Маркус Зусак - Когда псы плачут
Потом мы перешли на всякую всячину.
Что она раньше фанатела по «Чизлз»[3].
Что терпеть не может Селин Дион.
Любит губгармошки, расстроенные скрипки и соленую воду.
Ее любимая певица: «Лайза Джермано[4] – убирает всех, на мили вокруг, на ветер, который дует в этих тоннелях».
Любимый фильм: «Какой-то французский. Не помню названия, но офигительный».
Любимая песня: «Невеликие головы» Лайзы Джермано». (Че, блин, за Лайза Джермано, в конце концов?)
Любимая одежда: «Это легко. Твоя ракушка».
Любимое человеческое изобретение: «Мосты. Для меня это чудо, как вообще можно вкопать опоры под водой».
Худший момент в жизни: «Не буду говорить».
Лучший момент: «Недавно. Это или когда я просила Кэмерона Волфа стоять у меня под окном, или когда в гавани опустилась с ним на колени и, отбросив все сомнения, прильнула к его губам».
Любимый напиток: «Нет такого».
Любимый звук: «Стук зубов при поцелуе в пустом кинозале» (я порадовался, что она это тоже запомнила).
Самая большая досада: «Скоро расскажу».
Подошел следующий поезд, Октавия сказала:
– Надо ехать.
Когда она в последний миг, уже из вагона, на прощанье тронула меня за рукав и начала что-то говорить, двери закрылись.
– Вот она, – крикнула она через окно. – Вот самая досада. И для меня, хоть Октавия перед кино и сказала, что будет завтра играть на улице: там же, где и в прошлый раз.
Поезд ушел, я поторчал немного на перроне и пошел к эскалатору, поднялся на Элизабет-стрит и направился домой.
Дома меня ни о чем не спрашивали, но, похоже, все поняли, что прошло нормально. У меня все время вылезала улыбка. Вылезала постоянно.
И снова я не мог уснуть.
Ночь была Октавией.
Иногда приходили мысли про Стива, да и про остальных наших Волфов. Но все-таки в основном про Стива. Я не держал на него зла за то, что было на неделе, и хотел завтра зайти к нему перед поездкой в гавань.
Утром, позавтракав, я и отправился к Стиву. Звонить не пришлось: они с Сэл зависали на балконе. Стив не позвал меня зайти. Наоборот, ушел с балкона и спустился встретить. Я понял, это был жест. Стив вышел ко мне.
Он хотел что-то сказать, но я опередил.
– Какие планы на сегодня? – спросил я.
Стив поднял глаза на балкон и на вопрос не ответил. Он сказал:
– Спасибо.
То есть: «Спасибо, что не возненавидел меня».
Стив предложил завтрак, но я отказался. Уходя, я крикнул наверх Сэл:
– Пока, Сэл!
А Стиву сказал:
– Зайду, наверное, завтра или во вторник. Может, смотаемся на стадион?
– Заметно, – ответил он, и мы вернулись каждый к своим заботам.
И я уже почти ушел, но опять услышал голос Стива:
– Эй, Кэм! Кэм!
Он подошел ко мне, остановился шагах в десяти. Разговор на расстоянии.
Сказал:
– Не думал, что ты придешь. Во всяком случае, так скоро.
– Ну… – Я подергал молнию на куртке. – Ты отлупил четверых, по одному. А я, выходит, простил своего брата – за то, что называл меня пустым местом. Ну, так-то – подумаешь, большое дело! Правда?
– Я бы тебя возненавидел навечно, – признался Стив.
Я покачал головой.
– Это неважно, Стив. Давай, до скорого.
На причале я вышел из поезда уже без мандража. Все мои мысли бежали вперед, ища Октавию и ее песню, и уже с платформы я вглядывался вдаль, высматривая толпу слушателей и зрителей, что впитывали музыку, проливаемую Октавией.
Увидев ее, я ускорил шаг, но, подойдя, не стал присоединяться к толпе зевак, ну, по крайней мере, в толпу не полез. Я устроился в сторонке, сидел, слушал. Вой гармошки оплетал меня.
– Неважное сегодня шоу, – объявила Октавия, закончив играть и подойдя ко мне. Наклонилась и обняла меня сзади. – Всего сорок восемь шестьдесят, – пояснила она. Слова прошелестели мимо моего слуха. – С другой стороны, не так плохо. Пошли, Кэм, погуляем.
Я было двинулся в сторону моста, но Октавия выбрала другое направление. Новый маршрут.
– Нет желания поторчать в облаках? – спросила она.
– В облаках? – не понял я.
– Ага.
Она улыбнулась с какой-то лихой насмешкой над собой, и эту насмешку я начал понимать, лишь когда мы зашагали в сторону центра, к башне. Я хотел было заплатить за вход, но Октавия не дала.
