Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа
Летучие мыши — мексиканские длинноносы — мелькали в вечернем воздухе, издавая странные звуки своими радарами, глотая на лету насекомых. Ниже по течению их ждали пороги, скрежеща зубами в постоянном мрачном волнении. Высоко на гребне каньона соскользнул камень — или что-то сдвинуло его с места; как бы то ни было, он потерял свою точку опоры и покатился, кувыркаясь, вниз, с уступа на уступ, растерявшись в объятиях гравитации, в алхимии перемен, — одинокий обломок вселенского вечного движения, — и бомбой обрушился в реку. Доктор замер на полуслове в середине своего монолога; все прислушались к замирающему эхо.
— Берите тарелки, — сказал Смит своим клиентам, — и нагружайтесь.
Никто не медлил; он подал стейки. Последним в очереди был Хейдьюк. Пренебрегая тарелкой, он протянул свою казенного образца солдатскую кружку. Смит шлепнул на нее гигантский стейк, прикрывший не только чашку, но и всю ладонь, запястье и часть предплечья.
— Ешь, — сказал Смит.
— Боже праведный, мать твою, — сказал его помощник благоговейно.
Теперь, когда его пассажиры и помощник были накормлены, Смит разжег костер из плавника, валявшегося на берегу. Потом наполнил и себе тарелку.
Темень в каньоне сгущалась, обволакивая их, и все повернулись к огню. Голубые и зеленые язычки пламени лизали и обволакивали речной плавник — рельефные коряги желтой сосны из горной страны в сотне миль отсюда, можжевельник, пиния, тополь, отполированные до блеска щепки багряника, ясеня, каркаса. Глядя вверх за улетающими искрами, они увидели звезды, зажигающиеся с поразительной последовательностью — изумруды, сапфиры, рубины, бриллианты были рассыпаны по небу загадочными, беспорядочными скоплениями. А там, вдали, за пределами всех этих несущихся вскачь галактик, или быть может, слишком вездесущий, чтобы быть видимым, таился Бог. Газообразное позвоночное.
Ужин окончен, Смит принес свои музыкальные инструменты и сыграл для собравшейся компании. Он играл на своей гармонике, — той, которую необразованная публика называет «губной гармошкой», — на своем варгане, называемом также «губной арфой», и на своем казу — духовом музыкальном инструменте, мало, к сожалению, добавившем к музыкальному обогащению каждого.
Смит и доктор передавали по кругу огненную воду. Абцуг, обычно не употреблявшая спиртного, открыла свою сумочку с медикаментами, сняла трубочку с «Тампакса», достала немного травки и скрутила себе вторую маленькую коричневую сигаретку, плотно завертев ее с одного конца. Она раскурила ее и передала по кругу, но никто не хотел разделить с нею это удовольствие кроме сурового Хейдьюка с его воспоминаниями.
— Наркореволюция окончена? — спросила она.
— Полностью, — сказал Док. — В конце концов, марихуана всегда была не более, чем активное плацебо.
— Что за ерунда.
— Соска-пустышка для детей, страдающих коликами.
— Что за вздор!
Беседа не клеилась. Две молодые женщины из Сан-Диего (пригород Тихуаны) запели песню «Мертвый скунс посреди дороги».
Развлекаться больше не хотелось. Усталость сковала тяжестью конечности и веки. Как они пришли, так и расстались, — сначала Абцуг, затем две женщины из Сан-Диего. Сначала женщины. Не потому, что они слабый пол — вовсе они не слабы, — но оттого, что у них оставалось больше здравого смысла. Мужчины на природе считают себя обязанными допиться до омерзения, бесконечно бормочут нечто невразумительное, бурчат, шатаясь, как в тумане, падают в конце концов на четвереньки, блюют в невинный песок, оскверняя божественную землю. Мужественная традиция.
Трое мужчин сгрудились поближе к угасающему костру. Холодная ночь заползала им за ворот. Они пустили по кругу бутылку Смита. Потом Дока. Смит, Хейдьюк, Сарвис. Капитан, бездельник, лекарь. Три колдуна в весьма затруднительном состоянии. Какая-то тайная, хитрая близость сплотила их.
— Вы знаете, джентльмены, — сказал доктор. — Вы знаете, что, по-моему, мы должны сделать …
Хейдьюк только что жаловался на новые ЛЭП, которые он видел в пустыне накануне. Смит все стонал по поводу этой плотины, что закупорила Глен Каньон, сердце его реки, реки его сердца.
— Вы знаете, что мы должны сделать, — повторил доктор. — Мы должны взорвать эту плотину ко всем чертям. (Непристойный язык Хейдьюка несколько развязал его собственный).
— Как? — спросил Хейдьюк.
— Это ж незаконно, — сказал Смит.
— Ты говорил, — ты молился о землетрясении.
— Да-а, так ведь никакого нет же закона против него.
