Григорий Бакланов. - Кумир
Как историческое исследование книга совершенно ничтожна и не заслуживает подробного разбора, да у меня и желание на это нет, времени — тем более… За две тысячи лет изгнания и рассеяния написаны тонны книг скрыто и открыто клеймящих «проклятую эту расу», имена большинства авторов забыты, на некоторых так и осталось клеймо позора. Ну, прибавилась еще одна, еще один автор прославился несмываемо. Не идет она в сравнение и с «Протоколами сионских мудрецов», то было — высокопрофессиональное творение царской охранки, даже император Николай П, поначалу воспринявший его с душою, вынужден был отказаться, когда Столыпин предъявил доказательства, что перед ними — фальшивка. И император, носивший значок «Черной сотни», начертал гневную резолюцию: чистое дело не делают грязными средствами. Нет, это не «Протоколы»: и труба пониже и дым пожиже.
Между прочим, на просторах, ставших в дальнейшем Российской империей, евреи встречались и ранее этих избранных двухсот лет, имена некоторых остались в истории. И были племена, например тюркское племя хазар, могущественное Хазарское царство со столицей Итиль в низовьях Волги, властители которого приняли иудаизм еще в УШ веке. Вот как хазарский царь Булан избирал веру, решив отказаться от идолопоклонства. Он устроил в своем присутствии диспут трех религий: мусульманства, христиан, прибывших из Византии, и иудеев. Ничего толком не поняв из их споров, где каждый хвалил свою веру, Булан поступил просто: он призвал к себе поодиночке христианина, потом мусульманина. Христианина спросил: если бы тебе предстояло выбрать иудейскую или мусульманскую религию, какую ты бы выбрал. «Иудейскую», — сказал христианин. И обосновал так: она была дана избранному народу самим Богом, но Бог же потом отверг этот народ за грехи. Спросил царь Булан мусульманина, какую бы он выбрал религию, христианскую или иудейскую, если бы ему представилось выбирать. «Иудейскую» сказал мусульманин. А христианская потому для него плоха, что дозволяет есть нечистое (свинину) и молиться изделиям человеческих рук: иконам. И царь выбрал иудейскую веру, так сказать, по большинству голосов. Два столетия (это теперь нам кажется, что они мелькнули, а тогда, как сегодня, каждый день от утра до вечера был долог), два столетия хазарские правители распространяли свою власть на юго-восточную полосу позднейшей европейской России, владели территорией прежнего Боспорского царства, т. е. территорией Керчи, Тамани, совершали набеги на славянские племена по южному Днепру, обкладывая данью. Помните:
«Как ныне сбирается Вещий Олег/ Отмстить неразумным хазарам/ Их села и нивы за буйный набег/Обрек он мечам и пожарам…» Но все это — дела давно минувших дней, автором взяты двести лет от того раздела Польши, когда к России прибавилась часть ее восточных, а для нас — западных земель, населенных в основном католиками, с ними — и семьсот тысяч евреев, живших в местечках и селах. Их предков пригнали сюда из Западной Европы крестоносцы в годы трех крестовых походов: отправляясь защитить гроб Господен от мусульман неверных, они по ходу дела прежде всего грабили и убивали неверных иудеев в своих странах: в прирейнских областях тогдашней Франции, Германии, уничтожали или насильно крестили. Солженицын пишет, проявляя поразительное невежество: «… в „дикие“ Средние века люди могли массово убивать только в приступе ярости, в жаре битвы.» Какая уж тут битва?
Это было избиение вооруженными ордами беззащитных людей. И ужас перед ними был так велик, что матери в отчаянии сами убивали своих детей, следом — себя. Но на отдалении веков, все это ныне живущим не больно. Возьмем поближе. После Второй мировой войны, когда англичане по требованию Сталина выдали нам пленных казаков, выдали вместе с семьями, одна казачка побросала с моста двоих своих детей в Драву, а потом бросилась сама. Может потому, что фронт наш проходил вблизи этих мест и знаю эти места, вижу, как отрывала она от себя детей, как котят, а они цеплялись за нее в страхе, а она одного за другим кидала их в кипящий поток прежде, чем самой туда кинуться. Матери есть матери и дети есть дети, чьи бы они ни были. И страх, и боль, и смерть — одна. Именно в годы крестовых походов, спасаясь, бежала часть евреев на Восток: в Венгрию, в Польшу. Как уж им там жилось, другой вопрос, но в состав России они не просились, их присоединили. И тут же прочертили черту, за которую им и ногой ступить не разрешалось: черту оседлости. Если взглянуть исторически, то ясно, что никогда никакая черта не сдерживала расселения народов, даже океаны не становились преградой, древние на плотах, как доказано Туром Хейердалом переплывали их. Не помешала и черта оседлости тому, что неминуемо. Уже Николай 1, не дав никаких прав, повелел призывать в армию евреев, выдергивать их оттуда, из-за черты. Брали и 12–13 летних детей, хватали и восьмилетних и гнали этапом, и были это в основном дети бедноты, кто побогаче, откупался. Один такой этап встретил Герцен по дороге в Вятку, куда он был сослан. За чашкой чая в избе он спросил этапного офицера: «Кого и куда вы ведете? — И не спрашивайте, индо сердце надрывается; ну да про то знают першие, наше дело исполнять, не мы в ответе, а по-человеческому не красиво. — Да в чем дело-то? — Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот что ли набирают — не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь. Да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: „Беда да и только, треть осталась на дороге“ (и офицер показал пальцем в землю).
