Михаил Садовский - Ощущение времени
— Серый, — шипел Додик в трубку на кухне, чтобы не разбудить Лизку, — Серый, проснись, собака, слышишь?
— Да, — раздавался в трубке совершенно невменяемый голос, — слышу…
— Серый, ты что, пьяный?
— Нет. Совсем нет. Я слышу.
— Проснись, собака… Лёнька Дрейден в больнице…
— Лёнька? Где?
— Езжай туда к восьми, когда будет пересменок, поймай врача Эльвиру Степановну Кружиянц… запиши, пёс! И узнай всё… а то я не дозвонюсь — я с Лизкой…
— Понял! — голос в трубке стал чистым и напряжённым… — А что? Как?.. Ясно… ты ничего не знаешь… Суслик… Додик, где ты живёшь, а? Писатель хренов, инженер человеческих печёнок, всё, я всё понял… сколько это времени? О Боже! В эти часы даже ангелы отдыхают!..
До каких пор писатель имеет право распахивать душу?..
Додику удавалось писать урывками, и поэтому он был всё время в возбуждённом состоянии — не мог освободиться от необходимого материала и без конца повторял замечательные слова Светлова:
«Я могу прожить без необходимого, но без лишнего — не могу».
Как найти границу? Может быть, сформулированное перестаёт быть интересным читателю? А с другой стороны, если я суеверен — никогда не буду даже себе описывать и представлять событие… непременно сбудется — вернее, случится. Хорошее почти никогда, а чуть драматичнее — тут же… про несчастья и говорить нечего… Разве женская тайна не исчезала по мере укорачивания юбки? Разве коса — это только морока в жизни? А сигарета в её оскаленных зубах — образ современной жизни!? Причём тут женитьба? Я разве хоть раз обещал кому-нибудь жениться? Почему-то женщины всегда заводили со мной этот разговор. А я такой рохля, что ли? Или это обязательно? Может быть, коснись этого, и другие родители возникли бы на дороге моих претенденток… может, им тоже помешала бы национальность… а разве я не противоречу себе и не выдаю предчувствие за реальность… тссс… сбудется… не сбудется…
Старики говорят, что плохо одному в старости… а когда она наступает? По паспорту? По хромающему здоровью? Или по потере интереса к окружающему?
«Я не готов!»
Он исправно исполнял отцовские обязанности: кормил, встречал, провожал и даже проверял уроки. Иногда ловил себя, что говорит с маминой интонацией… «Руки? Руки уже чистые?.. Потом свои носки искать будешь — положи на место!»
Распорядок его жизни впервые стал похож на «нормальный»: он работал, когда Лизка уходила в школу, а потом посвящал ей всё время… учился многому, чего не знал — трудно вести дом. Вспоминал, о чём мечтал в двадцатилетнем далеко, о котором писал, — и всё слилось — его проза, заботы о Лизке и неизменно присутствующая во всём Милка, перекочевавшая со страниц — всё перепуталось… Он редко виделся с друзьями, и то напряжение, которое прежде ослабевало после встреч с ними, теперь накапливалось и невольно попадало на страницы.
Вере он не звонил. А она теперь не могла найти его… но он неожиданно обнаружил, что даже не огорчён этим… только ночами всё чаще она приходила к нему. Это был не сон, не мираж, не фантазии взрослеющего отрока… он ощущал физически её приход, её ласки, слышал её пронизывающий шёпот и гулкие удары пульса в горле… в эти моменты он готов был рвануть туда, где она, не рассуждая, не думая ни о том, что «после», ни о том, как это покажется ей самой и окружающим, — «это жизнь!» — произносил он потом, внутренне слыша интонацию, с которой произносила всегда с юмором в запутанных ситуациях другая его знакомая… эти ночные визиты изнуряли его и в то же время так сладко мучили, что он неуверенно внутренне протестовал… бессмысленно, робко и с надеждой, что эта игра не оборвётся.
