Наталья Нестерова - Вызов врача
– Нет, извини! Горло пересохло, смочить бы. Может, чаю?
– Пошли, – поднялась Ирина. Она тихо крякнула, наступив на больную ногу. «А у матери, наверное, ожоги саднят, – подумала она. – Опять на кухню. Действительно, как лошади на заданном маршруте».
8
На кухне Ирина, опередив мать, взяла чайник, потрясла им в воздухе – воды на донышке. Набрала из крана, поставила на газ.
Мария Степановна, точно гостья, скромно присела на угловой диванчик. Ирина убрала в раковину грязные тарелки и чашки, оглянулась в поисках чистых.
– В шкафчике перед тобой, – подсказала Мария Петровна.
Ирина достала посуду, поставила на стол, села напротив матери.
– Точно укол не требуется или капли?
– Со мной все в порядке, – ответила Мария Петровна, – то есть не в порядке… ерунда. С чего же мне начать? Родилась в сорок пятом, четыре годика было, когда родителей репрессировали… кажется, я это уже говорила… как чувствовала… Рассказывала тебе, а сама внутренне удивлялась: «Чего это я разоткровенничалась, биографию сопливой девчонке выкладываю?» Ох, ты не обижайся на «сопливую девчонку», я всех… я же не знала… а выходит, не напрасно болтала… Тьфу ты, японский городовой! Мысли пляшут, слова путаются!
– У тебя есть коньяк? – спросила Ирина. – Водка, вино на крайний случай?
– Выпить хочешь? – ласково, будто речь шла о компотике для ребенка, отозвалась Мария Петровна.
– Тебе рюмка не помешает.
– Я сейчас!
Мария Петровна подхватилась, быстро вышла из кухни. Вскоре вернулась с бутылкой коньяка и рюмками.
– Мне тебя и угостить нечем! – сокрушалась она. – Была баночка икры…
– Яее съела! – чуть не расхохоталась Ирина.
– Господи! Опять не то ляпнула! Просто черт на языке сидит. Ну, давай выпьем. – Мария Петровна разлила коньяк по рюмкам и взяла свою в руки. – Конфетами шоколадными закусывай.
– Не буду пить, – помотала головой Ирина. – На работе не употребляю.
– Что же я, одна? Как алкоголичка? Так не годится!
Она поставила рюмку и посмотрела на Ирину глазами обиженного Николеньки. У сына точь-в-точь так округлялись глаза, ползли вниз уголки губ, когда он считал себя незаслуженно наказанным. Но на бабушку ехидную, в злом гневе ругающуюся внук не был похож. Впрочем, думала Ирина, Николенька еще мал для ситуаций, которые могли бы спровоцировать негативные реакции. Самое большое горе у сына вызывал отказ купить детскую железную дорогу, как у богатенького Стасика. Надо все-таки извернуться, думала Ирина, занять денег и купить Николеньке эту немыслимо дорогую игрушку. Двухтысячный год, особая дата, пусть запомнится.
Ирина не стала спорить с матерью, взяла рюмку. Мария Петровна расплылась от улыбки (ямочка на подбородке – точный слепок Николенькиной).
– За что выпьем, Ирочка?
– Обойдемся без тостов, – пригубила коньяк Ирина.
– А я хочу выпить за тебя, девочка! За свидание наше негаданное и счастливое! За то, чтобы ты нашла свой путь, не только женский, как мать и супруга, но и путь специалиста. Если жизнь так складывается, что бабам, кроме домашнего хозяйства, еще и государство строить надо, то в подсобницах да младших помощниках кочегара сидеть глупо. Ты думаешь, что в профессии разочаровалась, а на самом деле – в себя веру потеряла… Это я не о том, занесло. Кто я такая, чтобы тебя жизни учить? Выпьем! За тебя!
Мария Петровна одним глотком выпила коньяк, задержала дыхание на несколько секунд и шумно выдохнула. Развернула шоколадную конфету, понюхала ее и отложила, не стала есть.
Ирина не собиралась пить. Но слова матери о разочаровании в профессии были как удар по больной мозоли. Ирина опрокинула содержимое рюмки в рот, следуя примеру матери, задержала дыхание, в унисон шумно выдохнула. Развернула конфету, опять зачем-то повторяя движения матери, понюхала, прежде чем съесть.
Они обе волновались и скрывали свое волнение. Ирине предстояло услышать ответ на вопрос, который мучил ее всю жизнь. Марии Петровне – покаяться, оправдаться. И хотя прощения быть не могло, даже сотрясение воздуха словами, выталкивание их из себя на глазах у дочери было подарком судьбы. Как для грешника сходить в храм – отпущения грехов не получить, но Богу о себе и своих страданиях напомнить.
Коньяк немного ослабил внутреннее напряжение, но полностью не убрал. Ирина мелкими полосочками складывала фантик от конфеты. Когда фантик превращался в маленькую бумажную палочку, Ирина брала следующую конфету, разворачивала, съедала, скручивала фантик. Мария Петровна говорила. Старалась, чтобы голос звучал не жалостливо, слова подбирала нейтральные. Удержаться от обвинений, от воспоминаний о старых обидах было сложно, поэтому Мария Петровна решила не расписывать свои чувства и переживания подробно, а придерживаться фактов. Хотя именно факты были против нее, а переживания все объясняли.
Вырваться из деревни, то есть получить паспорт и направление на рабфак, рассказывала Мария Петровна, помог тот райкомовец, которого бабушка от рожи лечила. Москва, институт, дома высокие, проспекты широкие, женщины на улице все как на подбор красавицы, речь кругом звучит культурная, вечером огни сияют, каблучки по асфальту стучат – одно слово, сказка! После сельской школы знаний, конечно, пшик. Рабфак (его потом в подготовительное отделение переименовали) как раз придуман для таких, для колхозной и рабочей молодежи, которая дальше таблицы умножения не продвинулась. Вгрызалась в учебники как бешеная, училась истово. Страх был снова на дне жизни оказаться. Активистка, комсомолка – это само собой, всегда любила общественную работу, быстро стала заводилой и лидером. И все-таки по сравнению с московскими девочками они, провинциалки, рабфаковки, были второй сорт: с ножом и вилкой научились обращаться в двадцать, а не в пять лет, одевались безвкусно, книжек прочитали не вагон, а маленькую тележку. И в перспективе у них маячило распределение в провинцию, в глухомань. А первый сорт, москвички, в столице оставались. Вторым сортом быть не хотелось, вот и рвала жилы, подметки на ходу теряла, лезла вверх. По комсомольской линии продвинулась, брали после института в райком ВЛКСМ инструктором, но была одна загвоздка – прописка, точнее – отсутствие московской прописки. Как на духу: на Николая внимание обратила, стала встречаться из-за корысти замуж за москвича выскочить.
Маргарита Ильинична, мать Коли, стратегию ушлой провинциалки легко просекла. И потом уже никакими силами нельзя ей было доказать, что со временем полюбила Колю по-настоящему, всем сердцем. «Мой сын, – говорила Маргарита Ильинична, – безусловно, произвел на вас неизгладимое впечатление, потому что знает разницу между Шубертом и Шопенгауэром». Подразумевалось, что деревенская проныра этой разницы ведать не может. Ну и что? С кем сыну жить? С Шопенгауэром или с крепкой верной бабой?
