Николай Переяслов - Он где-то рядом
В сознании мелькнула мысль, что нечто подобное я где-то сегодня уже слышал, но рыться в сонной памяти не захотелось.
— Его что — пропустили в реанимацию? — спросил я, потихоньку раскачивая свой мыслительный аппарат.
— Да, я сказала, что это ее зять, а то бы мы не прошли.
— Ясно… И как она после этого себя чувствует?
— Хорошо, ее уже перевели в общую палату. Сказали, что теперь всё будет в порядке.
— Слава Богу! А где сейчас сам целитель? У тебя?
— Нет… Он сказал, что поедет домой.
— Ну?..
— Да. Но обещал позвонить.
— И на том спасибо.
— Я ему очень благодарна…
Обменявшись еще несколькими короткими репликами, мы договорились в случае чего созвониться и временно распростились. При этом я думал, что не дольше, чем на несколько часов, а оказалось, что до самого лета. Собственно, мне и незачем было звонить ей непосредственно, так как о положении ее дел — хотя и по обрывочным репликам — я узнавал информацию от Вовки, который не перестал бывать у нее и после выписки матери из больницы, оказывая разные бытовые услуги и помогая им по хозяйству. Сам он к началу лета устроился работать сторожем в один из московских музеев и ходил теперь через ночь на дежурство. У меня же ближе к маю началась подготовка к сессии, пошли косяком сдачи рефератов, лабораторных работ да коллоквиумов, а с середины мая — и самих зачетов. Дни напролет я чего-то вычерчивал, решал, рисовал графики, допоздна торчал в институте, отлавливая нужных преподавателей и на ходу подсовывая им для проверки решения контрольных работ, конспекты лекций, не сданные своевременно чертежи…
При всем при том я время от времени звонил Вовке и мы или обсуждали с ним всё происходящее по телефону, или же я шел к нему домой и мы часами болтали за крепким чаем (спиртное он старался не употреблять, хоть мне иной раз и хотелось посидеть с ним за бутылочкой) обо всем, что накапливалось на душе и в мыслях.
К сожалению, в силу своей недальновидности (неспроста, видно, мама называла меня иногда этим непереводимым, но ёмким именем — одоробло), я не записывал ни наших телефонных разговоров с ним, ни долгих ночных бесед, и теперь не могу воспроизвести всего того, что услышал от него за время нашего общения. Вроде бы он и не изрекал чего-то уж супер-необычного, говорил иной раз самые простые с виду вещи, и тем не менее я стал замечать, что и жизнь моя, и я сам начали заметно меняться.
В одну из наших с ним встреч я рассказал о том удивительном сходстве, которое я нечаянно обнаружил, забредя во время той своей прогулки в один из московских храмов.
— В этом нет ничего удивительного, — пряча свое смущение, пояснил Вовка. — Мы все созданы Творцом по Его образу и подобию, и так же, как сын несет в себе черты своего отца, так и любой из людей несет в себе черты своего Создателя.
— Даже тот, что ширнул меня ножом в ногу? — не удержался я.
— Даже тот, — согласился он. — Ты же не знаешь, какой он, когда он — трезвый. А в пьяном виде любой, наверное, способен на что-нибудь подобное. Или, может быть, ты сам не такой?
Я вспомнил свой последний визит в общежитие, когда мы с ребятами так надрались со стипендии, что я швырял с девятого этажа пустыми бутылками в прохожих, а потому, отведя глаза в сторону, промолчал. При этом у меня появилось невероятно отчетливое ощущение того, что он об этом моем поведении прекрасно знает, но просто не хочет меня ставить в неловкое положение.
Я тоже избегал разговоров о том, чего он не хотел выносить на общее обсуждение, поэтому ничего не спрашивал у него про его взаимоотношения с Надей, хотя, как уже сказал выше, по некоторым непроизвольно прорывающимся фразам и понимал, что они продолжают довольно часто видеться.
В середине июня, сдав очередной из пяти или, кажется, даже шести (точно уже и не помню) экзаменов, я, ошеломив всех своих приятелей по группе, отказался ехать в общежитие обмывать это событие, а, выйдя из ворот института, пошел пешком по Москве, планируя по ходу прогулки выйти к золотым куполам и рубиновым звездам Центра. Я любил вид на Кремль со стороны Крымского моста, а потому — хоть так было и дальше — пошел от Калужской площади не по Якиманке с выходом на Большую Полянку и далее на Большой Каменный мост, а свернул за метро «Октябрьская» налево, прошел мимо парка Культуры на Крымский мост, постоял там, любуясь открывающейся в обе стороны панорамой, затем миновал прогулочным шагом Пречистенскую набережную и уже переходил на Кремлевскую, когда вдруг впереди себя, напротив бассейна «Москва», вместо которого сегодня уже сияет рыжими куполами восстановленный из небытия храм Христа Спасителя, увидел Надю. Она стояла возле каменного парапета и с тоскливой задумчивостью смотрела на темную речную воду.
