Дуглас Коупленд - Игрок 1. Что с нами будет?
А потом самолет начинает снижаться, идет на посадку. Командир экипажа объявляет, что они прибывают в аэропорт точно по расписанию, даже на пять минут раньше. Карен охватывает радостное предвкушение, такое рождественско-утреннее ликование, когда ты буквально дрожишь от волнения и знаешь, что под наряженной елкой тебя ждут подарки, игрушки, завернутые в красивую бумагу, пусть даже елка — на самом деле коктейль-бар в отеле при аэропорте, а игрушка в праздничной упаковке — Уоррен. «Вот чего мне бы хотелось, — думает Карен. — Чтобы вся моя жизнь ощущалась, как утро в день Рождества».
Раздраженная высокомерная стюардесса говорит Карен, чтобы та привела спинку кресла в вертикальное положение. Вот же корова. Карен решает ее помучить и тянет до самой последней секунды. Пока самолет идет на посадку, она размышляет об Уоррене. Что она о нем знает? Только то, что он сам рассказал о себе. И то, каким она представляет его, исходя из перерывов между ответами (он отвечал быстро, но все же не слишком быстро, то есть не проявляя никакой психопатической горячности) на ее электронные письма, в которых она писала о своей работе (секретарша у трех психиатров; причем все трое явно ненормальные), о дочке (Кейси, угрюмая пятнадцатилетняя скрипачка), о бывшем муже (Кевин, мерзавец; но он хотя бы обещал заплатить за колледж Кейси), и… о чем еще было писать? Все, что делает нас хоть немного особенными, хоть немного отличными от других, почему-то кончается очень быстро; мы все очень похожи на самом деле. Общего между нами значительно больше, чем кажется. Когда Карен начинала работать секретарем у доктора Марша, доктора Уэллсли и доктора Ямато, ей казалось, что это будет как минимум забавно: вуайеристическое возбуждение при расшифровке докторских рассуждений, надиктованных после сеансов, — удовольствие, которое мы получаем, наблюдая за тем, как другие собственноручно коверкают свою жизнь с поистине царским размахом. И поначалу все было прекрасно и удивительно. Или точнее: «Дорогой Уоррен, поначалу все было прекрасно и удивительно — а потом вдруг стало уже не так удивительно и прекрасно, потому что все эти самоубийства и назойливые домогательства, нервные срывы и передозировки оказались всего лишь немногочисленными вариациями на тему безумия или, вернее, нетипичных состояний: паранойи, аутизма, депрессии, тревожности, обсессивно-компульсивных расстройств, синдрома дефицита внимания и нарушений, возникающих в результате черепно-мозговых травм и старения — в общем, ты понимаешь. Когда читаешь Оливера Сакса или онлайн-лекции на сайте TED, безумие кажется чем-то забавным, интригующим и необычным. Поверь мне на слово, ничего интересного в этом нет. Основная задача: покрепче подсадить людей на пилюльки и самому не съехать с катушек, когда гиперактивные невротики ерзают в кресле и стучат ногой по стойке со старыми журналами „Стиль“ в приемной».
В ответ Уоррен написал, что когда-то подумывал стать священником. Ему казалось, что это будет интересно: слушать рассказы о проявлениях темных сторон человеческой натуры. Но, поразмыслив как следует, он решил, что это будет смертельно скучно на самом деле. Потому что смертных грехов всего семь, даже не восемь, и если ты изо дня в день будешь слушать все те же истории о все тех же семи грехах, тебе останется только решать судоку на своей стороне исповедальни и молиться, чтобы кто-то скорее придумал какой-нибудь новый грех и твоя жизнь снова сделалась бы интересной.
Судоку? Я люблю судоку, ответила Карен. Уоррен тоже любил судоку. Так они потихонечку проникались друг к другу.
Уоррен: Карен представляет себе мужчину шести футов ростом, с редеющими волосами, но все-таки еще не настолько, чтобы это было критично; достаточно привлекательного внешне — привлекательного настолько, чтобы возбуждать эротические порывы, но все-таки не совсем уж красавца, рядом с которым Карен будет чувствовать себя неуютно в окружении официанток, секретарш и аспиранток. Стоп… зачем я пытаюсь себя обмануть? Мужчина заходит в книжный магазин и ищет книги об одиночестве — и все женщины в магазине тут же делают стойку и принимаются с ним заигрывать. Женщина ищет книги об одиночестве — и магазин тут же пустеет. Мужчина может быть каким угодно, но чтобы быть привлекательным, ему нужно только одно: наличие пульса. Как ни странно, но то, что Карен в разводе и что у нее есть дочь, помогает ей заводить новые знакомства с мужчинами — во всяком случае, в Интернете. Если тебе за тридцать, а жизнь так и не удалась, твоя тоска и растерянность, так или иначе, проявятся. Имея дочь, Карен легко находит общий язык с отцами-одиночками — язык, непостижимый для тех, у кого нет детей. И если уметь сдерживать горечь, то развод — это еще одна общая тема, непонятная для одиночек, никогда не имевших семьи.