– Это я предложила, – сказала она, запихивая деньги обратно мне в карман, – я тебя привела. Я и заплачу… И к тому же. Ты платил вчера за кино.
Лифт доставил нас на вершину в компании каких-то американцев, по виду – гольфистов-профи, и семейства на воскресной прогулке. Один из их детишек все наступал мне на ногу.
«Вот гаденыш», – хотелось мне сказать. Будь мы вдвоем с Рубом, я бы, может, и сказал, но с Октавией я только посмотрел на нее, молча передав мысль. Она кивнула в ответ, как будто говоря: «Именно».
Наверху мы обошли башню по кругу, и я не смог удержаться и не поискать свой дом – я представлял, что в нем сейчас происходит, и надеялся, даже помолился, чтобы все было хорошо. Это желание распространилось на целый мир, лежавший внизу, на все, что я мог разглядеть, и, как я всегда делал, молясь Богу, о котором не знал ничегошеньки, я стоял, похлопывая себя по сердцу и ровно ни о чем не думая.
«Но особенно у этой девушки, – молился я, – пусть у нее все будет хорошо, Господи. Ладно? Пусть, Господи?»
Тут Октавия заметила, что я прижал кулак к груди. Ответа от Бога не было. Был вопрос от девушки.
– Чем ты занят? – спросила она. Я почувствовал лицом любопытство, излучаемое ее глазами. – Кэмерон?
Я не отрывал глаз от города, распластанного внизу.
– Ну, как… Молюсь как бы, понимаешь?
– О чем?
– О тебе. – Я замолчал, продолжил. Почти со смехом. – А в церкви я не был без малого семь лет.
Мы простояли там больше часа, и Октавия мне кое-что рассказала о себе.
Очень немного друзей.
Жизнь проходит в поездах.
Рассказала, как в школе у нее однажды украли гармошку, и потом она нашлась в туалете.
Это был разговор о том, кто она такая и зачем посещает места вроде этого вот.
– Я здесь частенько бываю, – сообщила Октавия, – мне тут нравится. Я люблю высоту.
Она даже влезла на ступеньку у окна и там повисела, упершись в стекло.
– Залезешь? – спросила она, и, скажу честно, я попробовал, но как бы мне ни хотелось улечься на стекло, я не смог. Все казалось, будто провалюсь вниз.
Так что я сел рядом.
И то лишь на несколько секунд.
Октавия спустилась и увидела, что я не очень-то молодцом.
– Я хотел, – сказал я.
– Все нормально, Кэм.
Но вот какое дело: я понял, что придется кое о чем спросить, – и спросил. И даже пообещал себе, что подобный вопрос задаю в последний раз – хотя и не мог быть в этом уверен.
– Октавия, – начал я. У меня в ушах все еще звучали ее слова о том, что она бывает здесь часто. Они звучали, и когда я произнес: – Руба ты тоже сюда приводила?
Она медленно кивнула.
– Но он-то полежал на стекле, – я сам ответил на свой следующий вопрос. – Так ведь?
Она снова кивнула.
– Так.
Уж не знаю, почему, это казалось мне важным. Это и было важно. Я чувствовал себя проигравшим из-за того, что мой старший брат полежал на стекле, а я не смог. Не просто проигравшим, а вроде вообще безнадежным. Будто даже вполовину не стою такого парня, как он.
Все лишь оттого, что он лег на секло, а я нет.
Лишь оттого, что у него хватило духу, а у меня нет.
Лишь оттого…
– Это ничего не значит. – Октавия обрубила мои мысли. – Для меня ничего не значит. – Подумав секунду, она повернулась ко мне. – Он лег на стекло, но с ним я никогда не чувствовала того, что чувствую с тобой. До тебя мне казалось, что я живу, только когда играю. Но теперь – как будто… – Ей хотелось не объяснить, а назвать. – Когда я с тобой, я будто выхожу за пределы себя. – И добила меня: – Мне не нужен Руб. И никто другой не нужен. – Ее глаза пожирали меня, тихо. – Мне нужен ты.
Я посмотрел.
Вниз.
На свои ботинки, а потом поднял взгляд на Октавию Эш.
Я хотел сказать: «Спасибо», – но она остановила меня, приложив пальцы к моим губам.
– Всегда это помни, – сказала она. – Ладно?
Я кивнул.
– Скажи вслух.
– Ладно, – сказал я, и ее прохладная рука коснулась моей шеи, плеча и лица.
Битое стеклоВпереди стеклянная стена, за ней ночь и пропасть.
Приближаясь к ней, я уже знаю, что должен сделать. Пес отступает назад, а я медленно, с нехорошим предчувствием наваливаюсь на стекло. Дрожу.
