Эушен Шульгин - Моление о Мирелле
А Рикардо кружит себе и кружит. И кричит грубо, как ворона. Смеется.
Меня тоже затрясло от холода и ярости. Но прежде чем я успел все ему высказать, Рикардо раз — вильнул вперед, ловко привел Туллио в вертикальное положение и скрылся за углом.
— На минуту выпустишь тебя из виду — и ты уже весь мокрый, — сердилась мама.
— Это не я, — протестовал я, стуча зубами, — это Туллио свалился в воду, а я его вытаскивал.
— А кроме тебя, конечно, никого не нашлось — ты же так легко простужаешься, — неужели нельзя было подождать, пока он сам вылезет?
Я на нее посмотрел.
— Умоляю, без этого взгляда. Это просто смешно!
Она что, никогда не видела Туллио? И не знает, какой он маленький, беспомощный и неисправимо неуклюжий? Или мама ничего не понимает? Ответ напрашивался сам собой.
— А если ты заболеешь и будешь неделями валяться в кровати? Тогда что?
Что тогда? И что я должен отвечать?
Отец влил в меня здоровый стакан коньяка на случай, если я «наглотался всякой пакости». Горло жгло огнем, даже когда я продышался. Теперь, уткнувшись в учебник географии, я пестовал планы мести. Они у меня попляшут, и мама, и отец, а главное — Рикардо, он еще посмеется! Я уж им так заделаю, что они надолго запомнят.
Дивные картины полной победы и уничижения противника радовали глаз. И что за торжество без изощренного унижения недруга!
«ВЕРХОВЬЕ АМАЗОНКИ» — называлась заданная глава. Низкорослые, чернявые, голые индейцы с длинными трубками и охапками отравленных стрел. Невидимые в своих укрытиях где-то в кронах деревьев, нависающих над рыжей водой, в которой мокнет негнущийся крокодил с вылезшими на затылок глазами, коротает долгий век. А где-то в глубине заходятся от нетерпения пираньи.
Вопят обезьяны, попугаи, пумы, остро пахнет перепревшими кореньями, воняет падалью… Там, думал я, там!.. Преисподнюю я знал неплохо. Я видел ее много раз в церкви. Преисподняя — это вечная безнадежность.
Наступил вечер. Я сидел, согнувшись над дневником. Но тут пробил час закладывания спать. Я успел только начертать число, слово «сегодня…». Негусто.
В мыслях вчера и завтра спутались. Мозг Зингони и глаза Миреллы, крик Туллио и смех Рикардо.
Завтра я увижу тетю, но сейчас я ждал ночи, как только все уснут, я прошмыгну в ту комнатку наверху.
План был прост и опасен. Вообще-то разумнее дождаться возвращения из Пизы. Если меня накроют, то опять посадят под арест — в лучшем случае, и не видать мне Пизы как своих ушей. Но с другой стороны, вдруг я смогу рассказать Мирелле еще что-нибудь! Там, за дверью, темные коридоры, лестница — пустота, холод. И томится в отсутствие меня маленькая комната с шутейными окошками, шпионящими за мной. Внутри меня все растеклось. Я будто треснул посередке!
Мама стоит рядом и смотрит на меня. Это я заметил. Она погладила меня по лбу и по волосам.
— Фредрик, ты себя хорошо чувствуешь? Что-то ты очень бледный.
И отец басит из горы подложенных под спину подушек, опустив свои записи на одеяло:
— Лучше уж, золото мое, сразу померить ему температуру, Бог весть, чего он наглотался в этом чертовом бассейне!
— Это Туллио упал с головой, а я нет, — жалобно канючу я, но и правда чувствую себя неладно. Если бы они только знали!..
— Иди-ка сюда, — решительно командует мама. И укладывает меня на бок, оголив попу.
Я закрыл глаза. Все вокруг плыло. Неужели я правда заболеваю? Или это козни Джуглио? Тогда можно не залезать в Мозг сегодня, подумал я, и перед глазами сразу же встало лицо Миреллы. Хуже всего был ее взгляд.
Но что придумаешь? Я чувствовал, что сон уже устроился где-то внутри и вот-вот укачает меня. Только не закрывать глаза. Главное — не закрывать их.
— Температуры нет, — констатировала мама. И легонько шлепнула меня. Потом с меня стащили одежду. Тело огрузло, как камень. И его бережно запаковали в одеяла.
Время от времени пробивались тоненькие голоса, отчетливые, гнусные, режущие, я вздрагивал всякий раз. Сосну две минутки, решил я сонно, и вскочу, когда все улягутся.
— Нет, не хочу, — уже накрытый сном. — Только не сегодня! — Я знал, что снова повторится вчерашний ночной кошмар, буква в букву, и кончится так же, как вчера, — ужасно. Но ничем не мог этому помешать.
