Ненависть к музыке. Короткие трактаты - Киньяр Паскаль

Тогда-то Еврилох с Перимедом и развязали (апе-lysarï) Улисса. К слову сказать, именно тогда в греческом тексте впервые появляется слово «анализ».

Простой факт реверсии данного эпизода кажется мне прекрасным способом придать ему большую достоверность.

Птицы заманивают людей своим волшебным пением туда, где они живут и где земля усеяна человеческими костями, а люди заманивают птиц, подражая их пению, в место, усеянное костями, туда, где гнездятся они.

Поддельное пение, имеющее целью привлечь птиц, называется приманкой. Сирены являют собой реванш птиц над приманками, которые делают их жертвами собственного пения. В археологических наслоениях самых древних пещер обнаруживаются свистки и манки. Люди эпохи палеолита приманивали путем звукоподражания животным, на которых охотились и от которых не очень отличались.

На стенах темных пещер изображались оленьи и козьи рога. Сегодня мы видим их в книжных иллюстрациях при ярком свете; не исключено, что в рог можно трубить. На некоторых древних наскальных рисунках люди держат в руке рог. Для чего — чтобы пить из него кровь зверя? Чтобы символически вознести на копье зверя, которого он обозначает (и тогда это указание на то, что олень сбрасывает в лесу рога во время линьки) так достоверно, что это может стать звуком, на него указующим, как острие копья.

В таком случае этот домысел можно истолковать следующим образом: текст Гомера возобновляет в данном инверсивном эпизоде сказание-прототип о происхождении музыки, согласно которому первая музыка родилась в охотничьих манках. Секреты охоты (речь зверей, то есть крики, которые они издают и которыми их призывают) передаются от человека к человеку путем звукоподражания. Цирцея — самка Ястреба. Если соколы и ястребы, орлы и совы начали постепенно «обожествляться» лкадь-ми как небесные создания, коим охотники оставляли часть добычи (лоскуты кожи, части внутренних органов, куски мяса) в момент ритуального жертвоприношения, то и манки, которыми их залучали в нужное место, начали мало-помалу «теологизиро-ваться». Таким образом, музыка, век за веком, все больше уподоблялась песнопению, привлекавшему богов к людям, как прежде она привлекала птиц к охотникам. Речь идет о новых временах, но функция осталась прежней.

Уши ведут их в силки, в которых они запутаются: воск в ушах мешает им услышать того, кто зовет.

В Риме олени считались трусливыми животными — недостойными сенаторов, которые предпочитали охотиться на кабанов, — ибо они спасались от нападения бегством и слыли любителями музыки. Охотились на оленей с помощью манка — это был род свирели, чей звук напоминал голос оленя во время линьки или крик живого оленя (приманки), привязанного к дереву, чей голос привлекал будущую жертву. Охота на оленя, считавшаяся плебейским занятием, даже не требовала копья: олень запутывался рогами в натянутой сети.

Все сказки повествуют о юношах, которые во время инициации осваивали язык животных. И манок, и тот, кто в него дует, окликают своей песней того, кто этим языком владеет. Роль музыки вовсе не в том, чтобы ввести кого-то в человеческий круг: она вводит в воспроизводимый зоологический круговорот. Их имитации взаимопроникновенны. Птицы — единственные существа, наряду с людьми, которые умеют имитировать голоса представителей других видов. Звукоподражание — эта звуковая маска добычи — вводит пернатое существо, земноводное существо, морское существо, словом, всех хищных животных, включая человека, а также гром, огонь, море и ветер, в круг хищников. Музыка вовлекает в круг танца с помощью голосов зверей, с помощью изображений зверей и светил на стенах самых древних пещер. Этим она ускоряет их круговорот. Ибо мир вращается, как солнце и звезды, времена года и линьки, цветение и плодоношение, сезоны течки и воспроизведения животных.

На втором месте после охоты музыка обеспечивает приручение. Тот, кто приманивает, уже приручатель. Тот, кого приманивают, уже приручен.

В Улиссе есть что-то от афинянина. Ритуал Антесте-рий [178] в Афинах основан на веревках и смоле. Раз в год души умерших возвращались в город, и афиняне обвязывали храмы веревками и мазали смолой двери домов. Если блуждающие духи предков пытались проникнуть в жилища, где некогда обитали, то застывали снаружи, на пороге, как мухи, пойманные на мед.

И весь этот день, до самого вечера, посреди улиц стояли глиняные горшки с едой, приготовленной для душ усопших.

Эти души (psyché) потом стали называться призраками, фантомами (daimôri) или, иначе, колдуньями-вампирами (kères).

Сэр Джеймс Джордж Фрэзер [179] сообщает, что болгары вплоть до начала XX века соблюдали следующий обычай: желая отогнать от своих домов злых духов, они рисовали смолой крест на внешней стороне двери, а на порог клали спутанный пучок веревок. Если призрак не успевал сосчитать все веревки до того, как пропоет петух, он должен был тотчас вернуться в свою могилу — до рассвета, чтобы не сгинуть бесследно.

Улисс, прикрученный веревками к мачте корабля, напоминает также об одном древнем египетском обычае. Побывав в аду, Улисс познаёт смерть и воскресение через магическую песнь, в окружении мумий с ушами, залепленными содой и смолой. Фараон в солнечной ладье пересекает небесный океан.

На стенках саркофагов в египетских пирамидах Озирис-итифаллический осеменяет птицу Изиду, восседающую у него на животе, дабы она зачала птицеголового человека — сокола Гора.

Усопший (черная тень) изображен перед воротами в ад, идущим за своим Ъа (красочное изображение сирены, распростершей или сложившей крылья).

Мумифицирование трупов сопровождалось песней бальзамировщиков. В счетах расходов на похороны первым пунктом указывались льняные повязки, вторым — маска, третьим — музыка. В «Песне арфиста», чей текст записан на каждом саркофаге, непрестанно повторяется один и тот же припев:

Напевы живых еще никого не спасли от могилы.

Так сделай счастливым свой день, но внемли похоронным напевам.

Запомни: тебе не дано свой скарб унести в могилу. Запомни: еще никто не вернулся из смертной юдоли.

Ба — это птица, обитающая в голове и руках человека, хранящая его дыхание. Она покидает тело, но возвращается в его мумию. Ба древних египтян подобна душе (psyché) древних греков. На самом деле, изображение Ба — птицы с человеческой головой — было тщательно скопировано греческими гончарами; они перенесли его на вазы, превратив в сирен, соблазняющих Улисса своим пением. То, что мы называем «Песнями Отчаявшегося», в древнем Египте носило другое, истинное имя — «Диалог человека и его ба». Ночная прохлада могилы, вода и пища должны были привлекать блуждающих в воздухе духов, измученных жарой, голодом и жаждой.

Улисс скручен веревками, как пшеничный сноп. Связан, как карнавальный медведь, которого заставляют плясать под звуки дудок и трещоток перед тем, как столкнуть в реку.

Это напоминает якутского шамана, который сочетается на верхушке дерева с орлом, а затем на берегу реки Смородины бродит по костям мертвецов, уходя в них по колено.

Это Саргон перед птицей Ипггар [180].

Любая сказка — прежде чем обзавестись особой интригой, перед тем как выйти на сцену, — сама по себе уже история-приманка (фикция, ловушка), способная умиротворить души обманутых животных. Любая охота на приманку таит в основе своей приношение, которое является всего лишь контрприманкой. Таким же образом нужно очищать, с помощью песен и постов, орудия убийства, оскверненные духами тел, которые они повергли наземь в крови и смерти.