Любовь, любовь держит человека на свете. Это слово столько раз употребляется людьми ежесекундно в силу своей всеохватности, что могло бы затаскаться и умереть, ан нет! Ему каждый новый влюблённый доверяет своё самое сокровенное и говорит: «Я люблю тебя!», вкладывая в это всё, что в нём в настоящий момент есть — всю жизнь, весь её смысл… любовь к делу выручает в те крутые моменты, когда кроме неё уже не за что ухватиться, чтобы не захлебнуться в накатившей волне трагических передряг… В страшных одиночках Лубянки поэты читали стихи и сочиняли стихи — это давало им возможность остаться людьми в дни и месяцы, когда их «выдерживали», не вызывая на допросы, лишая сна, изводя безмолвием и неизвестностью… музыканты тогда играли… и внутренняя моторика была настолько сильна, что не давала впасть в забвение и атрофироваться мышцам… беспомощные, поверженные осколками лётчики летали даже в беспамятстве и благодаря этому потом возвращались в строй! Люди не только не теряли Дело, но благодаря своей любви к нему, оставались живыми и людьми! Безнадежные не уходили со света, когда в критические минуты «быть или не быть» случалось их самым близким оказаться рядом и требовать, чтобы они не покидали их, буквально держать за руку и просить, и не давать забыться, и не отпускать от себя, не разорвать самые великие, невидимые и неразрывные узы… ЛЮБВИ!.. И вовсе не перечисление доказывает, что это именно так, а простое нетерпение ожидания этого слова, а лёгкость, с которой мы его произносим и врачуем этим и спасаем! Любое другое слово давно завяло бы и скукожилось от такого частого употребления, стёрлось бы, как золотая разменная монета, а оно лишь набирает силу, сохраняя в себе надежды и победы всех, кто уже коснулся его и доверился ему.
— Мне ваше лицо знакомо! — обратился Додик к парню, сидевшему за столиком в кафе в подвале клуба… — стук бильярдных шаров доносился, как звук сцепки вагонов на товарном дворе вокзала.
— А вы к нам на занятия приходили, — ответил сидевший и, видя, что спросивший не может вспомнить, добавил. — Вас Вера приводила.
— А! Как же, — перебил его Додик. — Вас зовут Миша… вы что, ещё и пишете?
— Упаси Бог.
— А… сюда, к писателям, случайно забрели! — догадался Додик.
— Нет… я тут живу недалеко… а здесь очень хороший кофе варят!
— О! Вы гурман!.. Как же вам удаётся прорваться сквозь церберов?! Без корочек — они строги!
— Это верно!.. Но я пользуюсь кредитом… это долгая история.
— Интересно…
— Меня тут как вундеркинда в своё время подавали, а внучка их шефа тоже со мной выступала… вот с тех пор… я подрос немножко… лет на десять, а всё остальное неизменно — все на местах… они, как положено в божьих апартаментах, вечны!
— Вы так салонно выражаетесь! — Додик смотрел на него пристально, и вдруг ядовитая игла кольнула его: может быть, она теперь с ним, вот с этим Мишей? Зачем ей неудачливый и старый… он не знал, как дальше унизить себя… ухажёр? Кавалер? вздыхатель? Не выстраивалось слово, которое бы вернее всего было — любовник!.. Вот они двое и по возрасту, и по интересам рядом… а он со своими нравственными проблемами и борьбой с ветром, как это бывает у всех, кто занимается литературой, он лишний… а эти мечтают о конкурсе и поедут, выиграют (точнее сказать наиграют себе) какое-то место, и сразу станут знаменитыми, и войдут в обойму. И привезут обратно шубу и магнитофон, и потом уже будут совместными усилиями держаться за ту… за ту жизнь, которая ему недоступна и непонятна… а им вдвоём сподручнее, и им она…
— Вера говорила, что вы очень здорово пишете, — по-детски наивно произнёс Миша.
— Да? — удивился Додик. — Делилась? — но оппонент не понял сарказма.
— Она сейчас в отличной форме! Израилич доволен — это редко бывает!
Додик не удержался от улыбки. Это «Израилич» звучало потрясающе!
— Не верите? Правда!
Додик смотрел на сидящего напротив и совершенно ясно представлял себе, что ничего у них нет общего с Верой кроме уроков в одном классе у одного педагога… что ни за что они вместе бороться не будут, а разовьётся у них, по его понятиям, не чувство стаи, а ревность Мидаса, и ему не пристало становиться Отелло… ох, по многим причинам… и весьма веским.
— Я вам подарю книжку, если издам… смогу издать… — поправился Додик.
— Очень трудно? — поинтересовался Миша.
— Я, знаете, вам завидую… вам ничего не надо кроме инструмента, чтобы выразить себя.
— О… — перебил его совсем другим тоном собеседник… глаза его сузились и губы стали жёсткими… — В таком случае и вам ничего не нужно, кроме бумаги и машинки… Но ваша рукопись сохранится и когда-нибудь прорежется, а то, что воспроизведу я, уйдёт в небо, в неизвестность, в небытие! Понимаете?
— Да… — неуверенно протянул Додик.
— Мне нужен зал! — уже возбуждённо говорил парень — Зал, студии, записи, трансляции… и именно в тот момент, когда я в пике, а поскольку не знаю, когда на меня свалится милость всевышнего, должен быть на вершине формы всегда! ВСЕГДА! Ежечасно, ежесекундно… я не могу выпить три чашечки кофе, чтобы не перенапрячь… чтобы пальцы… чтобы…
