Евгения Дебрянская - Нежная агрессия паутины
Хотя, черт его знает, — заколебалась Ангелина Васильевна, — может, Люськин капитан и есть тот самый? Преобразился, не узнать. Всякое в жизни бывает, вдруг за ум взялся, времени-то достаточно было. В конце, однако, скатилась к тому, что быть того не может, выдумаю, тоже! Разве оно возможно, чтоб из одного совсем другое выросло, из мухомора благородный гриб. Н-е-е-т, настоящий капитан с Люськой; как он себя назвал? Последний капитан! Что ж, последнего и ей?! Ангелина Васильевна по-настоящему страдала, наглаживая себя под пледом и подставляясь капитану, будто встреча уже свершилась. Раздвинув ноги, нащупала раскаленную точку внизу живота, откуда поднялось внезапное искушение отдаваться и брать. Алмаз, чисто алмаз, — тискала себя, — подземный родник! Наносила удары, ловко отражала, ластилась, плавилась, рвалась прочь, впивалась в глотку, восторженно, как девичье платье, примеряла новую кожу… дразнила ресницами, тонула в одиночестве, наполняла высохшие вены свежим вином, дарила себя, как драгоценный металл, разбивала, как отчаявшийся убийца. Сладострастно. Яростно. Бешено. Стихийное бедствие, а не ебля! — сжимала беззубым ртом мягкий солоноватый вкус. А то, совсем потеряв голову, нашептывала признания, подыскивая слова, созвучные грубым капризам моря, — Маленькая репетиция не повредит, ты не знаешь меня, милок, но узнаешь, клянусь тебе, узнаешь…
Прошла неделя, а Паша все еще вспоминал вечер у Илоны. Гости пришли все сразу, человек десять. Они затеснились в коридоре, освобождаясь от бутылок. Стол соорудили шикарный: масса водки и портвейна. Паша сразу определил: "Интеллигенция. К нам мало таких привозят, а жаль, к ним бы и отношение другое!" Илона знакомила его с гостями: победитель многих выставок… лауреат премии… ленится… просто Гномик, все зовут так, но талант… опальный придворный художник… и так далее, ни одного просто так.
— Это тот, кто из нас сделает, что попросим! — рекомендовала Илона Пашу.
На улице метет, а в комнате жарко от людей.
После первого же стакана Паша нежно закачался на стуле. Что в мире блаженней легкого звона стекла, немых одухотворенных прелюдий?.. Только Зойка. Слишком пылкая для дружной тишины, слишком. Нежадная, красотой брызжет — хоть капельку, да всем обломится, вперемежку с выпивкой, закуской, портвейном, водкой, приправой к соленым огурцам, ржаному хлебу, тлеющей между пальцев сигарете, глупостям разным, ах! — едва справился с собою.
— Опять о том же? — покривилась Илона.
— Почему в тебе так мало от женщины? — вдруг спросил Паша.
— Это еще что? — вытаращила глаза.
— Знаешь, что в женщине красиво?
— О женской красоте, ты? о женской красоте?
— Смотрите, — вклинилась неприметная художница Тая, — у моего вчера вдохновение было.
Она вынула листочки.
— К слову сказать, повод — трагический и прекрасный, как солнце!
— С чего это солнце трагическое? — влез Гномик.
— Истинный художник во всем видит трагическое!
На листочках простым карандашом набросано окостеневшее тело кота в разных позах.
— За месяц к нему все привыкли, а он вдруг помер. Вчера, под вечер. Ужасно: дети с прогулки к нему дернулись, представляете? Ну, мой тут же за карандаш, видите позади батарея? И полосатая тень? Часа три не сводил с кота глаз. Вдохновение! Ничего не скажешь — на бумаге смерть удалась. Хоронила ночью. Наплакалась.
— Выпить, выпить!!! — заорала Илона.
Листочки плыли по кругу.
— Мертвых легко рисовать, — промокнул губы хлебом бандитского вида художник, выигравший последнюю премию. Потрогал рисунки и передал дальше, — отчего оскал такой добродушный? Не верю!
Паша успокоился и выпил еще.
— У нас тоже случай, — начала немолодая уже Анастасия… Паша прищурился, разглядывая ее: на плечах газовый шарф, а под ним вроде бы ничего. — Так вот, церковь расписывали, бабы работать не хотят, одна спрашивает: "Можно травануться аммоналом? На работу лень идти". Откуда мне знать, что она задумала, художественную натуру разве поймешь? Я говорю: при желании, можно. Через часок захожу: лежит. Думала, спит, такая безмятежная и спокойная. До сумерек рисовала, уж еле различала, и образ на полотне все менее и менее проступал. Все знают, лучшая моя работа, — Анастасия перевела дух, кутаясь в прозрачный шарф. Почему она голая? — подумал Паша, но смолчал.
— Ну? — шуганулась Тая.
