Ирина Аллен - Другая Белая
Через пару недель они поехали с ответным визитом на юг Англии. У Джона и Джил был просторный особняк, тоже в псевдо-тюдоровском стиле: белые стены с каркасом из темного дерева. Вошли в дом — розово-голубые диванчики, коврики, подушечки, занавесочки, статуэточки, картиночки, ненастоящие цветочки — и настоящий пудель с бантом. «Улыбаться, как ни в чем ни бывало!» — приказала себе ошарашенная столь стародевичьим интерьером Марина. Стол был накрыт, но пуст. Когда сели, был подан томатный суп (Марина знала — суп из банки, сама такой покупала в «Marks & Spencer»), на второе был — стейк (вкусно), к нему — выложенные отдельно вареная морковь целиком, цветная капуста и брокколи (полезно и разноцветно), соус «gravy» (его она не любила). На десерт — яблочная шарлотка со сливками (сытно). Кофе пили в гостиной, потом рассматривали фотографии внуков. Марину, с ее привычкой за кофе говорить о мироздании, как минимум — о роли интеллигенции в истории, так и подмывало начать обсуждать хотя бы отличительные особенности английского национального характера в сравнении с русским. Но не могла найти зацепку для начала дискуссии.
— Мы такие разные, — начала она.
— Да, особенно климат. И как вы там выживаете?
Тут уж пришел черед Дэвида — очевидца, вернувшегося живым из февральской Москвы. Он живописал все, особенно электронное табло на московском телеграфе с цифрами −25 °C.
За этим последовала легкая беседа о капризах погоды. Способствует расслаблению ума. Пришлось присоединиться, хотя так хотелось ввязаться в серьезный спор и обязательно выйти из него победителем.
Джон, всегда как бы полусонный, иногда просыпался и вливал свои комментарии в каскад речей супруги:
— Новая подруга соседа? Она старше его лет на десять. Она сказала, что ей исполнилось сорок пять, только забыла сказать, когда.
Потом, вздохнув:
— Да, старение обязательно, взросление — выборочно.
Марина смеялась шуткам. Джон, по-прежнему сохраняя серьезный и невозмутимый вид, наклонился к ней и шепотом спросил:
— Вы знаете, что такое старость?
— Нет еще, — опешила та.
— Это когда вы больше не спите с вашими зубами. Позже в отделе юмора лучшего здесь книжного магазина «Waterstones» она нашла книжечку под названием «Шутки стариков» и поняла, откуда юмор Джона. Такую же точно книженцию она видела в его доме.
По-настоящему заинтересованным он оказался только, когда зашел разговор о бегах — это было их с Дэвидом общее увлечение.
Они часто ездили на бега. За ними заезжали Джон и Джил, оставляли машину у дома, и уже на одной все вместе ехали в другое графство на ипподром.
— Крути баранку, пока крутишь — жив! — очередной стариковской шуткой подбадривал Дэвида Джон.
Как-то долго искали место, где припарковать машину — все было забито. Нашли его рядом с очень стильной длинной машиной, из которой выходили господа — иначе не скажешь — в дорогих, явно от портного костюмах и галстуках. Дэвид бросил им какую-то шутку насчет парковки. Ответили вежливыми холодными улыбками. «Классовое общество, сэр!» — про себя сказала Марина. Дэвид в джинсах и максэндспенсеровском пиджаке выглядел «прилично», что сразу же выдавало в нем представителя среднего класса. (Аристократы, как усвоила Марина из книг, скучной середины не приемлют: или дэнди, или «I could’t care less!»[51] в обязательных резиновых сапогах — wellies[52].)
— Эти пойдут на VIP-трибуны, — процедил он, и лицо его стало еще надменнее.
«Ну и что? „Этим“ — туда, нам — сюда, на „рабоче-крестьянские“ трибуны, а лошадки-то для всех одинаково стараться будут», — Марина не комплексовала по этому поводу.
Как то раз она сделала свою первую в жизни ставку наугад и выиграла — пустяк, конечно, но приятно. Радовалась, как ребенок, хлопала в ладоши.
Удивила реакция Дэвида:
— Нечему радоваться — ты не компенсировала даже стоимость билета.
По дороге домой сидела в машине, надувшись: «Как можно было не разделить моей шутливой радости?!» Находила оправдание только в том, что Джон делал ставки серьезно, со знанием дела, после тщательного анализа — и ничего не выигрывал.
Вечером Марина даже пожаловалась Крис — они с Энни заскочили ненадолго. Та, многозначительно взглянув на нее, ответила:
— Мне ли не знать, каковы мужчины! — и, словно спохватившись, добавила: — Вот кто никогда не будет осуждать деда, так это Энни — у них любовь на всю жизнь.