— Ты молился злонамеренно.
— Эт-то верно. Я все время так молюсь.
— С целью нанесения ущерба и разрушения государственной собственности.
— Ваша правда, Док.
— Это уголовное преступление.
— Разве это не просто проступок, наказуемый по суду?
— Это преступление.
— Как? — спросил Хейдьюк.
— Что — как?
— Как мы взорвем плотину?
— Какую плотину?
— Любую плотину.
— Вот теперь ты дело говоришь, — сказал Смит. — Но прежде всех — плотину Глен Каньона. Я требую — ее первую.
— Я не знаю, — сказал доктор. — Это вы — эксперт по уничтожению.
— Могу снести мост для вас — сказал Хейдьюк, — если вы мне добудете достаточно динамита. Но насчет плотины Глен Каньона — я не знаю. Для нее нам может понадобиться атомная бомба.
— Я уже сколько времени думаю об этой плотине, — сказал Смит. — И у меня есть план. Мы достаем три огромных экскурсионных судна, несколько дельфинов и …
— Помолчи-ка, — сказал Док, поднимая свою огромную лапу. Мгновение тишины. Он оглянулся вокруг, вглядываясь в темноту за костром. — Кто знает, какие уши у этих теней.
Они оглянулись. Пламя их маленького костерка бросало неверный свет на кусты, лодку, наполовину вытащенную из воды, камни и гальку, на пульсацию реки. Все женщины уже спали, их видно не было.
— Да нет тут никого вообще, одни мы, подрывники, — сказал Смит.
— Как знать? Штат может установить свои сенсоры где угодно.
— Не-е, — сказал Хейдьюк. — Они не прослушивают каньоны. Пока что. Не ставят здесь жучков. Но кто сказал, что мы должны начать с плотин? Есть масса другой работы.
— Хорошей работы, — подхватил доктор. — Хорошей, разумной, полезной, конструктивной работы.
— Я ненавижу эту плотину, — вмешался Смит. — Эта плотина затопила самый красивый каньон в мире.
— Мы знаем, — сказал Хейдьюк. — Мы чувствуем то же, что и ты. Но давай подумаем сначала о более простых вещах. Я бы с удовольствием опрокинул несколько опор этих линий электропередач, которые они понатыкали по всей пустыне. И эти новые жестяные мосты через Хайт. И все эти клятые автодороги, которые они строят по всей этой земле каньонов. Можно потратить целый год только на то, чтобы распотрошить эти их треклятые бульдозеры, черт бы их подрал.
— Слышу, слышу, — ответил доктор. — И не забудь про рекламные щиты. И открытые разработки. И карьеры. И трубопроводы. И новую железную дорогу Черная Гора — Пейдж. И тепловые электростанции на угле. И медеплавильные печи. И урановые шахты. И ядерные электростанции. И компьютерные центры. И скотоводческие компании. И отравителей дикой природы. И людей, бросающих пивные жестянки вдоль дороги.
— Я бросаю пивные жестянки вдоль чертовых дорог. Какого черта я не имею чертова права бросать эти чертовы жестянки вдоль этих чертовых дорог!
— Ну, ну. Не будь таким обидчивым.
— Зараза, — вставил Смит. — Я тоже так делаю. Я загаживаю все дороги, про которые меня не спросили, нравятся они мне или нет. Это моя религия.
— Точно, — сказал Хейдьюк. — Забросаем их дерьмом.
— Ну, хорошо, — сказал доктор. — Я как-то об этом не подумал. Штабелируйте отбросы вдоль дорог. Швыряйте их в окна. Ну,… почему бы и нет?
— Док, — сказал Хейдьюк, — это освобождение.
Ночь. Звезды. Река. Доктор Сарвис рассказывает своим товарищам о великом англичанине по имени Нэд. Нэд Лудд. Его считали сумасшедшим, но он ясно видел врага. Видел, что происходит, видел угрозу, и действовал прямо и непосредственно. И о деревянных башмаках, сабо. Гаечный ключ в деле. Обезьянья работа. Бунт бессловесных. Маленькие старушки в деревянных сабо.
— Мы знаем, что мы собираемся делать и зачем?
— Нет.
— А нам это важно?
— Мы обдумаем это в процессе работы. Пусть наш опыт сформирует нашу доктрину, чтобы обеспечить точное соответствие теории и практики.
Река в своем неизмеримом величии мягко катила мимо свои воды, шепча о времени, которое, говорят, лечит все. Но все ли? Звезды ласково смотрели вниз. Ложь. Ветер в ивах предлагал уснуть. И видеть ночные кошмары. Смит подбросил ветку принесенной рекою сосны в костер, и скорпион, прижившийся в одной из ее глубоких трещин, проснулся в ужасе. Слишком поздно. Никто не заметил немой агонии. Глубоко в торжественном каньоне, под раскаленными звездами, торжествовал мир.
