Ирина Сергиевская - Последний бебрик
— Если платят, надо брать, — отрезал Шмухляров, плюхаясь на диван. — Подумаешь, проблема!
— Положим, я взял! — вскричал Май. — Из гнусности своей взял, из обиды на ангела, из разочарования в нем… Что ж, мол, ты, ангел, не можешь порядок установить во вверенном тебе кусочке земного пространства?! Хотя бы нанести точечный удар и испепелить тварь, пришедшую в мой дом с чертовыми деньгами!
— Какой ты жестокий! — весело изумился Шмухляров. — Я уверен, что тот, у кого больше денег, то есть, по-твоему, тварь, — самый актуальный персонаж. Вы уж, господин великий писатель, не убивайте его подольше, а то скучно читать будет.
Май только рукой махнул, торопясь сказать свое:
— А что, Кирилл, если те, у кого настоящая сила, в нашем, людском мире выглядят слабыми? Что, если мне просто испытание послано: поверить безоглядно ангелу? Безоглядно!
— Мне эти библейские проверки на вшивость отвратительны. Фальшь это. Вранье. Если ты — сверхъестественное существо, то изволь подтверждать свою сущность: испепели кого-нибудь или осыпь сокровищами. А не можешь — привет! Правда жизни, Май, заключается в том, что любой нормальный человек…
— Труженик? — язвительно уточнил Май.
— Именно. Любой труженик наподдаст этому нищему богопосланнику коленом под зад, чтоб не выпендривался. Пусть в следующий раз приходит с приличными деньгами. И не вздумает проповеди свои хреновы читать!
Наверху пробудился рояль; кто-то заиграл гамму — нехотя, тягостно: до-ре-ми-фа-соль… Последняя нота застряла в воздухе: соль-соль-соль… Шмухляров раздраженно похлопывал по колену и думал, до чего простирается тупость соседки — даже гамму сыграть не в состоянии. А Май просто хотел, чтобы звуковой ряд гармонически завершился. Наконец, с усилием оттолкнувшись от «соль», гамма покатилась дальше: ля-си-до… И стало тихо. Слышно было, как возится в листве за окном крошечная птица.
— Я его ударил. Ангела! — признался Май, отвернувшись от окна.
— Брешешь, — отрезал Шмухляров.
— По лицу! — слабо вскричал Май и закрыл глаза, как тогда, после пощечины, в ожидании небесной кары.
— Браво! — воскликнул Шмухляров. — Так его, паскудника! Значит, Семен, не совсем ты конченый человек. Видишь, это просто — ударить ангела! А я бы еще и коленом под зад ему, чтобы не требовал, гадюка, безоглядной веры, если ни хрена сам сделать не может!
Май встал, начал беспорядочно топтаться по комнате, трогая книги. Ожидание Анаэля совсем измучило его.
— Я даже кошку не могу шлепнуть! — страдальчески исторг Май, выбравшись на балкон. — А в детстве мальчишки убили при мне лягушку, так меня вырвало. А тут!.. Что это, если не затмение?!
Он вернулся в комнату, упал на стул и тихо заголосил:
— Затмение! Затмение!..
— Нет, не затмение! — победно вскричал Шмухляров, вскакивая. — Просветление! Озарение! Illumination! Не бойся признаться: ты начистил рыло небожителю из-за денег.
Шмухляров куражливо заверещал, размахивая руками:
— Уж если моего кроткого Мая проняло, то, значит, с ангелами возможен только один язык — язык пощечин!
— Ну, преступил я… преступил… так ведь я это понял! Неужели он меня не простит?! Ведь говорят: ангельское терпение… Не зря же так говорят!..
— Извини, что грязным булыжником шмякаюсь в кристальный поток твоих философских размышлений, но хотелось бы узнать: сколько в твоем романе будет трупов?
«Какие трупы?!» — чуть не закричал Май, но, вспомнив о царе Кадме, который со свирепым античным упрямством угнетал бебриков, трагически буркнул:
— Будут вам трупы.
— К чему угрюмство? — издевательски завыл Шмухляров. — Рептильные книжки надо писать весело. Шоу! У нас есть три столпа: театр, телевидение, террор. Бери с них пример и вперед! Кровищи не жалей. Понимаю, ты не хочешь примитива, для того и выдумал ангела. Кстати, у них там, в горних мирах, тоже была война. Ну нигде жить не могут без этого! А пусть ангел твой будет богоборец, пусть с вытаращенными зенками спасает кого-нибудь, а в конце ты ему бабу дай в награду. Ну и слезного пафоса подпусти.
— «Плача и нагинаясь при этом…» — горько процитировал из Шерстюка Май и признался: — Боюсь я, что ничего стоящего после рептильной книжонки не напишу. Наказание мне будет такое — немощь писательская. Стану умственно ленив, безразличен к словам, а ведь они любят заботу… Только тогда в них есть блеск, игра цвета, потаенных огней… И вдруг все это иссякнет, пропадет?!
