Светлана Петрова - Кавказский гамбит
Наталья Петровна, которая, как думал Шапошников, спала после обеда на балконе, внезапно подала голос:
— Тебе-то откуда известно? По личному опыту? Или это обобщенное мужское знание?
Прежде Наталья Петровна обходила подобные темы — мало ли что может обнаружиться, слово ненужное в азарте в ответ вылетит, потом не вернешь, а оно все испортит. Но в нее будто бес вселился, к тому же она злилась — не могла простить себе вчерашнего разговора с Капитолиной.
Реплика прозвучала так резко, что Василий почувствовал неловкость и невольно втянул голову в плечи. Жене пианиста жест показался обидным, хотя нового тут не было ничего — находиться все время рядом со знаменитостью, пусть и бывшей, не большой подарок, а если начистоту, то и вовсе наказание. Даже примитивный Панюшкин видит ее униженное положение.
Замечание жены нисколько не смутило Шапошникова, скорее развеселило.
— Вот видишь, друг Горацио, — ободряюще подмигнул он Ваське, — женщины — это тебе не шахматы. То, что утром подчинялось твердому закону, после полудня, может случиться, не управляется ничем. Женщины — фигуры многозначные и ведут себя на игровом поле непредсказуемо. Но куда деваться? Мы обречены Создателем, разделившим нас по половому признаку. Кстати, несправедливо атрибуты этих признаков считать срамными. Дырка в носу или в ухе — это нормально, а в противоположной части тела — неприлично и требует завесы. Издержки цивилизации: в Древнем Риме фаллосу поклонялись и устраивали в честь детородного органа праздники и шествия, а огромный член из глины или камня, укрытый дорогой тканью, несли на носилках, как теперь статую Богоматери во время крестного хода.
Панюшкин недоверчиво хмыкнул и взял белую королеву: за разглагольствованиями партнер проглядел простую комбинацию.
Как обычно, партнеры ограничились пятью партиями, растянувшимися на два часа. После вчерашнего предательства по отношению к Василию он сам вызывал у Натальи Петровны смешанное чувство вины и досады. К тому же она ревновала: муж так увлеченно разговаривает с неграмотным мужиком, словно ее здесь нет. Она нервничала и пересолила жареные баклажаны с помидорами. Пришлось добавить рису и сбегать в магазин через дорогу за свежей сметаной. Дождавшись, когда сосед наконец уйдет, спросила мужа несколько взвинчено:
— Зачем ты рассуждаешь с ним о вещах, которые ему недоступны? Или полагаешь, он способен мыслить, как мы?
— Ну, как ты — по меньшей мере. Он ведь в шахматы играет, а ты в них ничего не соображаешь.
— Приноровился оскорблять меня безнаказанно. Всему есть предел.
— Кроме человеческой глупости. Мы сегодня ужинать будем?
В словах мужа проскользнула неприязнь. Наталья Петровна пожалела, что не совладала с эмоциями. Что бы она о себе ни воображала, кумир оставался кумиром, ничто не могло свергнуть его с пьедестала, тем более слова.
— Да, конечно. Сейчас.
И пошла на кухню, следуя указаниям волшебной палочки опытного дрессировщика. Более того, она решила исправить впечатление от разговора, поскольку не выносила натянутых отношений. Несомненно, он тоже жалеет о сказанном, но мириться не станет, ожидая первого шага от нее.
Баклажаны удались. Шапошников ел без комментариев. Наталья Петровна решила, что момент выбран удачно.
— Ты извини, — сказала она. — Разучилась сдерживаться. Нервы. Так вышло, что я не смогла реализоваться как личность, отсюда — этот зуд провороненной значимости, которой не было.
— Была. Каждому обязательно дается шанс. Но лишь один раз в жизни. Промахнулся — и слился с толпой.
— А ты — выше толпы, — сказала она, изо всех сил сдерживая наново подступающее раздражение.
— Правильно. Талант — очень жестокая вещь.
Он был спокоен, даже доброжелателен — после вкусного ужина.
— Ну, и в чем же было мое предназначенье? — спросила Наталья Петровна не без иронии.
Шапошников удивленно поднял брови.
— Ты свой шанс использовала на сто процентов — стала моей женой. Разве не так? Или с твоим характером и отсутствием способностей выше средних ты надеялась со стула библиотекаря пересесть в кресло министра культуры? Никакой ущербности в тебе нет. Просто всякий человек несет в себе тайну личности, возможно, очень простую, но она его мучает. Ты, например, знаешь, о чем думаю я?
Поворот темы Наталью Петровну насторожил. Свои догадки она предпочитала держать при себе — в сложных ситуациях они давали возможность маневра. Ответила нехотя:
— Почти.
Он улыбнулся каким-то своим мыслям.
