Маша Трауб - Я никому ничего не должна
Однажды вечером мне позвонила женщина. Незнакомый голос.
– Кто это? – грозно и требовательно спросила она.
– А кто вам нужен? – так же требовательно спросила я в ответ, поражаясь такой наглости.
– Ты – Александра? – спросила женщина.
– Да. А вы кто?
– Завтра приезжай к трем. Отдам коробки, – сказала женщина.
– Куда приезжать?
– К Мише.
– К какому Мише?
Мне казалось, что я веду разговор с сумасшедшей.
– Тьфу, Михаилу Ильичу. Мне сказали, что детка – это ты.
– А что с ним? – все еще ничего не понимая про коробки, спросила я.
– Умер, – удивленно ответила женщина.
Именно удивленно. Мол, а что еще могло с ним случиться? Только умереть мог.
На следующий день я поехала к Михаилу Ильичу.
Я была у него только один раз. Обычная холостяцкая квартирка, заваленная книгами и пластинками. На огромном полированном письменном столе стоял проигрыватель – здоровенный ящик.
– Давайте я у вас приберу, – предложила я тогда учителю.
– Детка, садись и слушай.
Он поставил мне новую пластинку. Честно, даже не помню, что слушала. Целый час я просидела на стуле и слушала музыку. Когда пыталась встать или двинуться, Михаил Ильич поднимал руку и жестом возвращал меня в неподвижное состояние.
Мы послушали музыку, и я ушла. Вот и все.
На мой звонок дверь открылась почти сразу.
– А-а-а, заходи, – передо мной стояла тучная женщина в грязном фартуке, растрепанная и распаренная. Она убирала квартиру. – Вот, забирай, – пнула она ногой картонную коробку, которая стояла в коридоре, – не могу полы помыть, мешается. Двигаю ее туда-сюда, – проворчала женщина.
– Спасибо, – ответила я, понимая, что коробку даже с места сдвинуть одна не смогу, – а что в ней?
– Твое приданое, – хохотнула женщина, – или наследство, называй как хочешь. Велел тебе отдать. Я бы выбросила и не мучилась, но воля покойника… надо уважить. Вот тебя разыскивала по всем телефонам. Пока узнала, кто у него был деткой, чуть ухо не отвалилось.
– А когда он умер? – спросила я.
– Так уж сороковины отметили. Все честь по чести. Нормально, – торжественно и гордо сказала женщина. – Ну забирай уже и иди, а то мне еще окна намывать.
– Отчего он умер?
– А бог его знает. Не мальчик уже. Время пришло его, вот и умер. Какая сейчас разница? Все там будем.
Я попыталась обхватить коробку руками и не смогла.
– Ой, б…, интеллигенция золотушная, давай вместе, – всплеснула руками женщина.
Мы с ней вместе доволокли коробку до лифта, тяжело отдуваясь. Она держала коробку высоко, я еле волокла над полом. Потом женщина выгрузила коробку из подъезда и обтерла лицо фартуком.
– Все, дальше сама. Я свое дело сделала. Все по совести. Пока, – махнула она рукой.
– А вы ему кто? – спросила я ей в спину.
– Как кто? – удивилась она. – Жена. Теперь вдова, – это прозвучало гордо и торжественно.
Я поймала машину, вместе с водителем еле запихнула коробку на заднее сиденье, он же помог мне доволочь ее до квартиры.
– Что у вас там? – спросил водитель.
– Не знаю. Сказали, что приданое, – ответила я.
Водитель посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
Коробка была под завязку набита пластинками. Сверху лежал лист из тетради в клеточку с одной строчкой, написанной рукой Михаила Ильича – его почерк я бы узнала и сейчас. «Пластинки отдать детке», – написал он.
Теперь уже я сидела на телефоне и с пылающим ухом искала по всем знакомым и незнакомым телефон еще одного студента-дипломника Михаила Ильича. Я уже говорила, что у него, помимо меня, занимался один юноша, с которым мы виделись пару раз на концертах, но не общались. Я даже не помнила, как его звали, что сильно усложняло поиски.
Я обзвонила всех бывших однокурсников и друзей однокурсников, пока у кого-то не оказался нужный номер и имя – Федор.
У меня почему-то дрожала рука, когда я крутила телефонный диск. Он ответил после первого же гудка, как будто сидел рядом с телефоном и ждал звонка.
– Я знал, что ты позвонишь, – сказал он.
– Давай встретимся, – попросила я.
– Зачем тебе?
– Не знаю.
– Давай, – сразу же согласился он. – Приезжай, когда будет удобно. Я живу один и работаю дома.
Федор был очень похож на Михаила Ильича. У него были длинные, собранные в хвост волосы, который он затягивал черной аптечной резинкой. Такая же затхлая душная квартира, пахнущая несвежим постельным бельем. Такие же бардак и пылища.
Да, я всегда была очень щепетильна в этих вопросах. Меня и Лена называет маньяком чистоты. Это, наверное, от родителей. Мне нравится запах хлорки и стерильная, операционная чистота. Ненавижу хлам. У меня аллергия на пыль.
Когда Лена помогает мне убирать, то всегда бурчит:
– Вы, Александра Ивановна, из тех женщин, кто не просто в углах промывает тряпкой, а ножичком выскребает.
Да, я такая. Наверное, поэтому осталась одна. Понятие о чистоте у всех разное. Вот Андрей Сергеевич, Андрей, никогда не мог нормально смыть воду в унитазе. Меня это раздражало безумно, до истерики доводило.
– Неужели нельзя воспользоваться ершиком? – кричала я.
– Зачем? – удивлялся он.
Да, я вытираю после себя раковину насухо. Вычищаю туалет с чистящим средством каждый раз. Не терплю горы неглаженого белья и пыли на холодильнике и на шкафах. Я лучше упаду и сломаю себе шейку бедра, но на шкафу у меня будет чисто.
У Андрея в смысле гигиены были какие-то странные двойные стандарты, которые меня тоже ужасно раздражали. Он никогда не ходил по квартире босиком. Ни за что. Стоял, переминался с ноги на ногу, пока я не приносила ему тапочки. Но вот унитаз за собой не чистил.
Дело, однако, не в этом. Опять я отвлеклась.
Так вот, у этого Федора была ужасно засранная, по-другому не скажешь, квартира. Он и сам был весь несвежий, в рубашке с засаленными рукавами и обтерханными манжетами, хотя было видно, что ждал, переодевался. Я поморщилась.
– Да, прости, у меня тут беспорядок, – заметил он выражение моего лица, – работы много, не до уборок.
– А кем ты работаешь? – спросила я из вежливости, хотя мне было совершенно наплевать, кем он работает. Я уже пожалела, что приехала. Не понимала, зачем он вообще мне понадобился и ради чего я обрывала телефон, его разыскивая. Я ведь даже не знала, о чем хотела с ним поговорить.
– Перевожу понемногу, – ответил Федор. – Садись. Что ты хотела спросить?
– Расскажи мне про него.
– Про Михаила Ильича? А что ты хочешь узнать?
– Все. Все, что ты знаешь.
– Уж не больше твоего, наверное.
– Расскажи…
Федор рассказывал. Сначала скупо, неохотно, через силу. А потом… он оказался удивительным рассказчиком. Мне кажется, что ему не переводить нужно было, а самому книги писать. Я сидела не шелохнувшись, замерла, застыла, боясь прервать этот поток слов. Что из его рассказа было правдой, а что он приукрасил, я не знаю и знать, если честно, не хочу, так что историю Михаила Ильича я знаю со слов Федора.
