Александр Володин - Осенний марафон
— Но разговор у нас будет печальный, — сказал Веригин.
Бузыкин встревожился:
— А что такое?
— Срывается у нас это дело.
— Как срывается?!
— Да этот Саймон, оказывается, выступил там с какой-то расистской статьей. Прогрессивная общественность возмущается. А мы, получается, переводим его, рекламируем?
— Вот это да. Год работы. И что же, все коту под хвост?
— Ну кто же мог предвидеть!
— Это верно, это верно, — бормотал Бузыкин. — А может быть, как-нибудь обойдется?
— Милый мой! Ну как обойдется? Пока, во всяком случае, пускай полежит. А там видно будет.
— Понятно, понятно…
— Андрей Палыч, ты так уж не расстраивайся. У тебя «Разбитая луна» в каком состоянии?
— В каком? В разбитом.
— Как это — в разбитом? Вот у меня записано: «Бузыкин. Десятое». А сегодня какое? Четвертое. Через неделю чтобы перевод был на столе. Мы ее пустим вместо этого Саймона.
— Это мне не успеть.
— Ну хорошо. Тринадцатого сдашь? Тринадцатое — крайний срок.
— Не знаю. Придется ночью сидеть…
— Посиди, посиди. Для здоровья полезней, чем по бабам бегать. В нашем возрасте.
— По каким бабам? — заволновался Бузыкин.
— Ленинград — маленький город, Андрей Палыч…
Нина говорила негромко, прикрывая трубку, чтобы не слышал Билл.
— Слушай, это уже хамство. Он час уже тебя ждет, ты же обещал повести его по местам Достоевского!
— А, черт, совсем из головы вон. Бегу! — отвечал Бузыкин из автоматной будки. — Скажи, через десять минут буду.
— А ты где?
— Я же сказал, у меня кафедра.
— Ты говорил, что кафедра у тебя в пятницу.
— Нина, некогда, здесь уже стучат.
— Где стучат, на кафедре?
— Ладно, приду домой, все объясню…
Пошел — побежал, пошел — побежал. Через арку ворот, по лестнице.
Алла по-прежнему лежала в постели, но была уже причесана. Бузыкин выложил перед ней яблоки.
— Вот яблоки, вот валокордин. Как ты себя чувствуешь?
— Уже ничего.
— Тогда я побежал.
— А поесть!
Тут он заметил, что стол накрыт.
— Я же старалась… Правда, что было в холодильнике, я же не могла выйти.
— Да. Да. Сейчас.
Бузыкин сел за стоп, стал проворно есть.
— А твоя дочка на кого похожа? — спросила Алла. — На тебя или на Эн Е?
— Ни на кого. Бросила институт, моет стекла в магазинах…
— А ты разве не помогаешь им?
— Да муж у нее такой же обормот, не велит брать, хотят жить самостоятельно. Пытаюсь наладить контакт — ничего не получается.
— А вот если бы у нас был ребеночек, он бы тебя уважал, я бы уж его воспитала…
— Алла, меня ждет Билл.
— Ничего с ним не случится.
В разговорах с ним все почему-то легко находили точные и убедительные формулировки. Бузыкин понимал их несостоятельность, но быстро найти убедительные возражения не умел.
Постучали в дверь.
— Входите, дядя Коля! — крикнула Алла.
Вошел сосед. Достойной повадкой он внушал уважение. Бузыкин встал.
— Сидите, сидите, Андрей Павлович. Ну, как ты, болящая? — спросил дядя Коля.
— Уже поправилась, дядя Коля.
— Вот до чего себя довела. Все нервы.
Бузыкин виновато покачал головой.
— Дядя Коля, Андрей Павлович торопится, его английский профессор ждет. Андрей Павлович в порядке культурного обмена помогает ему переводить Достоевского на свой язык.
— Сейчас пойдет… Я чего пришел-то. Андрей Павлович, я хочу, чтобы вы знали. Мы с ее отцом были кореши. И вот его нет, а я остался. Так?
— Конечно, дядя Коля! — подтвердила Алла.
— Так вот, может быть, я забегаю вперед, тогда простите, что касаюсь этой темы. Но ведь рано или поздно, я думаю, вы как-то оформите ваши отношения?..
— Дядя Коля, зачем это?!
Дядя Коля смутился.
— Андрей Павлович, может быть, я лишнее говорю?
Засмущался и Бузыкин.
— Почему же лишнее…
— Разве я стал бы вмешиваться? Тут каждый себе хозяин.
— Дядя Коля, я же прошу!
— Погоди, Алла, я к делу веду. Так вот, я думал, думал… Когда решитесь, оформите ваши отношения- я уеду в деревню, и моя комната в вашем распоряжении. И вот, у вас будет отдельная квартира.
— Ну, зачем это, — проговорил Бузыкин.
— Что за бредовая идея! — воскликнула Алла.
— Я сказал.
Волевые люди подавляли Бузыкина. Они не слышат объяснений. Они выстроили в своем представлении такой определенный образ мира, нарушить который может только катастрофа.
