — сказал я, взял увядший букет и отшвырнул его подальше. Оставил лишь один желтый цветок, самый большой из всех, сохранивший свою свежесть. Я воткнул его в волосы Манар и восхитился: «Какая же ты красивая!» Она и вправду была очень хороша с желтым цветком в черных волосах, и я поцеловал ее, и мы засмеялись, счастливые. Потому что тогда мы были счастливы, впервые в жизни гуляя по зеленому необъятному лесу. Однако вечером, в гостинице, меня ожидала расплата. Где, в каком темном уголке памяти хранит Манар всякие нелепые мелочи из числа тех, о которых я забываю моментально? Каким образом рождаются у нее идеи, которые другому и в голову-то никогда не придут?.. Вдруг она спросила меня как бы в шутку:
— Уж не случалось ли тебе и раньше, еще до меня, бывать в Европе.
Я ответил ей в тон:
— Конечно, и много раз, с секретными заданиями. А почему ты спрашиваешь?
— А как иначе ты мог знать, что эти цветы живут только пока они в земле?
Я промолчал, но это меня не спасло. Уже с оттенком язвительности она продолжала:
— Почему ты так разговариваешь со здешними людьми?
— Как «так»?
— С такой преувеличенной вежливостью. И со всеми — в гостинице, на аэродроме, в магазинах. У тебя что, комплекс иностранца?
— Но, Манар, разве в Египте я разговариваю с людьми иначе?
Она поджала губы и покачала головой из стороны в сторону, словно раздумывая, прежде чем вынести приговор:
— Нет, но все же здесь ты добавляешь каплю меду. Думаю, это комплекс иностранца.
Я искал подходящий ответ, но раздумал и сказал просто:
— Возможно, ты права. Я буду следить за собой.
Я уже давно научился подлаживаться к ней в моменты, когда ею овладевало раздражение. Я был… Но хватит! Будь справедлив. Ведь и она тоже старалась приноравливаться к смене твоих настроений. Дело вовсе не в этих невинных цветах. А в чем же? Может быть, ошибка была допущена в самом начале? Но где и какая?.. Ведь я помню, как полюбил ее и как она сказала, что тоже любит меня. Наверняка она любила меня в то время. Иначе зачем же мы поженились? Я был самым бедным из немалого числа из редакторов, которые захотели жениться на ней, как только она пришла работать в нашу газету. Меня, как и всех, пленили ее приветливая улыбка и манера разговаривать, глядя прямо в глаза собеседнику. Я был пленен больше других, и мне приходилось делать над собой невероятное усилие, чтобы держаться с ней нормально, так же, как с другими сотрудницами редакции. Я всегда старался отводить глаза в сторону от того места в нашей просторной редакторской, где сидела она. Она первая начала подходить к моему столу — то посоветоваться с более опытным коллегой по поводу темы статьи, то показать написанное, прежде чем отдать в типографию. Потом стала делиться со мной своими домашними проблемами: они настаивают, чтобы она выходила замуж, и демонстрируют ее женихам словно товар. Она ни за что не выйдет замуж подобным образом. Она сама выберет себе мужа. Почему только мужчина имеет право на выбор?..