Карен знает, что выглядит моложе своих сорока. На вид ей можно дать тридцать шесть — или тридцать четыре, но подпорченных нездоровым пристрастием к алкоголю. На фотографиях Уоррен кажется немного печальным. Он прислал ей всего две своих фотки (это, наверное, должно настораживать, или нет?). Так вот, на снимках он кажется грустным и почему-то слегка скуповатым. Невозможно представить, как такой человек заправляет машину бензином премиум-класса. У него, кстати, «форд рейнджер» 2009 года выпуска, фотографию которого Уоррен тоже вложил в то письмо. Фотка только с машиной вообще без людей. Боженька, миленький, сделай так, чтобы он не был скупым. Я еще не настолько стара, чтобы обсуждать скидочные купоны.
Направляясь к выходу из самолета, Карен обозревает все, что осталось в салонах после высадки пассажиров. Вещи как отражение статуса их владельцев: шуршащие, из тонкой фольги пакетики из-под закусок и дешевые, в мягких обложках издания Дэна Брауна в туристическом классе, номера «Экономиста» и «Атлантика» в бизнес-классе. И конечно же, престарелые и инвалиды, брошенные на айсберге. Их будут высаживать в самую последнюю очередь.
У Карен с собой только сумка, один предмет ручной клади. Проходя мимо багажной ленты, она испытывает не лишенное приятности чувство собственного превосходства. Все завидуют людям, путешествующим налегке. Рядом с багажной лентой, уже у самого выхода, стоит группа священников, и Карен снова задумывается о семи смертных грехах. Почему, интересно, заповедей десять, а грехов всего семь? Уж за две тысячи лет можно было бы как-то все скоординировать. Карен проходит мимо юного порнографа-самоучки, путешествующего с отцом и сестрой. Парнишка подмигивает Карен, та смеется и выходит на улицу. Дождь прекратился, солнечный свет растекается по площадке перед стоянкой такси. Какой сегодня хороший день! В такой замечательный день просто не может случиться ничего плохого.
(Тут по идее в кадр должен вплывать охваченный пламенем дирижабль.)
Радужный мыльный пузырь хорошего настроения Карен лопнул, когда она села в такси и сказала шоферу, что ей нужен отель «Камелот», рядом с аэропортом. Шофер обозлился, что ему не досталась поездка в центр с большой и толстой суммой на счетчике. Его приятель, проехавший мимо в другом такси, опустил стекло, и Карен поняла, что ее доброе имя было полито грязью на языке, в котором все слова звучали, как «бубалу». Шесть минут спустя она уже выходила из такси у коктейль-бара отеля «Камелот», отдельной бетонной постройки неподалеку от главного здания отеля, напоминавшей третьесортный ресторан в четвертом по величине городе Болгарии. Карен еще не успела захлопнуть дверцу, а такси уже сорвалось с места. Она решила не раздражаться. Решила, что к этому маленькому происшествию надо отнестись с юмором. Бывают в жизни такие моменты, когда ничего другого не остается, и к тому же под елкой ее ждет подарок, и уже совсем скоро его можно будет открыть.
Рик
Рик перестал слушать голос у себя в голове. Тридцать семь лет он слушал свой внутренний голос, и что ему это дало? Ничего, кроме полной финансовой несостоятельности, одиночества и купероза, из-за чего у него все лицо стало красным, как у алкаша. Приобрело перманентный «вискарный загар». Хотя причина тут именно в виски. Раньше он часто себе позволял пропустить стаканчик. Это внутренний голос ему предлагал: Рик, дружище, ты заслужил! Весь день провозился с этими зелеными насаждениями, закончил почти двадцать метров живой изгороди! Надо же как-то себя вознаградить! Но Рик больше не слушает этот голос. Теперь он слушает других людей, клиентов в баре. О чем только люди ему не рассказывают: об отпусках на Бермудах, взятых специально, чтобы сделать аборт, о мечтах сменить пол, о злых матерях, которые вечно ругали их в детстве, о своих страхах перед северокорейскими ядерными ракетами. Они рассказывают о себе всю правду, потому что Рик — бармен в коктейль-баре при отеле в аэропорту, а стало быть, проходной, одноразовый персонаж в их личных вселенных. Завсегдатаи в обычных барах, когда говорят о себе с барменом, всегда привирают, пытаясь казаться лучше. Но в барах при аэропортах нет завсегдатаев — просто люди, зашедшие выпить. Люди без корней. Люди, временно снявшие все внутренние запреты. Рик для них — как золотистый ретривер. Подходишь к такому на улице и начинаешь высказывать мысли вслух: «Какой славный песик! Какие ушки! А меня, знаешь, с работы поперли. Потому что дрочил в подсобке, и меня там прищучили за этим делом. А жене я сказал, ну, что просто начальству не угодил. Слушай, а дай-ка еще орешков… только можно нормальных орехов? Чтобы цельные ядрышки, а не какая-то крошка».