5
— Ну и погодка, будь она неладна. — Отец смотрел в окно с видимым раздражением. — Нам придется заказывать лодку до вокзала!
Когда из-за завесы дождя вынырнуло такси и подрулило к дверям, мы все уже стояли в боевой готовности У стеклянных дверей. Небо раздуло, как огромное водяночное брюхо, и его прорвало нам на головы, пока мы втискивались в машину.
— Видно, боги отливают всем собачьей жизни, чтобы не разнесло, — предположил отец. Я был мокрый как мышь от пота.
С подгибающимися коленками и сыростью под носом, я сумел убедить маму с отцом, что прекрасно выспался и теперь в чудесной форме, а у самого звенело в голове и казалось, что я вот-вот вытеку из пальто. Мама навьючила на меня два свитера, байковую рубашку и шерстяное белье и два раза закрутила на шее непомерный шарф.
— Если ему будет тепло, то может ехать, — приговаривала мама с тревогой. Тепло мне было.
Уже в машине я понял, что за поездка нас ждет.
— Эти «фиаты» делают, похоже, не из пуха, — пробурчал отец. Машина скакала к станции, как разошедшийся верблюд, дико и бессмысленно вращая дворниками и гнусавя что-то захлебывающимся окрестностям. Внутренности мои решительно собрались избавиться от всякого балласта, и я в панике прилагал немыслимые усилия к тому, чтобы не проделать этого на маячивший впереди затылок шофера.
Поезда — поезда — поезда. Сколько же раз забирался я в них! Сколько раз протискивался я узкими, дрожащими коридорами в поисках свободного купе? Сколько раз на меня накатывала тошнота, стоило мне только вдохнуть эту не выветриваемую смесь гари, табака и хлорки, бьющей в нос с порога?
В этот раз я засел в туалете, как только поезд, вздрогнув, пошел.
К счастью, в купе мне досталась целая скамейка. Мама села со мной, Нина стояла на коленках у окна. Отец с Малышом, кажется, в коридоре. Но мне было совершенно все равно, меня волновала только мамина рука. Я лежал и трясся вместе с поездом, я давно потерял всякую надежду когда-нибудь доехать.
Мамин голос совсем рядышком:
— Что я говорила, Никита, не надо было ехать. — И чуть слышно: — Ты думаешь, что с ним? Вдруг что-то серьезное? Серьезное? — Голос отца доносился откуда-то издалека. — Спроси-ка поросенка Джуглио, что он намешал в этот раз! Может, это его проклятые коты? — И чуть погодя: — Ты думаешь, сколько мы еще раз за зиму так намучаемся — мы все, — пока он не потравит нас окончательно?
Но мама не сдается, и желудок не сдается, хотя у него в ассортименте осталась только желчь. И мама снова заводит свою песню:
— А вдруг он наглотался чего-нибудь в бассейне? Ты видел, что это за грязь! — Ее рука ласкает меня, ласкает.
Что ответишь? Да у меня и нет сил говорить. А мы все едем, едем, едем…
Бруствер готов. Я с удовлетворением оглядел его. Внизу, так далеко, что дух захватывает, растянулась долина с крохотными крестьянскими дворами, лугами, лесочками, оливковыми рощами и пастбищами. Хозяйским глазом присматривал я за усердием моих новых вассалов. Кто там чем занят? Главное — быть всюду одновременно, не выпускать из виду ничего. Честное рыцарское, городские головы сами вручили мне ключи от города со всеми приписанными душами, и народ, тронувший меня горячностью, приветствовал своего избавителя — меня. Но все же в только что порабощенной стране нужно быть начеку. С другой стороны, предпринятые мной укрепления оборонительных сооружений так успокоили мою душу, что я со спокойной совестью доверил несение охраны моим приближенным и удалился на заслуженный отдых.
Я устроился на мягкой подушке, лежал, заложив руки за голову, и изучал потолок. Вытяни руку — и пальцы в него упрутся. Не очень просторно, к примеру, шевелиться нужно весьма осторожно, а то не ровен час сшибешь бруствер.
Мысль о приспешниках, оставленных дома, не покидала меня. Справятся ли они без меня? Я решился на эту экспедицию после мучительных сомнений. Достанет ли у них воли противостоять коварным нападкам врагов, когда рядом не будет моего недремлющего ока?
С «бешеных» мысли переметнулись на Миреллу, ей я скоро доверю свою великую тайну: открытие Мозга! И как раз когда я с восторгом рисовал себе, какое лицо будет у Миреллы при этом известии, кто-то громко прокашлялся, я дернулся и треснулся головой о потолок.
— Привет там, на шкафу! — Голос звучал грубо.
Я тер ушибленное место. В дверях стоял здоровый мужик, заросший бородой и в ослепительно белом исподнем. Он не сводил с меня прищуренных глаз. Я разглядывал его, изготовившись дать отпор.
