Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов
Но взял себя в руки, вцепился покрепче в руль.
«Зря, Семен Михайлович, зря, маршал наш, вы так близко сошлись с Серегой Кудимовым. Гуляет он красиво, это верно. Умеет он, Серега, гулять. Но ведь надо еще нюх иметь. Хороший надо иметь нюх, Семен Михайлович. А вы и тот нюх, который вам был дан от природы, вы и тот загубили шнапсом. Так что, придется платить… За выбор неправильный…»
Водителю Диме не очень хотелось делать то, что он собирался делать, но приказ исходил от Николая Петровича.
Нехорошо ухмыльнувшись, водитель Дима дотянулся до бардачка, рукой, всегда затянутой в тонкую кожаную перчатку, извлек бутылку. На этот раз он не оборачивался. Ловко сорвав пробку о замок ремня безопасности, через плечо весело протянул толстяку бутылку:
– Держите, Семен Михайлович.
– О, Ди-и-има! – восторженно протянул толстяк. – Встретим Серегу, верну сторицей. Будешь купаться в пиве!
«Ага, купаться. С тобой накупаешься. Купайся теперь со своим Серегой Кудимовым, его-то ты встретишь. Скоро встретишь. Только мне теперь от ваших встреч никакого проку. Ни выпить с вами, ни погулять. Да и вам хватит, народный маршал. Вы свое отгуляли. Сперва Серега Кудимов отгулял, теперь вы… Хватит, дружок… Снял я твое похмелье…»
– Ди-и-има!.. – толстяк безвольно икнул, глаза его обессмыслились.
Водитель не обернулся.
Он хорошо знал, что увидит, обернувшись.
Тяжело захрипев, толстяк обеими руками сжал грудь:
– Ди-и-има…
– Ну, чего там, Семен Михайлович? Подошло вам пивко, Семен Михайлович? – подыграл, не оборачиваясь, водитель, все так же весело, но на этот раз без улыбки. – Легче вам стало?
Глянув на шоссе в зеркальце заднего вида, водитель осторожно вынул пивную бутылку из рук мертвого толстяка, высунул руку в окно и рассчитанным, хорошо отработанным движением запустил бутылку через обочину.
«Ишь, вылупил шары!.. – презрительно усмехнулся он, увидев, как вильнул следовавший за ним „фольксваген“. – Понятно… Люди порядка… К такому не привыкли… Ничего, ничего, мы вас всему научим… Мы вам свой принесем порядок… Думаете, победили? Вот уж хрен!.. Били мы вас и всегда бить будем… А вы, Семен Михайлович, маршал народный, сами виноваты. Надо знать, как пить на фуршетах. Надо знать, с кем дружбу водить. Тоже, нашли дружка! Помер ваш Серега! Нет больше вашего Сереги!..»
Он расправил плечи и выжал газ.
Мысль о тайном пакетике, запасливо и надежно припрятанном на вечер, сладко грела душу.
В семь часов утра в мясном павильоне уже толклись люди.
Ларешники, мелкие оптовики, бомжи, нищие, бабки с доисторическими авоськами. По-настоящему, еще не покупатели, так, всякая мелкота.
Рубщики мяса, как хирурги в белых халатах, еще не перепачканных кровью, равнодушно посматривали на разношерстную публику.
– Джон Гаврилыч!
Из-за подвешенных на крюках бычьих и свиных туш выскользнул юркий мужичонка в засаленном синем халате, в таком же засаленном синем берете, сбитом на лоб.
– Джон Гаврилыч! – испитое лицо мужичонки сияло от радостного желания услужить. – Телеграмма тебе, Джон Гаврилыч! Правду говорю, телеграмма!
Один из самых крупных рубщиков, опираясь на рукоять тяжелого топора, невозмутимо покосился на мужичонку:
– Свистун!
– Да правду я говорю, Джон Гаврилыч! Правду!
Рубщики мяса отставили топоры.
Джон Гаврилыч, укладистый, крепкий, акуратно вытер огромные руки о широкое, тоже пока не запачканное полотенце, и провел ладонью по наголо выбритой голове:
– Чего там за телеграмма?
– Да вот! – суетился мужичонка, искательно заглядывая в глаза Джону Куделькину. – Нинка, стерва, не хотела давать, – хихикнул он с каким-то отвратительным намеком. – Только, дескать, Джону Гаврилычу! Ему дам! А сама прямо горит, глаза так и сверкают. Наверняка думает, другая баба шлет привет Джону Куделькину. А я как увидел имя на телеграмме, так сразу и решил: нельзя оставлять такую телеграмму Нинке. Она ее изорвет из ревности. И хвать телеграмму! И сразу сюда! А то чего ж? – заявил он вдруг рассудительно. – Нинке, что ли, решать – вручать телеграмму Джону Гаврилычу или нет? Пусть Джон Гаврилыч сам решает. Правильно я сделал, Джон Гаврилыч?
Рубщики заинтересованно усмехались.
– Смотри, правда! – до Куделькина, наконец, дошло. – Не соврал Зеня. Впрямь телеграмма.
И развернул бланк.
МОСКВА ЧЕРЕМУШКИНСКИЙ РЫНОК ДЖОНУ КУДЕЛЬКИНУ ТЧК СРОЧНО ПРИЛЕТАЙ ПИТЕР ТЧК ЖДУ МЕДНОГО ВСАДНИКА ПОСЛЕ ДВУХ ДНЯ ТЧК ВАЛЯ
Пока рубщик читал, суетливый мужичонка заботливо накинул на его огромные плечи огромную видавшую виды телогрейку.
