Маркус Зусак - Когда псы плачут
Осознание встряхнуло меня и распороло. Мысли играли в чехарду, и только одна фраза стояла особняком.
Слова и Октавия.
Такая вот фраза.
Она трепетала внутри.
Она меня спасла, и я, почти шепотом, сказал Стиву:
– Не волнуйся, брат. Мне и не надо, чтобы ты говорил Сэл, что я не ноль. – Между нами по-прежнему была сетчатая дверь. – Да и мне тоже не надо говорить. Я знаю, кто я есть. Может, однажды я расскажу о себе побольше, но сейчас, мне кажется, надо подождать и посмотреть, что будет. Я еще далеко не тот, каким хочу быть, и… – Я почувствовал что-то такое внутри. То, что чувствовал всегда. Я умолк и поймал взгляд Стива. Прыгнул сквозь сетку в его глаза и схватил его. – Стив, ты же слышал, как плачут псы? Ну, воют когда, так пронзительно, что слушать невозможно? – Стив кивнул. – Я думаю, они так воют, когда им больно от голода, и вот так я чувствую сам – каждый день своей жизни. У меня такой голод на то, чтобы стать чем-то – стать кем-то. Слышишь, да? – Он слышал. – Я никогда не задираю лапки. Ни перед тобой. Ни перед кем, – закончил я. – У меня голод, Стив.
Иногда я думаю, что это были лучшие слова из всех, что я когда-либо сказал.
«У меня голод».
И после этого я закрыл дверь.
Осторожно, не с размаху.
Зачем стрелять в пса, если он уже мертв.
Когда псы плачутМы оказались в самой сердцевине города, пес останавливается, оборачивается ко мне, и я вижу, что его глаза голоднее обычного.
Там гордость голодом.
И голод сохранить жажду и цель.
Это меня трогает, и мое сердце тянется дальше вглубь меня, бьется упруго, гордо, сильно.
Пес выбрал этот момент, чтобы показать мне, каков я.
Ветер вновь рвется вперед, и в небе замешивается гроза.
Над нами ярится молния и рокочет гром.
И пес приступает.
Он глубоко сосредоточивается, шерсть встает дыбом, яростно дыбится в небо. Из самого нутра, из сердца, из всех своих инстинктов он принимается выть.
Его вой громче завываний грома.
Громче воющих молний, пронзительнее воя ветра.
Задрав морду к бескрайним небесам, он воет свой голод, и я чувствую, как этот голод разгорается и во мне.
Это мой голод.
Моя гордость.
И я улыбаюсь.
Я улыбаюсь и чувствую это в своем взгляде, потому что голод – могучая сила.
13
Телефон зазвонил. Был вечер среды. Самое начало восьмого.
– Алло.
– Рубен Волф?
– Нет, это Кэмерон.
– Послушай-ка, – незнакомый голос продернуло дружелюбной угрозой, – ты мог бы его позвать?
– Да, а кто звонит?
– Никто.
– Никто?
– Послушай, чувак. Ты позови брата к телефону, а то мы и тебя отметелим, мало не покажется.
Я обалдел. Отвел трубку в сторону и снова приложил к уху.
– Щас позову. Погоди.
Руб зависал в нашей комнате с Джулией Халдой. Постучавшись, я вошел и сказал:
– Руб – тебя к телефону.
– Кто?
– Он не сказал.
– Так спроси его.
– Я что, похож на твоего секретаря? Пойди и поговори.
Он чудно поглядел на меня, встал и вышел, а я, значит, остался в комнате с Джулией Халдой, один на один.
Джулия Халда:
– Привет, Кэм.
Я:
– Привет, Джулия.
Джулия Халда, улыбаясь и придвигаясь поближе:
– Руб говорил, ты меня вроде недолюбливаешь.
Я, чуть отодвигаясь:
– Ну, он может говорить, что хочет, я не против.
Джулия Халда, уловив полное нежелание разговаривать:
– Так это правда?
Я:
– Ну, даже не знаю, честно говоря. Я, в общем-то, не сую нос в дела Руба… но точно знаю: тот, кто сейчас ему звонит, собрался его убить, и мне почему-то думается, что причина в тебе.
Джулия Халда, со смехом:
– Руб большой мальчик. Он сумеет за себя постоять.
Я:
– Оно да, но еще он мой брат, и я уж нипочем его не брошу истекать кровью.
Джулия Халда:
– Как благородно с твоей стороны.
Вернулся Руб, со словами:
– Не знаю, что ты придумал, Кэм. Никого там не было.
