Захар Прилепин - Дорога в декабре
Показалось, что голова вздулась и наполнилась теплой кровью. Веки стали тяжелыми, набрякшими. Саша открывал и закрывал глаза, словно пытаясь дышать ими. Крутил головой, как глупое животное.
Сняли пакет, и Саша, с хрипом вздохнув, на выдохе в ярости заорал, не подбирая слов, что — надоели, что — беспредельные твари, что — не знает ничего, не знает!
Вошел Сальный, не обращая внимания на Сашу, попросил у Серого какую-то бумагу, уселся, стал читать, невозмутимо играя ноздрей, словно туда попала пушинка.
Саша даже замолчал от удивления.
— Как дела? — спросил Сальный у Серого так, будто тут никто и не орал от ужаса, когда он явился.
Серый неопределенно пожал плечами.
Отложив бумагу, Сальный набрал номер на телефоне, кого-то радостно поприветствовал, судя по теплоте голоса, бабенку какую-то. Довольно защебетал с ней.
Сашу вновь начали теребить. О чем говорили Яна и Матвей? Ни о чем не говорили. О чем говорили? Я их не видел. Заколебал, придурок. Я не придурок. Я их не видел.
Паленый, как в клещах, зажал болезненную мышцу над Сашкиной ключицей.
Саша снова заорал.
Сальный на секунду прикрыл трубку, сделал грозное лицо и злобно зашептал:
— Прикрой рот, сученок, — и тут же, сменив тон, вернулся к собеседнице, забубнив игриво: — Нет, а когда мы это выясним? — допытывался он до нее. — Давай я заеду к тебе? Нет? А ты ко мне?
Паленый все давил мышцу, и Саша не послушался Сального, заверещал изо всех сил и спустя мгновение вновь оказался в пакете.
Но на этот раз он уже вспомнил, что пакет можно прокусить, главное — не выдыхать, когда за целлофановой стеной находишься.
Саша втянул в себя, в свой рот повлажневшую, тонкую, прозрачную кожу пакета, цапнул ее зубами, бодаясь и, кажется, рыча.
Вдохнул счастливо и принялся сплевывать налипший на горячий язык целлофан. Тут же получил тяжелую, раздраженную оплеуху от Паленого. Неожиданно для себя самого дернулся резко вперед, грохнулся на пол вместе со стулом и, уже лежа на полу, плюнул в эту гниду, на ботинок его. Этим ботинком и получил Саша в лицо, куда-то в переносицу, и, почувствовав мгновенное блаженство, вырубился. Только о том и мечтал.
Очнулся до обидного быстро — на лицо полили из графина. Такая хорошая вода, хотя, наверное, протухшая уже. Но очень хорошая, сырая.
— Кровищи-то. Ты ему нос, что ли, сломал?
Это, кажется, Серый. Так думал Саша, смаргивая воду, заливавшую глаза. Какая-то она густая, вода.
— Хули ему будет, — не очень уверенно сказал Паленый.
— Мля, я думал, он сдох тут у вас. Поехали в лесок… — сказал третий. — А то сейчас Виталич опять прибежит.
— А чего он прибежит? Он в курсе.
— Он в курсе, но ему-то по фигу. Это его не касается.
Саша уже не разбирал голосов. Зато понял, что густая вода — это его кровь из носа. Хотя, странно, боли пока не чувствовалось. Сашу резко подняли вместе со стулом, и в переносицу так екнуло, что он застонал почти по-детски: «Ай-ааай…»
По лицу текло. Опустил глаза — увидел собственный пах весь в крови, куда капало часто сверху. Часто, тяжелыми длинными каплями.
Сашку отстегнули от стула — и снова защелкнули браслеты на руках.
— Пошли, — толкнул кто-то.
Саша, покачиваясь, пошел. Сейчас уже получалось — идти тупо, быть тупым, фокусироваться лишь на том, как тяжело, хлюпая, стекает кровь.
У двери остановили.
— Что, мы так и поведем его? — спросил кто-то.
Подняли прямо с пола тряпку, быстро вытерли морду, но только кинули эту тряпку на пол, Саша опять со злобой и старанием шмыгнул носом, выдувая кровь, чтоб — погаже выглядеть, чтоб текло не переставая. В голове мутно полыхнуло от этого. Но сразу как-то по-звериному радостно стало, когда на него заорали:
— Заколебал, мудило! Ну ты мудило, а…
Заставили нагнуться так низко, чтоб не было видно лица, и гнали по коридору, а он нарочно громко дышал, оставляя кровавый следок, словно играя, словно всерьез веря, что его по этому следку отыщут и спасут.
В машине обернули голову, почти до самых глаз, той самой половой тряпкой — ее, оказывается, прихватили с собой. Чтоб машину не испачкал, понял Саша.
Тряпка была немного сырая, от старой, непросохшей воды, которой мыли пол, — Саша вяло жевал губами эту влагу, ни о чем не думая. Везут куда-то. Пусть везут. Даже на улицу не смотрел, на машины. Отдыхал.
А эти курили. Потом один из них сказал что-то, нерасслышанное Сашей, и они стали хохотать.
От смеха, без паузы, перешли к Саше. Начали бить и спрашивать все о том же.
Саша крутился, как мог, — ничего не отвечал. Почему-то казалось, что обращаются не к нему, а просто так выкрикивают нелепое: «кто?», «когда?», «сука!».
Кусок мяса, который раздирают и топчут… Только один раз с удивлением обнаружил, что бьют его огнетушителем по ноге, с явным намерением сломать кость.
Иногда продевало так глубоко и больно, что Саша начинал орать и ругаться. А потом стал просто орать, не переставая, не обращая внимания на то, чем бьют и куда и бьют ли вообще. Остервенелый крик увлекал за собой через глотку все его существо, и иногда Саша даже как-то отделялся от себя, слыша крик свой со стороны.
Удивился лишь, когда крик неожиданно стал в разы громче, словно усилили звук, — и только мгновение спустя догадался, что просто тряпка сползла с лица.
Вместе с криком полетели брызги, отчего-то даже не красные, а черные. Несколько капель попало на лобовуху.
Серый обернулся с переднего сиденья, закричал:
— Заткните ему рот, бляха-муха, что вы, ей-богу!..
Тряпку опять натянули, но пока вытаскивали из машины, заехав в какой-то лесок, тряпка сползла — и ее сорвали, совсем, видимо, не боясь, что их кто-то услышит.
Сашу бросили на землю, и он смотрел в небо, там было пусто.
Мужики, устав от своей мужицкой работы, закурили, перетаптывались иногда, поглядывая на Сашу. Устали…
Серый присел возле Саши на корточки — Саша вдруг услышал, как старые кости Серого хрустнули.
— Слушай, Санек, ты приехал, — сказал Серый. — И можешь отсюда не уехать никогда. Ты прекрасно все понимаешь сам. Здесь, знаешь, сколько таких, как ты, закопано? И никто их не ищет. Ничего в этой стране не изменилось и никогда не изменится. Ее надо любить и беречь такую, какая она есть. Понимаешь меня?
Саша смотрел вверх.
— У вас ничего не получится, зеленые вы дети. Ты знаешь, что Костенко еще в Америке был завербован? Он же агент ЦРУ! Его за это и посадили, потому что он на их разведку работает. Не за ваши ржавые «калаши», дурья ты голова, его посадили. Просто сейчас с Америкой ругаться не с руки, поэтому придумали эти автоматы. Понял?