– Ох, любят тебя бабы, Джон Гаврилыч. Всех их у тебя и не упомнишь. То Нинка, то Ирка, то Нюська, то эта… Как ее? Цинцилла! Вот имечком наградили родители! Без ста граммов не выговоришь. А теперь просто Валя!.. Получше Цинциллы, наверное…
– Валя, Валя, Валентина, нарисована картина! – неизвестно чему вдруг обрадовался мужичонка. Наверное, предчувствовал выпивку. – Ты у нас нарасхват, Джон Гаврилыч.
– Фильтруй базар, – беззлобно отмахнулся Куделькин.
– Базара нет в местах лишения свободы! – радостно откликнулся суетливый мужичонка. – Я ведь к чему клоню, Джон Гаврилыч? За хорошие вести, это ж понятно… Поставить бы… Как русскому человеку… Я ведь вот осадил Нинку, Джон Гаврилыч. С риском, но осадил. От нее, от падлы, еще заработаешь. А ты у нас доброй души человек, Джон Гаврилыч… Ты посочувствуй… Утро уже палит, а еще ни в одном глазу…
Последние слова, глядя на непробиваемого спокойствия лицо рубщика, суетливый мужичонка выговорил уже без всякой надежды, но Куделькин благодушно кивнул:
– Вижу, вижу, бес тебя мучает. Загляни под прилавок, налей, сколь надо. Не жалко.
– От кого телеграмма-то? – заюлил, обрадовался мужичонка. – От девушки, наверное, да? Любят вас девушки, Джон Гаврилыч.
– От друга, – все так же спокойно, но с некоторым значением в голосе ответил Куделькин. – От настоящего друга.
– А чего ж подписано Валя? – захихикал мужичонка. – Ох, вы юморной у нас, Джон Гаврилыч!..
– А Валя это Валентин, – Куделькин смерил взглядом суетливого мужичонку и тот замахал руками:
– Да понимаю я!.. Понимаю!..
Приснилось что-то?
Уснул?
В детстве с Валентином было такое.
Нырнул однажды рядом с плотом, его и затянуло под бревна. Бился, как рыба, снизу головой об осклизлые бревна, не мог вырваться. Вода, кругом одна вода. Ничего, кроме воды. Вода и осклизлые бревна. Лишь странно, как бы издалека, пробивался сумеречный свет. Весь мир как бы вдруг потускнел, выцвел. А потом вообще все исчезло, вот де попробуй выберись.
Валентин очнулся.
Холодный маслянистый металл обжег левую щеку, он инстинктивно отдернул голову. И сразу понял: сильно не отодвинешься, руки и ноги связаны. Прочно связаны, умело, надежно. Он сидел на холодном бетоне, обнимая руками и ногами маслянистый металлический поршень, уходящий под потолок, вот руки и ноги его и связали. Обнимайся, дескать с поршнем, может, понравится. Даже позу не сменишь, сволочи.
Незаметно попробовал сыромятный ремень на разрыв.
Напрасные потуги.
Не хватит здесь даже его бычьих сил.
Без всякого желания повернул голову.
– Вернулся?… – донесся как бы издалека, а потом сразу приблизился голос Николая Петровича, явно обращенный не к Валентину: – Отпустил таксиста?…
– А как же, – деловито откликнулся Виктор Сергеевич: – Коляка бегал. Он прыткий. На счетчик глянул, обиделся. Говорит, чего счетчик у тебя молотит, будто никогда бабок не хавал? А водило в крик: где, дескать, клиент, куда делся? Сколько, мол, можно ждать? Почему, мол, вся жизнь в обмане? Ну, Коляка и отшил его. Заткнись, дескать! Занят клиент. Видишь, какое место? Даже посоветовал: ты, мол, езжай, братка. Тебе пора. У тебя на счетчике вон уже сколько наколотило! Ну, вы знаете Коляку. Вытащил чирик, дескать, на, пей мою кровь! Бери, дескать, чирик, и ни в чем себе не отказывай!
Николай Петрович негромко рассмеялся.
Голые стены.
Чужие, отраженные от голых стен голоса.
Постепенно, фрагментами, проявлялся, как на мокрой фотобумаге, мир. Непонятный металлический поршень, поблескивающий маслянисто, холодно, отчужденно… Сыромятные ремни на руках и ногах… Грубо сколоченный деревянный стол…
А на столе…
Зрение, наконец, вернулось полностью.
Валентин вздохнул.
А на столе лежал пистолет с вызолоченным курком. Не пригодилась ему машинка. Надо было сразу выбросить машинку. Все равно ведь никогда бы не пустил ее в дело.
– Узнал? – спросил Николай Петрович, присаживаясь на табурет, поставленный перед столом и глядя на очнувшегося Валентина.
Виктор Сергеевич (он стоял за спиной директора) решил, что вопрос задан ему:
– Чего ж не узнать, Николай Петрович? Игорешина машинка, точно! Я сколько раз ее видел! Опять же, курок…
– Это Серега вызолотил ему курок… – кивнул Николай Петрович. Он явно был в настроении. – Серега Кудимов знал толк в оружии. И учителем он был хорошим. А Игорек, вот сукин сын, подвел своего учителя. И нас всех Игорек подвел подло. Можно сказать, трусливо бежал Игорек с поля боя, позорно оставил врагу личное оружие.