– Говорю тебе, – ответил я, выходя из комнаты, – звонил какой-то парень и разговаривал так, будто собрался тебя прирезать. Так что, когда зазвонит снова, уж ты ответь сам.
И телефон зазвонил снова, и на этот раз Руб выскочил из комнаты и взял трубку. И там опять отключились.
На третий раз Руб зарычал в трубку:
– Может, начнешь разговаривать? Если хотел Рубена Волфа, то вот он я. Говори!
Ответа не было, и в тот вечер телефон больше не звонил, но после ухода Джулии я заметил, что Руб ходил слегка задумчивый. Он встревожился – насколько это доступно Рубену Волфу, – потому что знал определенно, как знал и я, что впереди маячат неприятности. Мы были в комнате, он посмотрел на меня. Обмениваясь со мной взглядами, Руб сообщал, что предстоит бой.
Он сел на кровать.
– Похоже, твое предчувствие было верное, – начал он, – насчет Джулии.
Бояться было не в духе Руба, и мы оба знали, что он сумеет за себя постоять. В нашем районе он был из тех, кто всем нравится, но также из тех, кого все боятся. Неприятно лишь одно – неизвестность. Это было всего лишь ощущение, но я видел, что Руб его тоже улавливает. Носом я это чуял.
– Если какая будет заваруха, – сказал я ему, – я впрягаюсь, понял?
Руб кивнул.
– Спасибо, брат. – И улыбнулся.
Телефон звонил и на следующий вечер, и на следующий после следующего.
В пятницу на третий раз Руб схватил трубку и заорал:
– Что?!
И сразу остыл.
– Да. – Пауза. – Да, извините. – Он поглядел на меня, пожав плечами. – Сейчас позову.
Он отнял трубку от уха и прикрыл микрофон ладонью.
– Тебя.
Протянул мне трубку, что-то обдумывая. Что же он обдумывал?
– Алло.
– Это я, – сказала она. Ее голос, дотянувшись сквозь телефон, обнял меня. – Работаешь завтра?
– Где-то до полпятого.
Она секунду подумала.
– Может, – продолжила она, – встретимся, когда освободишься. Я тебя кое-куда свожу. – Голос у нее был мягким, но настойчивым. – Кое-что расскажу.
Голос был восторг. Голос был дрожь.
Я улыбнулся. Не смог удержаться.
– Конечно.
– Отлично, я приду после половины пятого.
– Хорошо, тогда увидимся.
– Мне пора. – Она практически оборвала меня и потом не сказала «До свидания». А сказала: – Считаю минуты.
И исчезла.
Едва я положил трубку, Руб спросил то, что должен был спросить.
– Кто это? – Он куснул яблоко. – Знакомый голос.
Я подошел поближе, сел к столу, сглотнул. Поймал дыхание. Вот и настал момент. Настал момент, и мне придется сказать. Я сказал:
– Октавию помнишь?
Никакой реакции.
Капля сорвалась с крана.
Взорвалась в раковине.
Руб откусил следующий кусок яблока и тут понял, что я сказал.
Он склонил голову набок. Дожевал и что-то подсчитал про себя, пока я сидел и думал: «Ой, нет, что-то сейчас случится?»
Кое-что случилось.
Случилось – когда Руб встал, закрыл кран, развернулся и сказал:
– Ну что, Кэм.
Он засмеялся.
Хороший это смех или плохой? Хороший или плохой? Хороший? Плохой? Я не мог понять. Я ждал.
– Что? – спросил я. Не выдержал.
– Ну, расскажи.
Напрягшись, я стал рассказывать про все. Рассказал, как стоял у дома в Глибе. И как появилась Октавия. Про поезд и про поездки в Хёрствилл, и про ракушку, и…
– Все правильно, – прервал меня Руб. Его лицо светилось почти гордостью. – Ну и Октавия… – Тут он покачал головой. – Она отличная девчонка, скажу тебе. Немного с приветом, конечно, и все же… – продолжил он, – классная. Ты ее стоишь, Кэм, больше чем я когда-нибудь мог бы. – Он выждал, пока я на него посмотрю. Вышло не сразу. – Да ведь?
Я медленно кивнул, соглашаясь.
– Да.
– Отлично.
– Ты не злишься?
– Пф, какого ляда я буду злиться? С такой девушкой надо обращаться, как с королевой, ты это умеешь. А я – нет.
После этого он вывалил правду, наотмашь, как Стиву и не снилось. Только Руб высказал ее сам себе.
– Я-то? – сказал он. – Я об эту девушку чуть только ноги не вытирал, а теперь вот у нее есть ты. Ты на нее, наверное, молиться будешь, как на богиню. А, Кэм?
Я улыбнулся, не показывая зубов.
