Альбер Коэн - Любовь властелина
Он выделил голосом два последних слова, поскольку язычница явно была не из догадливых. Вновь надев цилиндр, он ждал, скрестив руки на груди и расставив ноги. Ну что, решится она наконец или нет, эта скупердяйка? Тут появился Михаэль, ведущий под уздцы двух лошадей. Отодвинув в сторону Проглота, он преклонил колено перед красавицей и поцеловал подол ее платья. После чего, встав, он взял ее за талию и, сжав чуть крепче, чем необходимо, поднял и посадил на белую лошадь — боком, по-дамски.
— Мне так жаль, — улыбнулась она Проглоту, — но у меня нет с собой денег.
— Это не страшно, Ваша светлость, — живо отозвался он. — Я-таки принимаю также вексели и чеки, которые вполне годятся для оплаты, и как раз у меня с собой карандаш и бумага! И к тому же, мои девочки дрожат от холода, и стук их зубов слышен аж до замка градоначальника! — добавил он, лаская нежным взглядом и рукой горностаевое манто. — Несчастные всегда хотели теплого облачения, и ночью во сне они мечтают о нем. Само собой разумеется, дорогая наша благодетельница, они будут благословлять вашу щедрость, и вдобавок вам Бог стократ воздаст за нее! — заключил он, ловко хватая манто, которое Михаэль тут же вырвал у него и вернул всаднице. — Будь ты проклят, отниматель горностаев! — закричал Проглот. — И да прокляты будут останки твоей похотливой прабабушки!
Она погладила гриву лошади, села поудобнее и протянула манто Проглоту, который поблагодарил ее, приложив руку к сердцу и отправив ей воздушный поцелуй, а потом кокетливо подмигнула Михаэлю, сидящему на второй лошади с кальяном под мышкой. В этот момент появился запыхавшийся Соломон, как маленький вихрь, держа обеими руками букет маков, и вручил его прекрасной всаднице. Затем, на глазах пораженных кузенов, он принялся читать сдавленным от волнения голосом трогательный стишок собственного сочинения, в котором речь шла о «чудесных тех цветах, мадам, на душу вашу так похожих».
Закончив, славный малыш в овечьей шубке встал на цыпочки и потянулся за вознаграждением. Склонившись, она приподняла его и расцеловала так крепко, что он почувствовал, что сейчас полетит от счастья. Спустившись на землю, он тут же скрылся за кустами и, чтобы дать выход эмоциям, стал бегать по кругу, старательно, как цирковой пони, а в это время удаляющаяся в сопровождении янычара белоснежная амазонка закричала от радости такой сильной, что была сродни ужасу, испуская протяжный зов счастья, гимн юности, она кричала на ходу, раскинув руки, а потом их силуэты скрылись в тумане ночи.
А Соломон, все носясь по кругу, тоже кричал, переполняемый гордостью. Это его поцеловали, его, а остальных-то ни разу! Они не знали, дураки, что он готовил свой удар в течение часа и сочинил прекрасный стих, как следует высчитав по пальцам слоги! Воздев руки к небу, он перебирал ножками и вопил, вопил, что Соломон — победитель, что Соломона поцеловали, а в это время Проглот, небрежно набросив на плечи манто, отказывался продать его Маттатиасу и параллельно обдумывал, как бы подставить ножку Михаэлю в качестве возмещения морального ущерба.
— Ты видел, Проглот? — спросил Соломон, спустившись с небес на землю. — Она меня поцеловала!
— Как трехлетнего ребенка, на твоем месте мне было бы стыдно, — сказал Проглот.
После чего, внезапно охваченный любовью, он снял манто с плеч и страстно поцеловал его, выпучив глаза от избытка чувств. Он нашептывал нежные слова, уверял, что сделает из этого меха три прелестные шубки малышам, прижимал манто к себе, вальсировал с ним, смешно выбрасывая в стороны огромные босые ножищи. Озаряемый светом луны, под удивленными взглядами кузенов, он долго кружился с белой шубкой, взметая фалдами, грациозно кружился и подпрыгивал, пристукивая в воздухе босыми ногами.
LXXVIIIПроснувшись в семь утра, он потянулся и улыбнулся — наконец — то он дома, в своей постели, насколько же она удобней, чем кровати в отелях, она как старый друг, и притом, чистота гарантирована. Home, sweet home again. А главное, неподалеку, в каких — нибудь нескольких метрах, его жена! Жена, черт возьми! Он скоро увидит ее, и они будут мило беседовать, как добрые друзья. Да, он еще расскажет ей про командировку.
