Джеффри Арчер - Лишь время покажет
Перекусив вместе с дядей — остатком его бутерброда с пастой «Мармит» [2], огрызком яблока, которое он не доел, и глотком пива, — я возвращался в школу как раз к началу футбольного матча: единственное, что, на мой взгляд, заслуживало того, чтобы там вообще появляться. В конце концов, я собирался стать после выпуска капитаном команды «Бристоль Сити» или построить корабль, который обогнет весь мир. Если мистер Холкомб держал рот на замке, а бригадир не жаловался на меня директору, я мог не попадаться целыми днями, и пока я избегал угольных барж и всякий раз являлся к школьным воротам к четырем, матушка ни о чем не догадывалась.
Каждую вторую субботу дядя Стэн брал меня с собой на стадион «Эштон Гейт» смотреть игру «Бристоль Сити». С утра по воскресеньям мама обычно тащила меня в церковь Святого Рождества — от этого похода мне никак не удавалось отвертеться. Как только преподобный Уоттс заканчивал службу последним благословением, я мчался на игровую площадку, где гонял с приятелями мяч, пока не наступала пора возвращаться домой обедать.
К тому времени, как мне исполнилось семь, любому, кто хоть что-нибудь понимал в футболе, сделалось ясно, что мне ни за что не попасть даже в школьную команду, не говоря уже о капитанстве в «Бристоль Сити». Но тогда же я обнаружил, что Господь все же наделил меня одним талантом, хоть заключался тот вовсе не в ногах.
Прежде я даже не замечал, что каждый, кто садился рядом со мной в церкви по утрам в воскресенье, переставал петь, стоило мне открыть рот. Я бы не стал об этом задумываться, если бы мама не предложила мне вступить в хор. Я презрительно рассмеялся: в конце концов, всем известно, что хор — занятие для девчонок и маменькиных сынков. Я отказался бы наотрез, не сообщи мне преподобный Уоттс, что хористам платят по пенни за похороны и по двухпенсовику за свадьбы — мое первое знакомство с подкупом. Но даже после того, как я нехотя согласился явиться на прослушивание, дьявол решил создать на моем пути препятствие в лице мисс Элинор Э. Манди [3].
Я никогда бы в жизни не столкнулся с мисс Манди, если бы та не руководила хором в церкви Святого Рождества. Хотя росту в ней было всего пять футов три дюйма и выглядела она так, будто ее может сдуть порывом ветра, никто и не думал над ней смеяться. Я подозреваю, что даже дьявол испугался бы мисс Манди — ведь преподобный Уоттс ее откровенно побаивался.
Я согласился пойти на прослушивание, но не раньше чем мама выдала мне вперед карманные деньги за целый месяц. В следующее воскресенье я стоял в одной шеренге с компанией других мальчишек и ждал, когда меня вызовут.
— Вы всегда будете являться на репетиции вовремя, — объявила мисс Манди, остановив на мне пристальный взгляд.
Я с вызовом уставился на нее.
— Вы не будете разговаривать, если к вам не обратились.
Каким-то образом я ухитрился промолчать.
— И вы ни в коем случае не будете отвлекаться во время службы.
Я нехотя кивнул. А затем, благослови ее Бог, она предоставила мне выход из положения.
— Но, что важнее всего, — заключила она, подбоченившись, — в течение двенадцати недель вы должны будете пройти проверку навыков чтения и письма, чтобы я могла быть уверена, что вы справитесь с новым хоралом или незнакомым псалмом.
Я обрадовался тому, что не совладал с первым же препятствием. Но, как мне еще предстояло выяснить, мисс Элинор Э. Манди легко не сдавалась.
— Дитя, ты выбрал, что хочешь петь? — спросила она, когда очередь дошла до меня.
— Нет, ничего не выбрал, — ответил я.
Она открыла сборник гимнов, протянула его мне и села за фортепьяно. Я улыбнулся при мысли, что, возможно, еще успею ко второй половине нашего воскресного матча. Она начала играть знакомую мелодию, и я, заметив, как матушка сверлит меня взглядом с переднего ряда, решил, что лучше будет довести дело до конца, просто чтобы ее не расстраивать.
— «Созданий прекрасных и чудных, и самых больших, и крох — все, что есть светло и мудро…»
Улыбка затеплилась на лице мисс Манди задолго до того, как я добрался до строки «Придумал Господь наш Бог».
— Дитя, как тебя зовут? — спросила она.
— Гарри Клифтон, мисс.
— Гарри Клифтон, ты будешь являться на репетиции хора по понедельникам, средам и пятницам в шесть часов ровно, — объявила она и, повернувшись к стоявшему за мной мальчику, сказала: — Следующий!