— Получается, мертвую рисовала. Потом, когда уж закончила, поняла. Хотела поблагодарить, поцеловать, а она холодная, как лед, который этой самой… аммональной смесью взрывали…
— Скажи спасибо, дорисовать успела, — захохотал, разливая в стаканы, бандитского вида художник.
Анастасия побелела от злости.
— Циник!
Паша не сводил с нее глаз, — почему голая? Может, Илона ее вместо Зойки решила мне подсунуть?! Анастасия дулась на бандита и тяжело дышала; крутые, как у мужчины, залысины вспотели. Все чокнулись. Анастасия ловила ртом воздух, но не закусывала. Паша вдруг вспомнил: та тоже только рот успела открыть. Мотнул головой. Анастасия рот закрыла и опять за свое.
— Илона, на что твой дружок способен?
— Провести такую вечеринку предложил Матвей, — заговорила Илона, — товар лицом заранее показать, чтоб потом глаза на лоб не лезли. Кстати… это новаторство, это смело, нам многие спасибо скажут. Матвей, что молчишь?
Паша почувствовал, как тяжело зашаркали под столом чьи-то ноги, чьи — не определить, и много спустя встал во весь рост грузный бородач. Ни одного слова не сказал и повалился назад.
— Все равно, — как ни в чем ни бывало продолжала Илона, — гуманность здесь ни при чем, надо быть беспощадными в каких-то вопросах, правда, Паша?
Что задумала? — вздрогнул тот.
— Я вот что скажу, — во время влезла Тая, — жизнь хороша, пока живется, но и смерть красива, только мы ее не знаем. А зря! Художнику все должно быть подвластно, везде должен побывать, в смерть влезть при жизни, своими глазами увидеть и запечатлеть. Кто, кроме художника покажет нам смерть? В этом, думаю, его задача. Простые смертные что хотят, то и воображают о смерти. Но ведь в этом вопросе, как ни где, важны истина, точность…
Она опять полезла к листочкам с мертвым котом.
— Вот мой всегда там, где смертью пахнет.
— Это где же? — поинтересовался бандит.
— Много таких мест, — загадочно ответила Тая.
— Где он сейчас?
— В бане!
— Вон оно что!
— А что? — не выдержал Гномик…
Паша следил: Анастасия нависла над стаканом; голые груди под шарфом подтянулись; в глазах туман, какой бывает перед восходом луны.
У той, небось, тоже и туман и луна; залитая кровью луна в глазах. Не часто, но такая точно на небе случается. Интересно, подметила Зойка что-нибудь в этом роде, когда отмыли или не до того? Вероятнее всего, да, — любит романтические штучки.
— …кошмар, просто кошмар, — голос Гномика, — я насилу ее оттащил…
Бывают же такие совпадения, — думал Паша про себя. Анастасия поймала его взгляд и мигнула в пустоту.
— …она с собой шайку прихватила, зачем спрашивается? Тут бабы вроде бы меня различили…
— Я одного художника знаю, — оборвала Тая, — пять часов в парилке выстоял, баб рисовал, одна все возмущалась и грозила ментов позвать. У Шилова выставляли.
Гномик разошелся.
— …заметили и про нее будто забыли. Я понял — конец. Попробуйте с голым озверевшим бабьем справиться! Где твой был, почему рядом не было? — заорал Гномик на Таю.
Анастасия перекинулась парой фраз с Илоной.
…………………………………………………………………..
Паша встал из-за стола и подошел вплотную.
— Разрешите?
— Тебе чего? — прошипела Илона.
— Танец разрешите? — и склонился головой к Анастасии.
— Ты где музыку услыхал?
— Музыка во мне с того самого вечера.
Анастасия послушалась и прижалась к Паше. Он вел неуверенно, музыка пропадала; в ожидании такта неловко переминался. Анастасия, не замечая ничего, впилась глазами в пуговицу на Пашиной рубашке.
— Вам не надо стараться на кого-то походить, — шепнул ей на ухо.
Анастасия не расслышала, раскачиваясь в его руках.
— Напомнили, просто вылитая, мертвая… та же прическа, грудь…, отчего вы голая?
— Жарко, — просто ответила Анастасия, — мне всегда жарко. Странно, правда?
— Правда.
— А что напомнила кого-то, и то правда — я всем твержу, что давно мертвая, не верят. Такой молоденький, а разглядел.
— Вы и на живую очень сильно похожи, — добавил Паша. Он и сам уже не понимал, кто у кого в руках кружится. Настасья ли это? Может, та? Лицо прячет, насилу от рубахи оторвал, к свету…
…………………………………………………………………..
— Паша! — Илона повисла сиськами над головой, — ну-ка очнись!
Паша дернулся на стуле: Анастасия с Матвеем игрались газовым шарфом; шарф — усталая птица или эфирное облако, скользнувшее из флакона — взмывал к потолку, и, мешаясь с сигаретным дымом, исчезал.