— Не заламывайте рук, шевалье, — брезгливо хохотнул Шмухляров. — Слова, слова, слова… Слышать не могу этих причитаний! Ты вообще поразительно не изменился за тридцать лет нашего знакомства.
Он подошел к столу, порылся в старых выцветших папках, взял одну, развязал тесемки.
— Вчера просматривал старье и нашел листочек. Это из какого-то твоего незавершенного рассказа о средневековой Флоренции. Ты бы и сейчас мог написать подобное и, что самое скверное, искренне. Слушай: «Разве купишь ты бессмертие за все свое золото и кто, скажи мне, герцог, продаст тебе его?»…
Небо над Петербургом помертвело — солнце заволоклось облачной пегой мутью, и купола Смольного собора сделались, как жесть.
— Это я написал? — спросил Май.
— Ну не я же, — неопределенно хмыкнул Шмухляров.
— Да, да, да, — пробормотал Май, мгновенно ухватившись за край тяжелого, синего с золотым герцогского плаща.
К слову «герцог» пристроилось другое — «огонь», а за ним еще — «ведьма». Май выпустил плащ и неловко упал… Очнулся он в знакомой комнате, в углу, на куче рассыпанных книг.
— Старик, ты приближаешься к Достоевскому — у тебя падучая, — без интереса констатировал Шмухляров, заботливо трогая уставшее гримасничать лицо.
Май кое-как навел порядок — собрал книги, присел на стул и спросил тревожным шепотом:
— Ты когда-нибудь ведьму настоящую видел?
— Сколько угодно. Этого добра навалом. Да вот взять хотя бы маменьку мою, — Шмухляров вдруг закричал, как в лесу: — Ма-а-а-ама-а!
Маман явилась незамедлительно. Она взбалтывала что-то вилкой в кастрюльке.
— Мамусик, я Маю сказал, что ты — ведьма. Выдай ему для наглядного примера что-нибудь, о чем промеж вас, ведьм, сплетничают.
Маман польщенно захихикала. Она полагала, как, впрочем, большинство женщин, что «ведьма» — это комплимент.
— Слух прошел, — прокудахтала она, часто стуча вилкой, — такой слух, что бедняков, бомжей всяких и прочих нищих, будут из гробов вытаскивать и разбирать на кости их скелеты.
— Зачем? — пролепетал Май, зная ответ.
— Сувениры из костей будут вытачивать. И то верно — что за толк в скелетах, только место занимают в земле, столько нужного пространства пропадает. Могли бы там дома строить для живых людей, а то повсюду дефицит жилья и, как следствие, демографический кризис. А из костей, говорят, пуговицы, брошки делать будут, даже нэцкэ в виде головы Пушкина или Достоевского.
Шмухляров зааплодировал:
— Мерси, маман! Это было искрометно! Ступай к себе, на кухню. Там котлеты, кажись, горят.
Маман ушла, брякая вилкой.
— Разве она не ведьма во плоти? — подмигнул Шмухляров. — И никакой мистики! У тебя о бессмертии что написано? «Кто, скажи мне, герцог, продаст тебе его?»?
Он вдруг подпрыгнул от хохота так, что диван крякнул.
— Вот тебе и все бессмертие — нэцкэ из костей! Пуговицы! Продавать будут за рубли и доллары!.. Ведь людишкам лишь бы мразь свою тешить, которая внутри сидит: и в том, кто кости мертвых продает, и в том, кто их поку-па-е-ет!..
Май невольно увлекся аттракционом: хохот Шмухлярова не унимался, лицо искажали немыслимые судороги, а губы растягивались чуть не до ушей.
— Пойду я, — сказал Май, поднявшись.
Шмухляров сразу утих, словно его выключили. В коридоре он объявил покровительственно:
— Старик, я решил раскрутить твой роман. У меня есть на примете один банкир. Денег у него, как дерьма. Но! — Шмухляров многозначительно улыбнулся и добавил, открывая входную дверь: — Но для этого тебе надо будет на него поработать, кое-что рекламное сочинить. Пусть он тебя, могучего орла-прозаика, в деле увидит.
Май вышел за порог и поинтересовался на прощание:
— А где поработать?
— В банке, старик, в банке.
— Прости, — тоскливо рассмеялся Май. — Но в банке можно быть только килькой. Сам подумай, разве не так?
— Ну и катись тогда к черту!
— Ты прав, туда мне и дорога, — признал Май с угрюмым отчаянием.
Дверь презрительно защелкнулась. Май, сбежав вниз, вышел во двор, потом на улицу. Скудно закапал дождь, но молния стегнула по небу, и вода обрушилась на землю водопадом. Пришлось Маю вернуться в подъезд. Он устроился на лестничном подоконнике и стал наблюдать, как водопад полощет и бьет кусты сирени перед домом. Из приоткрытой двери какой-то квартиры просачивалась кухонная вонь и звуки телевизора: музыка, лошадиное ржание, выстрелы. «Этот челевик заманиль его в гори», — изрек некто, глупо уродуя язык. Май встрепенулся: голос и фраза были знакомы ему давным-давно, хотя сам фильм о пограничниках посмотреть так и не привелось…