Я пообещал маме явиться вовремя на первую репетицию хора, хотя был уверен, что она же окажется и последней, благо мисс Манди быстро поймет, что я не умею ни читать, ни писать. И она стала бы последней, если бы всякому, кто слышал, не было очевидно, что певческий голос у меня совершенно иного уровня, чем у любого другого хориста. В сущности, как только я открыл рот, все умолкли, и во взглядах зажглось восхищение и даже благоговение, которого я безуспешно искал на футбольном поле, но обрел только в церкви. Мисс Манди сделала вид, что этого не заметила.
Когда она отпустила нас, я не пошел домой, а со всех ног побежал в порт, чтобы спросить мистера Смоленого, что мне делать, раз я не умею читать и писать. Я выслушал совет старика и на следующий день явился в школу и занял свое место в классе мистера Холкомба. Учитель не сумел скрыть удивления, увидев меня за первой партой, и поразился еще больше, когда я впервые в жизни уделил пристальное внимание утреннему уроку.
Мистер Холкомб начал с того, что научил меня алфавиту, и в считаные дни я уже мог написать все двадцать шесть букв, пусть не всегда в правильном порядке. Мама помогала бы мне днем, но она, как и все остальные в моей семье, тоже не умела ни читать, ни писать.
Дядя Стэн с трудом мог нацарапать свою подпись, и, хотя он и умел отличить пачку сигарет «Уиллс стар» от «Уайлд вудбайн», я почти не сомневался, что этикеток он на самом деле не читает. Несмотря на его ворчание, не слишком помогавшее делу, я принялся выписывать алфавит на каждом клочке ненужной бумаги, который мне удавалось найти. Дядя Стэн, похоже, даже не замечал, что газетные обрывки в уборной теперь испещрены буквами.
Как только я овладел алфавитом, мистер Холкомб познакомил меня с несколькими простыми словами: «дом», «кот», «мама» и «папа». Именно тогда я впервые спросил его о папе в надежде услышать хоть что-нибудь. Ведь казалось, будто он знает всё. Однако его, похоже, тоже озадачило, что мне так мало известно о собственном отце. Неделей позже он написал на доске слова подлиннее — «книга» и «школа», а там и еще более сложные. К концу месяца я уже смог написать свое первое предложение: «Съешь ещё этих мягких французских булок да выпей чаю» — оно, по утверждению мистера Холкомба, содержало все буквы алфавита. Я проверил, и оказалось, что он прав.
К концу триместра я умел написать без ошибок «гимн», «псалом» и даже «хорал», хотя мистер Холкомб не уставал напоминать мне, что в устной речи я все еще теряю звук «х» в начале слов. Но затем уроки прервались на время каникул, и я начал беспокоиться, что ни за что не справлюсь с суровой проверкой мисс Манди без помощи мистера Холкомба. И так, возможно, и вышло бы, не смени его на посту Смоленый.
В пятницу вечером я явился за полчаса до начала репетиции, на которой, как я знал, мне предстояло пройти второе испытание, если я рассчитывал остаться в хоре. Я молча сел на скамью, надеясь, что мисс Манди спросит кого-нибудь другого, а уж потом вызовет меня.
Я уже сдал первый тест, причем, по выражению самой мисс Манди, с блеском. Нас всех попросили прочесть наизусть «Отче наш». Для меня это не составило труда, ибо, сколько я себя помнил, мама каждый вечер преклоняла колени у моей кровати и повторяла знакомые слова перед тем, как подоткнуть мне одеяло. Однако следующее задание мисс Манди обещало оказаться намного сложнее.
На этот раз, в конце второго месяца занятий, от нас ожидалось, что мы прочтем перед хором псалом. Я выбрал сто двадцатый, который также знал наизусть, ведь прежде я пел его часто. «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя». Я мог лишь надеяться, что помощь моя придет от Господа. Хоть я и умел уже открыть сборник псалмов на нужной странице, научившись считать до ста, однако боялся, не догадается ли мисс Манди о том, что я не способен проследить каждый стих строчка за строчкой. Если она что-то и заподозрила, то ничем этого не выдала, и я остался на хорах еще на месяц, в то время как два других еретика — ее слово, и не то чтобы я знал, что оно означает, пока назавтра не спросил у мистера Холкомба, — отправились обратно, к прочим прихожанам.
Когда пришло время третьего, и последнего испытания, я оказался к нему готов. Мисс Манди предложила оставшимся написать десять заповедей в правильном порядке, не сверяясь с Исходом.
Хормейстер закрыла глаза на то, что я поставил «кражу» перед «убийством», не сумел правильно написать слово «прелюбодействуй» и явно не понимал его значения. Лишь после того, как двое других «еретиков» были без промедления изгнаны за меньшие прегрешения, я наконец-то осознал исключительность своего голоса.