Дядя Коля поднялся и пошел. У двери остановился.
— Вы уж берегите ее. А то ведь все сказывается. Вот результат…
И ушел.
— Андрюша, поверь, я тут ни при чем! — взмолилась Алла. — Он же думает, что… Он же не знает, что ты у нас семейный!
— Я понимаю… — Посидели молча.
— Ну, беги, — сказала Алла.
— Да. Побежал…
— Подожди, сядь. Пять секунд.
Бузыкин присел. Она взяла егоза руку, подержала.
— Теперь можешь бежать.
Когда он был уже у двери, снова остановила:
— Андрюша, сними пиджак, пожалуйста.
— Зачем?
— Я прошу.
Он снял.
— Закрой глаза.
Он закрыл.
Она тихонько встала, вынула из шкафа синюю куртку, накинула на него.
— Покажись-ка… Как раз. Нравится?
— Нравится.
— Ко дню рождения тебе купила — вот, не вытерпела.
— Зачем?! Просил же тебя не тратиться на это!
— А я хочу, чтобы ты у меня модный был. Вот, в ней и беги.
Бузыкин замялся.
— Пусть она пока здесь побудет, ладно? А то приду, что скажу?
Он снял куртку, снова надел пиджак.
Алла снова легла, отвернулась к стене.
— Ты обиделась?
— Я же понимаю: там все можно, здесь ничего нельзя. Иди, иди!
Бузыкин сел на стул, скрестил руки на груди, вытянул ноги.
— А ну его! Не пойду.
— Но ведь неудобно! Раз тебя ждут. Тебе перед всеми неудобно. Кроме меня.
— Что я, не имею права с больным человеком посидеть?
— Не знаю я твоих прав! Уходи!
— Только позвоню, чтобы не волновались.
— Тогда уж потише, чтобы дядя Коля не слышал.
Бузыкин вышел в коридор к телефону. На кухне у плиты стоял дядя Коля.
— Ты что, в туалет? Иди, не стесняйся.
Бузыкин зашел в туалет, постоял, вышел.
— Хочешь вымыть руки? Там полотенце чистое висит.
Вымыл руки, вернулся в комнату.
— Позвонил? — спросила Алла.
— Да.
Ночной Ленинград был тих. Поплескивала Нева. Вот камни набережной начали светлеть.
Бузыкин проснулся. Он лежал в постели с Аллой. Посмотрел на часы, ахнул. Стал вытаскивать руку из-под ее головы. Алла недовольно помычала.
— Спи, спи, — шептал он.
Бузыкин бежал по сумрачным еще предрассветным улицам с подаренной курткой в руке. Бежал по утреннему городу с подаренной курткой на плече. Мимо, распустив веера воды, ехала поливальная машина. Он замахал шоферу. Машина вобрала в себя струи воды, остановилась. Бузыкин подбежал, поговорил с водителем, залез в кабину. Машина развернулась, поехала в обратную сторону. Бузыкин бежал с подаренной курткой по двору. В дом вошел тихо, прикрыв за собой дверь. Огляделся, поднял крышку пианино, стал запихивать куртку.
— Андрей!
Жена стояла у двери балкона, смотрела на него. Она, видимо, не спала ночь. Ждала его. Бузыкин был беззащитен и виден ей насквозь. Он вытащил куртку обратно, крышка захлопнулась, инструмент музыкально загудел.
— Это Евдокимова куртка… Ему мала, я подумал, может, Виктору подойдет?
— Где ты был?
— Я? У Евдокимова. У него был день рождения, я хотел тебе сообщить, почему-то не соединяли, а потом развели мосты… Прости меня.
Нина стояла у окна, спиной к нему.
— Иди спать, я тебе на диване постелила.
— Акуртку я в пианино положу, — предложил Бузыкин. — Лена с Виктором придут, начнут играть — звука нет. Что такое? Будет им сюрприз.
— Никому я не нужна, — проговорила Нина не оборачиваясь.
— Что?
— Никому!
— Нина! Ну пошел мужик на день рождения к институтскому приятелю. Что такого?
— Как это страшно, когда ты никому не нужна!
— Ты мне нужна. Ты на работе нужна. Ты Леночке нужна. Ты всем нужна!
— И Леночке я не нужна. Купила им занавески, а они меня прогнали, говорят, у них свой вкус. Я всем мешаю. Я всем только мешаю!
Тогда Бузыкин сказал:
— Нина, я не был у Евдокимова.
Жена обернулась к нему. Она ждала. Сейчас он скажет правду.
— А где?..
— Это стыдно, мне трудно выговорить…
— Говори, мужик… Теперь трудно — зато потом будет легче всем.
Бузыкин молчал. Жена смотрела на него в слезах.
— Я был в вытрезвителе.
Нина показала на куртку.
— А это… Что, там выдавали?
— Я же сказал, это Евдокимов привез…
Нина протянула руку за курткой.
— Можно?
— Конечно!
