Елена Колина - Предпоследняя правда
— Да все уже, понимаете, все! — возмутился Илья. — Они в школу пошли, вы их уже отпустили от своей юбки! Как им будет ПРАВИЛЬНО узнать? Когда Леву назовут жидом на перемене? Когда Таня заглянет в классный журнал, на последнюю страницу с графой «национальность»? Прочитает, и будет шок — все «русские», а она не такая, как все. Будет думать, что это стыдно, стесняться?.. Вам ТАК нравится?!
— Можешь говорить что хочешь, но не при детях! — холодно сказала Фаина.
Илья беспомощно улыбнулся.
— Эмка, ну хоть ты здесь здравый человек, скажи им!
— Но что тут спорить, это наше неосознанное желание уберечь… На самом деле мы все думаем одинаково — пусть как можно дольше думают, что ничем не отличаются от других, что они как все. Я считаю, пока не стоит акцентировать внимание на проблеме… — мягко произнес Кутельман.
Женщины закивали — Кутельман, как всегда, оформил их эмоции в приемлемую форму.
Почему такой простой, казалось бы, вопрос, вызвал спор, почти ссору? Что они думали «на самом деле»? Да так и думали: они евреи, но дети… детям — рано. Не то чтобы скрывали, просто умалчивали… Думали: они евреи, но может быть, как-нибудь пронесет?
Казалось бы, самое очевидное сказать, что в Советском Союзе много разных национальностей: украинцы, белорусы, таджики, грузины, а они, Резники и Кутельманы, — евреи. Но Лева спросит, почему в газетах не встречается слово еврей. По телевизору его никогда не произносят, говорят «украинцы, белорусы, таджики, грузины»… а евреи?!
Сказать разговорчивому Леве и болтушке Тане, что они евреи, но не должны обсуждать это в школе с другими детьми и с учителями? Но почему, быть евреем стыдно?..
Сказать — гордитесь, что вы евреи, но тайно. Но тайное означает плохое. Как ни выкручивайся, для детей это травма.
Сказать — не гордитесь, не стыдитесь, просто знайте… Объяснить своему ребенку, что он, такой любимый, такой прекрасный, заведомо виноват? Объяснить, что эту несправедливость не понять и не исправить никогда, что мир вокруг не прекрасный, а несправедливый? Объяснить, привести примеры, разрушить розовое солнечное детство? НУ НЕТ. Просто знать не получается, и тогда спасительное — не сейчас, потом, когда-нибудь. ПОТОМ КОГДА-НИБУДЬ НЕ СЕЙЧАС. Мы же сами как-то узнали, что мы евреи.
— Мы же сами как-то узнали, что мы евреи, — примирительно произнесла Фаина.
— Ага, узнали! — закричал Илья. — Во время дела врачей мама сказала, что евреев вышлют из Ленинграда, и заплакала. Мне было пятнадцать лет, и я хотел убить Сталина за то, что мама плачет, — вы этого хотите?!
— Илюшка, мы не хотим, чтобы ты убил Сталина. Сталин мертв, — заметила Фаина, — но у нас больше нет антисемитизма. Посмотри на нас четверых через пять— десять лет, Фирка будет директором школы, мы с тобой кандидатами наук, зав. лабораториями или зав. отделами, Эмка… ну, про Эмку нечего и говорить… У нас теперь каждому — по труду, независимо от национальности.
— Ты все-таки потрясающая идиотка! — с нежным восхищением сказал Илья. — При чем здесь вообще труд?! Скажи Тане, если кто-нибудь назовет ее жидовкой, пусть она отвечает: «Я не жидовка, у меня мама кандидат наук, а папа профессор».
Лева и Таня давно уже удалились за шкаф, сидели на Левиной кровати, как птицы на жердочке, как А и Б сидели на трубе, — рядком, и старательно подслушивали.
— Лева! Они ссорятся? — спросила Таня.