— Видел бы ты, старина, как ей было интересно, она задавала мне вопросы про все мои встречи, особенно про встречу с господином Верховным Комиссаром, с фельдмаршалом, старик, не хухры-мухры, а? А потом, когда я рассказал, что начал во время командировки роман про Дон-Жуана и уже три главы готовы, целых сорок страниц, она захотела, чтобы я их ей прочитал. Видел бы ты нас, старина, я читаю вслух в шелковом домашнем халате, потому что я прежде всего переоделся в домашний халат, шелковый халат от Сулка, вот так, старина Вермейлен, купленный в Париже, на улице Кастильон, высший класс, ты ж понимаешь, видел бы ты меня, я читаю вслух в шикарном халате, вид такой непринужденный, ну ты представляешь, вроде как маститый писатель в домашней обстановке, и она, внимательная, увлеченная, ловит каждое слово, ну, ты ж понимаешь. Ах, старина, брак — это все. — Он несколько раз зевнул, пропел свое любимое «Ноше, sweet home again». — Скажи на милость, Риасечка, двести кило документации, ты можешь себе представить? Надо как-то так изловчиться, чтобы месье Солаль об этом узнал. Ты знаешь, что я сделаю? В приложении к докладу я перечислю все элементы документации, там на целые страницы простого перечисления. Он конечно же все читать не станет, но получит представление о количестве. Естественно, вся документация отправлена напрямую в Секретариат, но, если тебе интересно, ты можешь как-нибудь зайти во Дворец и я все тебе покажу. Кстати, я привез кучу фотографий, туземные танцы в мою честь, и я со всякими официальными лицами, я тебе покажу. Есть, например, из Парижа, на которой один из директоров Министерства колоний дружески держит меня под руку, важная шишка, а, очень яркая личность, его вот-вот назначат генеральным директором, покажу ее обязательно, тебе будет интересно, надо сказать, мы оба слегка подшофе после ужина в Лаперузе. Все эти фотографии я приклею в специальный альбом, с подписями белой тушью к каждому фото, и с датой, of cours. Ну что, понравились тебе мои три главы? Теперь, знаешь, если у тебя есть замечания, не стесняйся, мне это даже интересно, я ведь не непогрешим. Сорок страниц — это уже что-то, а? Мне осталось написать еще около двух сотен. Сорок тысяч слов, я подсчитал. Для меня сорок тысяч слов — это самый замечательный объем для романа, ни много, ни мало.
Называться будет «Жуан», я сначала думал назвать «Дон-Жуан», но мне показалось, что «Жуан» как-то более оригинально, «Дон-Жуан» уж больно привычно. Скажи, вот чем дольше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что пригласить господина Солаля как можно скорей — правильная мысль, я тогда смогу рассказать ему о миссии. Беседа — гораздо лучше, чем доклад, во-первых, живей, а во-вторых, когда подаешь доклад, ты не можешь быть уверенным, что его подробно прочтут, а беседа обязывает выслушать. Ты согласна со мной? Вернувшись к моему роману, знаешь, меня порадовало, что тебе особенно понравился отрывок про изначальное презрение, а также тот, где он говорит о причинах такой неистовой тяги к обольщению. Эти обе темы мне самому нравятся, я вынашиваю их уже давно. Да, меня это порадовало, потому что в глубине души, ты знаешь, я пишу для тебя. Да, с этим романом я, кажется, напал на золотую жилу. Было бы неплохо, конечно, переехать в Париж, в местное отделение. Снять большую квартиру в шикарном квартале, завести знакомства, делать визиты, приглашать к себе. А там всякие премии, «Фемина», «Интералье», ты ж понимаешь? Самое главное, видишь сама, это подружиться с полезными людьми. А теперь, старина Вермейлен, пора вставать, нужно сделать ей чай. Но осторожно, не шуметь, важно не разбудить ее до того, как я зайду к ней с чаем. Она очень любит свой morning tea, — Он нежно, мечтательно улыбнулся. — Она любит все английское, приобрела эти привычки в Англии. Три года в Оксфорде, старик, в шикарном колледже, только девушки из высшего общества. О твоей жене такого не скажешь, а? Я сейчас тебе объясню про этот morning tea, старина. Это чашка чаю, который пьют, чтоб проснуться, но я приношу чайник, потому что иногда она хочет вторую чашку, а иногда и я с ней выпиваю чашечку за компанию. Очень крепкий чай, немного молока, без сахара, по-английски. Завтрак подается после ванны, вот так принято в высших кругах. И потом, она, знаешь, вообще не такая, как твоя жена, она не ноет о дороговизне и не отдает обувь в разноску. Она, старина, само очарование, сама поэзия. Ну вот, теперь я тебя ввел в курс дела. Алле-оп! Раз, два, три, подъем!