Половина не дойдет до назначения, — прибавил он. — Повальные болезни что ли? — спросил я, потрясенный до внутренности. — Нет, не то, чтоб повальные, а так мрут, как мухи…ну, покашляет, покашляет и в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать? Я молчал. — Вы когда выступаете? — Да пора бы давно, дождь был уже больно силен… Эй ты, служба, вели-ка мелюзгу собрать!» Привели малюток и построили в правильный фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал… Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались… но малютки восьми, десяти лет… Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником.
Обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами — показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, баз ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу. И при том, заметьте, что их вел добряк-офицер, которому явно жаль было детей. Разумеется, такого свидетельства в «равновесном» историческом исследовании Солженицына мы не встретим, а встретим, например, статистические данные, процентное соотношение количества евреев в армии в 1903 и 1904 годах. В 1904 году их в армии стало меньше: началась война с Японией, не хотели, мол, идти на войну, защищать родину. И будто невдомек исследователю, что 1904-му предшествовал страшный Кишиневский погром 1903-го года. Но то, что непонятно, а, верней, сознательно обойдено нашим историческим мыслителем, понимал, например, герой Первой мировой войны русский генерал Брусилов. В книге «Мои воспоминания», впервые полностью изданной у нас в 2001 году издательством РОССПЭН, Брусилов пишет: «Несколько слов также об еврейском вопросе в войсках. Думаю, что эти слова будут безусловно нелицеприятны, ибо у меня нет пристрастия к этому племени ни в хорошую ни в дурную сторону, а во время войны я их, как воинов всесторонне изучил… Во время стояния на Буге, при объезде мною позиций, в одном из полков мне был представлен разведчик-еврей, как лучший не только в этом полку, но и во всей дивизии. Он находился в строю с начала кампании, доблестно участвовал во всех сражениях, три раза был ранен и быстро возвращался в строй без всякого понуждения, брался за самые рискованные и опасные разведки и прославился своей отвагой и смышленностью. В награду получил 4 георгиевские медали и 3 георгиевских креста, заслужил также и георгиевский крест 1-й степени, но корпусной командир мне доложил, что ввиду запрещения производства евреев в подпрапорщики он не рискует представить его к этой высокой награде, так как она сопряжена с обязательным производством в подпрапорщики. Хотя по заслуженным им наградам этот разведчик давно должен был бы произведен в унтер-офицеры, но все еще состоял рядовым… Понятно, что я обнял и расцеловал его перед строем и тут же, хотя и незаконно, произвел его прямо в подпрапорщики и навесил ему крест 1-й степени.» Приводит Брусилов еще и другой подобный пример, и хотя и пишет, что «большая часть евреев были солдаты посредственные», общий вывод боевого генерала таков: «Из этих двух примеров видно, что евреям в сущности не из-за чего было распинаться за родину, которая для них была мачехой.» Но мы отдалились от Николаевской эпохи. А тогда, по утверждению историка Дубнова, в армии евреев в процентном отношении к населению служило больше, чем любой другой народности, в том числе — и русских. Там же их и крестили насильно. А срок службы был 25 лет. Кстати, дед адмирала Нахимова, разгромившего турецкий флот в Синопском сражении, героя Севастополя, где он погиб, где установлен ему памятник а в 1944 году указом Президиума Верховного Совета СССР учреждены ордена и медали Нахимова 1-й и 2-й степени, орденами награждали флотоводцев за выдающиеся операции, матросов — за героизм, и есть нахимовское морское училище, так вот дед будущего адмирала Нухим был местечковый сапожник, а отца его, двенадцатилетнего кантониста, крестили: был Самуил, стал Степан. Потомки Нахимова живы поныне, носят его славную фамилию: это от его невенчанной жены Рахили, которая отказалась креститься, и ее изгнали с детьми из их поместья в Курской губернии, когда адмирал умер.