* * *Энни исполнилось три года. Мать отдала ее в детский сад для детей от трех до пяти лет. Этот садик, по-нашему, все называли, однако, школой. По сути это и была школа с дисциплиной, формой, ранцем за спиной и дипломированными учителями. Занятия продолжались до полудня. Остаток дня девочка проводила с «child-minder»[53]. Такие няни были дороги, но очень ответственны и подготовлены. Обычно они собирали пять-семь детишек примерно одного возраста и проводили с ними целый день с восьми утра до шести вечера. Играли, гуляли, как-то ухитрялись отвозить и привозить из школы, готовили, причем дети в это время сидели вокруг стола и находились в поле зрения, стирали и сушили испачканную одежду. Никакая болезнь, включая ветрянку, не была основанием для того, чтобы не принять ребенка. Тут к этому относились спокойно: «Чем раньше переболеет, тем лучше, — от этого все равно не убережешься». Крис была очень довольна няней, хотя и платила ей треть своей хорошей зарплаты. Но помощь отца была нужна все равно: часто ее рабочий день начинался раньше восьми утра, иногда ей хотелось провести время без Энни. Дэвид говорил: «Монахиней мою дочь не назовешь».
Марина никак не могла привыкнуть к методам воспитания.
— Спать днем? Крис не разрешает.
— Но посмотри: она потягивается, трет глаза, явно хочет спать, уложить бы…
— Нельзя!
— Почему?
— Я не вмешиваюсь в воспитание, только помогаю. Крис не разрешает ей спать днем — тогда ребенок долго не засыпает вечером, а матери нужно иметь свободное время для себя.
Энни нездорова, кашляет, у нее горячий лоб. Тем не менее просит мороженого и получает его.
— Так делает Крис. Она никогда не обращает внимания на такие пустяки.
После мороженого собрался вести малышку на прогулку.
— Но ведь ей бы лучше остаться дома, полежать в тепле!
— Так велела Крис!
В парке девочка совсем раскисла: капризничала, просилась на руки. Дед не реагировал. Тогда Марина сама взяла ее на руки — тяжеленькая. Дэвид с неудовольствием забрал ребенка:
— Ну вот, раз ты ее взяла, теперь она ногами уже не пойдет.
Нежный и внимательный, когда они оставались вдвоем, Дэвид совершенно менялся в присутствии Энни: весь в напряжении, на шутки не отвечал, разговор не поддерживал. Марина как-то сказала ему об этом.
— Ты не знаешь, что случилось полгода назад. По моей вине мы ее чуть не потеряли тогда. С тех пор, когда я с ней гуляю, я не вижу никого другого.
* * *Марина узнавала о муже все больше и больше. Казалось бы, у нее было достаточно времени узнать его еще до свадьбы — ан нет: тогда были каникулы, а не будни.
С удивлением Марина обнаружила, что за привычными фразами, вроде «я — простой человек», стоит реальная оценка его места в социальной структуре обществе:
— Я из Уэльса, мы все рабочие. Я — рабочий класс!
— Но ты ведь сделал карьеру, был менеджером высокого ранга, главой департамента, ты отдавал приказы подчиненным?
— Это ничего не значит. Да, я не работал руками и не был «синим воротничком», был «белым воротничком», но все равно — рабочим.
«Да, знаю-знаю, слышала уже много раз: „У советских собственная гордость: на буржуев смотрим свысока“. Но вы не правы, господин рабочий, — времена изменились, между рабочим и менеджером нет непробиваемой классовой перегородки, но тем не менее менеджер — это менеджер, а рабочий, пусть и с перспективой повышения, — это рабочий».
Марина сильно подозревала, что ее муж все еще не закончил какой-то давний спор, все еще кому-то что-то доказывает. И она оказалась права.
Как-то после нескольких бокалов вина Дэвид разоткровенничался:
— В первый раз я женился по страстной любви, но это было ошибкой: жена оказалась оппортунисткой.
В ответ на удивленный Маринин взгляд он раскрыл тему:
— Никогда не упускала ни одной возможности в жизни: выскочила замуж за меня против воли богатых родителей, чтобы уехать из уэльской деревушки, бросила меня, чтобы выйти за миллионера, бросила миллионера, чтобы выйти замуж за лорда. Теперь она леди.
По тону, каким это было сказано, Марина поняла, что бывшая жена-оппортунистка-ныне-леди все еще оставалась незарубцевавшейся раной, если не сердца, то самолюбия уж точно.
— Представь, она подделала мою подпись на документе, чтобы Крис приняли в дорогую частную школу для девочек. Я, конечно, был против этого, пусть бы дочь училась рядом с домом вместе с обычными детьми.