— Уж не топиться ли ты собралась? — пошутил я, останавливаясь рядом с нею. — Понравилось, когда тебя спасают?
Оглянувшись, она посмотрела на меня своими черными глазами, и я увидел, что они, словно рюмки водкой, до самых краев наполнены готовыми пролиться слезами.
— Лучше бы он тогда за мной не нырял, — услышал я тихую, но отчетливую фразу и понял, что это сказано не в шутку.
— Что случилось? — спросил я, изменив тон на серьезный. — Что-нибудь с мамой?
— С мамой порядок. Это со мной всё не то и не так… — она снова подняла на меня глаза и, чуть не плача, спросила: — Скажи, у него есть — другая?
Я сначала опешил, а потом спокойно улыбнулся.
— У Вовки? Да ты с ума спрыгнула! Кто тебе мог такое сказать?
Она всхлипнула и, вынув из сумочки платочек, принялась вытирать бегущие по щекам слёзы.
— Почему же он… Почему он тогда… Смотрит на меня — и не видит. Говорит такие хорошие и правильные слова, а сам — где-то далеко-далеко. Ни разу не обнял, не поцеловал, — она вдруг уткнулась мне лицом в грудь и затряслась в плаче.
— Ну что ты, что ты, — принялся я ее успокаивать, осторожно взяв за плечи. — Всё еще будет хорошо, вот увидишь. Дай ему немножко времени.
— Он меня не любит!
— Да что ты понимаешь! Чтоб Вовка да кого-нибудь не любил? Да он всех любит!
— Так в этом-то и беда! — выкрикнула она так, что на нас оглянулось сразу несколько прохожих. — А я не хочу его делить со всеми! Не хочу! — и она снова уткнулась в мою грудь, подрагивая от плача.
— Ну ладно, ладно, — легонько похлопал я ее по спине. — Нельзя же быть такой собственницей. Прямо как пастернаковская Магдалина.
— Кто? — спросила она, не прерывая рева.
— Да это я недавно прочитал такое стихотворение Пастернака — про Магдалину, которая говорит о распятом Иисусе: «Слишком многим руки для объятья Ты раскинул по концам креста». То есть получается, что даже на Господа она смотрит с чисто женской ревностью, как и ты вот сейчас, не желая Его ни с кем делить даже после смерти. Хотя знает, что в Нём нуждаются очень и очень многие люди.
— Но я ведь претендую не на Бога, а на человека, — вздохнула Надя. — Разве это — грех?
— В каждом человеке — таится частичка Бога. И в зависимости от ее величины человек принадлежит либо одной только своей жене, либо всему человечеству, — ответил я и непроизвольно оглянулся, чтобы посмотреть, не произнес ли эти слова стоящий за моей спиной Вовка, настолько они были не из моего арсенала. Но за спиной у меня было пусто, так что пришлось поверить тому, что они выпорхнули из моих собственных уст. Впрочем, после общения с Ивановым было неудивительно заговорить подобным образом — с кем поведешься, от того и наберешься, как любила повторять когда-то наша классная руководительница Марпет…
Я легонько тронул Надю за локоток, и мы пошли вдоль реки, продолжая всё тот же бесконечный разговор о Вовке и его странном отношении к ее чувствам. Пока дошли до Красной площади, я изрядно устал от перелопачивания одной и той же темы и, тяготясь обществом своей спутницы, начал подыскивать повод, чтобы как-нибудь необидно улизнуть от нее в сторону.
Но повода не подвернулось, так что отделаться от тяготящего меня разговора удалось только в метро, не по-джентльменски подтолкнув ее на «Площади Революции» к вагону и отправив домой одну без провожатого. Перебежав затем на станцию «Театральная», я проехал одну остановку до «Тверской» и, перейдя с нее на «Пушку», тоже двинулся в направлении своего дома.
Съев на кухне тарелку вкуснейшего маминого борща и пару котлет с жареной картошкой, я перетащил телефон к себе в комнату и позвонил Вовке.
— Слушай, — сказал я, — я тут сегодня Надю случайно встретил… Что же ты девку довел чуть ли не до состояния самоубийства? Она сейчас в таком трансе, что готова в воду броситься…