— А я вот не уверен, что постиг тебя абсолютно. Во всех проявлениях живого и неживого больше тайного, чем явного.
На что он намекает? В чем ее подозревает? Подобный разговор ничем приятным не закончится, потому она воскликнула в сердцах, даже ладошкой по столу слегка прихлопнула:
— Ну, и глупо! За столько лет пора бы разобраться!
— Не в годах дело, Тата. Душа никогда не открывается до конца, такая у нее конструкция.
Он привычно, пусть и мягко, возводил между ними преграду: «Кто ты, а кто я!» Так вот к чему клонит! И она опять не удержалась:
— Это свойство твоей души, которую ты слишком высоко возносишь, а на самом деле просто не любишь людей!
Наталья Петровна произнесла это с обидой, словно хотела сказать: «Ты не любишь меня».
— Каких? Абстрактных людей не существует, как не существует абстрактной любви. Если только к Богу. Но Бог — не человек. Есть немцы, французы, папуасы, пигмеи, которых я не знаю, потому и любить не могу. А что касается соотечественников… В них я тоже плохо разбираюсь. Но, чтобы не обольщаться на сей счет, достаточно почитать Шаламова или хотя бы позднего Горького. Конечно, русские всегда жили в скотских условиях, что рождает скотскую психологию. Умиравшие за идеалы коммунизма не вызывали у меня сочувствия, но они все же симпатичнее тех, кто убивает друг друга из-за денег.
Наталья Петровна вздохнула и понесла на кухню грязные тарелки. В отличие от мужа, она не была способна причинить боль любимому человеку, но мстительно подумала: с некоторых пор его наволочки и полотенца пахнут старым салом, изжитым телом и, возможно, смертью, о которой он постоянно толкует. Но главное — этот запах ей неприятен. Муж об этом не знает, а она брезгливо морщит нос, закладывая грязное белье в машину. Отмщение не обязательно нуждается в гласности.
И не важно, что за нее заступилось время. Время, которое внутри нас. Пока мы маленькие, оно тянется медленно, и так хочется поскорее сделаться взрослыми. А когда вырастаем, мужаем, потом дряхлеем, время бежит все быстрее и быстрее, пока не окажется там, где его уже не видно. От старости Шапошникову не поможет ни бронежилет былой славы, ни услужливая жена. Наконец-то пятнадцать лет разницы оказались кстати.
Ходом своих мыслей Наталья Петровна осталась довольна и даже снова пришла в хорошее расположение духа.
6
Как ни противился Панюшкин природе, порог желаний с каждым свиданием медленно, но неуклонно повышался. Его мечта чудесным образом обрастала плотью, воображаемые артерии и вены, совсем как настоящие, наполнялись условной кровью, вскипающей от возбуждения. Сначала его устраивало просто находиться в комнате у Зины, потом — сидеть рядом, держать маленькую руку в своей. Однажды он погладил ей колено, и она не заругалась. Он начал пристраиваться поближе, поплотнее, чтобы ощущать живительное тепло ее тела.
Чувства, которые испытывал Василий, становились все сложнее. Он не уловил, когда они на него свалились, возможно, всегда находились где-то рядом и ждали своего часа. К случившемуся Панюшкин отнесся с несвойственной серьезностью. С ним явно что-то происходило. Любовь? Про любовь он понимал смутно: и кошку люблю, и водку люблю, и в шахматы играть люблю. То, что он делал с девками под кустами — точно не любовь, хотя приятно. Капа? Да, наверное, говорил ей, что любит, но очень давно, теперь даже не верится. Только и тогда совершалось что-то другое. В общем, Вася готов был поклясться, что ничего подобного прежде не ощущал.
Влечение нарастало, давило и пугало одновременно. Он боялся не самого процесса обладания, а того, что за ним последует. Знал это угасание радости после выброса энергии, когда женщина делалась безразличной, а то и противной. Конечно, Зина такой стать не может, но потерять даже частичку восторга казалось невероятным злодейством. Со своей стороны, и она может в нем разочароваться — крепок, но ведь не молод и собой не так уж хорош, и кто знает, с кем она станет его сравнивать, надо хоть в баню почаще ходить. Тревожило предчувствие, что близость с Зиной обязательно обернется чем-то непривычным, незнакомым, способным изменить все и неизвестно в какую сторону. Вероятно, потребуется брать на себя обязательства, чего он всегда ловко избегал: сознание долга может отравить самую большую радость. Уход от Капы он осилит — в конце концов они свое пожили, что задумали, осуществили, детей вырастили, женщина она самостоятельная, в мужике и в поддержке мало нуждается, не то, что Зина. Правда, тогда нарушится заведенный порядок вещей, воспринимаемый им как самостоятельная ценность, поколеблется отрадная устойчивость мира. Впервые в жизни Василий опасался счастья.
