Лиз Мюррей - Клуб бездомных мечтателей
– Лиззи, мой папа стал таким из-за алкоголя. Он очень меня любил. Ты же веришь мне, правда? – спрашивала мама, потягивая пиво из огромной бутылки. Обычно в это время она начинала плакать.
Мама растягивала ворот майки, отчего было видно ее худое тело и несимметричную ключицу, которая неправильно срослась после того, как отец ударил ее о стену. На ее лице был страх, и я понимала, что она не забыла тот ужасный момент в своем раннем детстве. Она принимала наркотики, чтобы забыть все пережитое и нормально себя чувствовать. Она страшилась, что подобная трагедия может повториться.
– Мам, я тебя люблю, я здесь, с тобой, – говорила я ей в такие минуты.
– Я знаю, Лиззи, – отвечала мама.
Но я понимала, что смысл моих слов не доходит до нее. Она всегда была настолько грустной, что казалось, она пребывает в совершенно другом измерении.
Когда мама говорила, я внимательно ее слушала, побросав все, чем до этого занималась. Мне казалось, что ее боль передается мне, настолько близкий у меня с ней был контакт. Я придвигалась к ней поближе и говорила как с другом, хотя не всегда понимала, что именно я говорю.
– Он тебя все равно любил, ведь он был твоим папой. Наверное, он стал злым от пива, мам. Если бы он бросил пить, он был бы прекрасным папой.
Если от моих слов маме становилось лучше, то, увы, ненадолго. Когда кайф ее отпускал, она одевалась и, утирая слезы, выходила на темные улицы в поисках нового «чека». Папа оставался в спальне. Он лежал, словно в коматозном состоянии, иногда подергиваясь от действия наркотиков, которые гуляли в его крови.
Я снова садилась у окна и, глядя на Юниверсити-авеню, повторяла про себя как мантру телефонный номер экстренной помощи. «911», – твердила я про себя, глядя, как мама удаляется в сторону бара, чтобы повторить все то, что я уже много раз видела.
В эти ночные часы меня спасал телевизор. Я отмеряла время получасовыми сегментами передач. Я смотрела телепередачи и рекламу до тех пор, пока в эфире в пять часов не появлялись первые утренние новости. Это означало, что можно ложиться спать, что я и делала, когда восток уже начинал алеть зарей.
К этому времени закрывались все бары, и единственными людьми на улицах были проститутки, бомжи и наркоманы – точно такие же несчастные люди, как и мама. После закрытия баров мама возвращалась домой и падала в изнеможении на кровать рядом с папой. В это время я тоже ложилась спать.
Ранним утром в нашей квартире были слышны энергичные звуки новостей и громкий храп мамы. Я надевала синюю ночную рубашку, которую прислала мне бабушка из Лонг-Айленда, бросала последний взгляд на маму, которая спала не раздеваясь, и папу в нижнем белье, выключала телевизор и ложилась в кровать. Я засыпала с мыслью, что, если бы родители не употребляли наркотики, они бы больше уделяли времени мне и Лизе.
* * *«Лиззи, вставай!» – будила меня своим криком Лиза. Когда я ходила в детский сад, сестра вела себя по утрам достаточно резко, но когда я пошла в школу, ее отношение только ухудшилось.
«Каждый день одно и то же! Да вставай же скорее!» – вопила Лиза. Она срывала с меня одеяло, отчего мне становилось холодно.
На улице слышался гам детей, которые ждали школьного автобуса. На переходе через улицу стояла женщина со свистком, которая следила за безопасностью детей. За ночь я обычно спала не более двух часов.
Каждое утро Лиза вставала по звонку будильника. Она умывалась и одевалась, после этого начинала будить меня. Сестра будила меня сперва нежно, но я не вставала, поэтому она начинала орать, вытаскивать меня из кровати и насильно одевать.
В нашей квартире редко было включено отопление, поэтому, когда Лиза стаскивала с меня одеяло, мне становилось ужасно холодно. Я свертывалась калачиком, чтобы не замерзнуть, и продолжала спать, крепко держась за подушку, которую Лиза пыталась вытащить у меня из-под головы. В те минуты я ненавидела Лизу сильнее, чем ненавидела школу, из-за которой не могла выспаться, и сильнее, чем детей, которые меня в ней третировали. Кроме этого мне казалось, что Лизе нравится надо мной издеваться. Я чувствовала, что она получает удовольствие от роли, которую добровольно на себя взяла.
«Я твоя старшая сестра, и ты должна меня слушаться! – орала она. – Или я вылью на тебя холодной воды! Вставай!»
Она брала чашку холодной, как лед, воды и выливала мне на голову. Я была вне себя от злости. Но иногда даже после этого не вставала.
По утрам, после того, как я всю ночь не спала с родителями, мне казалось, что я только закрывала глаза, как Лиза начинала меня будить.
В то утро я нехотя встала и, стараясь не создавать лишнего шума, чтобы не разбудить родителей, оделась. Лиза совершенно не обращала внимания на то, что они спали. Она каждые три минуты кричала, что я опоздаю, если не потороплюсь. Холод на улице меня немного бодрил, но в теплой школе № 261 с флуоресцентными лампами я снова засыпала. Я хотела спать, и у меня не было никакого желания учиться.
Каждый день миссис МакАдамс задавала нам домашнее чтение. Однако я уже научилась читать на книге «Хортон» и перешла на книги третьеклассницы Лизы и детективы, которые читал папа. Я чувствовала себя слишком уставшей и поэтому игнорировала объяснения грамматики и правописания. Мои глаза постепенно закрывались, и я начинала сладко дремать.
Я думала о том, проснулась ли мама и смотрит ли она без меня телевизор. Может быть, она пойдет прогуляться? Если бы я была дома, взяла бы она меня с собой?
После разбора грамматики миссис МакАдамс перешла к математическим задачам. Я совершенно не понимала того, что она объясняла. Каждая минута казалась часом. Я сидела и представляла, под каким предлогом я могла бы попросить у школьной медсестры освободить меня от занятий: грипп, боль в животе, лихорадка, чума. Некоторые из этих предлогов были наполовину правдивыми: когда миссис МакАдамс вызывала ученика для ответа, у меня все в животе съеживалось, и казалось, что меня вот-вот стошнит.
После уроков я быстро запихивала тетрадки в портфель и старалась уйти раньше остальных. Меня нервировали одноклассники. Я напрягалась, когда они стояли слишком близко ко мне. Мама помогла мне избавиться от вшей при помощи специального шампуня. Но даже без вшей я сильно отличалась от моих одноклассников. Они это видели, и я об этом знала. Я плохо одевалась, и моя одежда была грязной. Носки я носила целую неделю подряд, а нижнее белье меняла крайне редко. Я понимала, что от меня плохо пахнет.