— Не ссорятся, просто переживают, — авторитетно сказал Лева, — просто переживают, что мы с тобой евреи, а они нет.
…— Неинтеллигентно выделять себя из окружающих, — убежденно произнесла Фаина.
— А что интеллигентно — чтобы дети не знали своей национальности? — звенящим от обиды голосом спросил Илья.
— Разговор окончен, — сказала Фира.
Все они были интеллигентные люди, что составляло содержание их жизни — БДТ, «Новый мир», диссертации, — просто у Фиры не плохой, нет, властный характер.
— Профессор, пойдем покурим, — поманил Илья.
Они вышли на лестничную площадку, уселись на подоконник рядом с полной окурков консервной банкой.
— Мне одну книжку дали на неделю, — Илья наклонился к Кутельману, прошептал: — «Камасутра»… Картинки не пропечатались, но текст разобрать можно. Оказывается, существует восемь способов заниматься любовью и 64 позы. Там все подробно описано — и сила, и темп… Вчера Мария Моисеевна полночи на кухне с соседкой просидела, а мы с Фиркой книжку изучали.
Кутельман поморщился, — пошлость Ильи его оскорбляла.
— Я как раз об этом и хотел поговорить.
Илья комически поднял брови:
— Профессор, в своем ли вы уме? Эмка, ты — ты! — об этом?
Об ЭТОМ Кутельман ни с кем не говорил, никогда не вел циничных мужских разговоров «о бабах», считал, что избыточная сексуальность от безделья. Как и его писатель: «Когда будет совсем невтерпеж, иди колоть дрова родителям, это отобьет от жеребятины!» Если бы ему и захотелось об ЭТОМ, — не с Ильей же говорить о любви, рядом с Ильей можно только слаще чувствовать свое одиночество…Может быть, он вообще предпочел бы иметь других близких друзей, но — Фира. В Фире столько силы, столько страсти, она жизнь кусает, как пирог, и только он понимает, что ее кусок пирога часто бывает черствым.
Смущаясь и глядя в сторону, Кутельман сказал:
— Ты меня не так понял… У меня к тебе просьба. Или… не знаю, как сказать. Я только хотел спросить. В общем, у нас…
Илья недоумевающе смотрел на него:
— Эмка, чего ты мнешься? Все, что нужно, любая помощь! Я все сделаю…Деньги? Если надо, я достану… Или… Ты влюбился и хочешь развестись… Да нет, конечно, нет, что я говорю… Эмка! Ты что, заболел?!
— Нет. Это серьезный разговор. Или нет, как раз совсем не такой серьезный, как принято считать…
Кутельман краснел, мялся, не мог посмотреть Илье в глаза и наконец, отвернувшись от него, начал:
— Илюша… Вас в одной комнате четверо. Комната, конечно, большая, но вам с Фирой… или Левке отдельную комнату.
Серьезный-несерьезный разговор был о Фаининой комнате, той, что после смерти Фаининой матери стояла пустой.
— Ты же знаешь, Фаина до сих пор прописана в этой комнате, а теперь она может прописаться ко мне, — нашелся человек, который может помочь с Фаининой комнатой, — объяснил Кутельман.
— Ну и что? — не понимал Илья. — Эмка, от меня-то что надо? Да не волнуйся ты так, я все сделаю.
Кутельман объяснил — комнату отдать Фире. К тому времени как Кутельман выговорил «отдать», он вспотел, побледнел, покраснел — как трудно сказать человеку, что предлагаешь помощь, чтобы он не обиделся.
— Фаинке комната не нужна, нам эта комната не нужна… Это возможно — оформить ее на вас с Фирой, этот человек говорит, нужно просто совместить выписку Фаины и ваше заявление, а дальше он поможет. Ты только, пожалуйста, не думай, что я свысока, от щедрот и так далее… Эта комната нам не нужна, совершенно не нужна, — заторопился Эмка, в глазах ужас, что Илья сейчас начнет благодарить.
