Трецца Адзопарди - Укрытие
Пока Фрэнки взвешивает свои шансы с Пиппо, Фрэн оценивает свои: еще минута-другая, и ей придется бежать. Она уже выучила признаки; металлический привкус во рту, по всему телу горячие иголки под кожей — как когда хочется писать. Иногда она так и делает, присев в коридоре у выхода или в сточной канаве — под завывание пламени, под сухой треск лопающихся в домах напротив стекол. Выйдя наружу, она почти парит, несется по темным улицам, и сзади нее шипит огонь, а в лицо бьется прохладный ночной воздух.
На другом конце Джет-стрит из верхнего окна высовывается Рой Джексон: он стоит на стреме, пока его брат Томми обследует дом. Ему отлично виден порт слева, лунный свет блестит вазелином на заброшенных трамвайных путях, растекается тонким слоем по солончакам вдали. Посмотрев направо, Рой начинает считать дымящиеся кучи мусора у снесенных домов на Эмеральд-плейс, бросает взгляд на лавочку Эванса на углу, там во дворе сарай, по которому легко взобраться. На улице никого, кроме Фрэн — она несется от дома напротив, как приведение в клубе дыма. Рой отшатывается от окна и смотрит, как она бежит.
И вот она появляется, перелезает через соседский забор и приземляется на нашу лужайку. Мама спускает меня с рук.
Где тебя носило, черт подери! — кричит она. Я чуть с ума не сошла!
Фрэн только ухмыляется, в глазах поблескивают серебряные искорки — она еще находится во власти недавнего потрясения. Фрэн пытается, выставив вперед локоть, проскочить мимо мамы, но мама не в силах сдержаться, она бьет Фрэн наотмашь по голове, раз, другой, третий, мчится за ней через кухню, на лестнице успевает схватить ее за ногу.
Да я тебя убью! Понимаешь, убью!
Ее рука задевает лодыжку Фрэн, стукает по ступени, потому что Фрэн уже бежит наверх, — мама устало наклоняется, садится и начинает рыдать.
Тебя упекут в колонию, причитает она.
Я сажусь рядом с мамой на ступеньку и пытаюсь ее обнять. Она утирает слезы и бормочет себе под нос:
Ее упекут, вот увидишь. Заберут еще одну.
Фрэнки дважды стучит дверным молотком и, не дождавшись ответа, прижимается носом к стеклу. Он видит только озерцо света, потом за матовым стеклом появляется согбенная фигура, плывущая к двери, — как ныряльщик, поднимающийся на поверхность. Вид миссис Сегуны поначалу повергает Фрэнки в ужас; старуха в черном платье и шали — точь-в-точь его бабушка. Он заглядывает ей в лицо и улыбается. Она не улыбается в ответ, молча стоит и, не мигая, смотрит на него.
Миссис Сегуна? — говорит Фрэнки. Я пришел к Пиппо.
Никакого Пиппо здесь нет, говорит она, закрывая дверь.
Филиппо, поспешно поправляется Фрэнки, и тут за ее спиной появляется Пиппо. Он через голову матери снова открывает дверь.
Мама! Это же Фрэнк Гаучи — я тебе говорил, что Фрэнк придет. Фрэнк, проходите, садитесь, говорит он, махнув рукой в сторону гостиной. Миссис Сегуна хмуро глядит на двух улыбающихся ей мужчин.
Мама, можно кофе? — говорит Пиппо.
Гостиная Сегуны — обитель скорби. На изображение Пресвятой Девы накинута черная мантилья, на буфете — собрание памятных вещиц, ровно тех же, какие лежали у Фрэнки дома после смерти матери: открытый молитвенник с четками, две зажженные свечи по бокам фотографии с траурной лентой, одинокая белая лилия с бурыми по краям лепестками. Фрэнки очень надеется, что странный запах исходит от нее, а не от Пиппо.
Пиппо стоит слишком близко. Он думает, что Фрэнки отдает дань уважения покойной и одобрительно кивает головой. Фрэнки замечает это и, уперев подбородок в грудь, истово рисует в воздухе крест.
Скузате, резко говорит миссис Сегуна, протискиваясь в дверь с подносом. Она ставит его на комод рядом с Фрэнки, наклоняется, чтобы выдвинуть из-за стула овальный столик, с грохотом переставляет на него поднос, при этом что-то бормоча себе под нос. Уходя, она хлопает дверью.
Садитесь, друг мой! Садитесь, говорит Пиппо, и голос его громок и бодр. Выпейте со мной кофе. При мысли об очередной порции кофе к горлу Фрэнки подступает горечь. Он нащупывает в нагрудном кармане пиджака платок, но не достает его. Фрэнки ограничивается тем, что закрывает рот рукой и тихонько срыгивает в кулак. Жжение в груди усиливается. Пиппо сидит напротив; он хорошо рассмотрел Фрэнки Гаучи, заметил и капельки пота на лбу, и дрожащие руки, расслышал во взволнованной речи Фрэнки почти ушедший акцент: перед ним паренек из Слиемы, деревенский. Пиппо решает действовать осмотрительно.
Ох уж эти дела, начинает он. Ведь мы с вами, Фрэнк, деловые люди.
Фрэнки с легкой усмешкой прикрывает глаза, чуть склоняет голову.
И мы ведь с вами мужчины, продолжает Пиппо.
Губы Фрэнки продолжают улыбаться. Он открывает глаза и видит, что Пиппо смотрит не на него, а куда-то поверх его головы: Пиппо обращается к карнизу.
Видите ли, Фрэнк, продолжает он, видите ли, деловому человеку без жены трудно.
Фрэнки кивает, подавив в себе желание обернуться и посмотреть, что именно разглядывает Пиппо.
Вы меня слушаете? После Марии… — Пиппо показывает на каминную полку, где стоит другая фотография его покойной жены. — После Марии я и не собирался жениться.
Фрэнки снова кивает. Ну, давай же, думает он, не тяни.
Но… У меня нет детей, Фрэнк…
Нет сына! — говорит, встряв в паузу, Фрэнки. Пиппо повышает голос — он еще не закончил.
Так что уж если я женюсь, то выберу ту, которую захочу.
Молчание. Фрэнки не уверен, что ему уже позволено отвечать. Пиппо вздыхает, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, чешет шею. Наконец его взгляд останавливается на Фрэнки.
Но Селеста! Очень красивая девушка, выдыхает Пиппо. Дочь-красавица, Фрэнк.
Фрэнки смотрит на вдавленного в кресло Пиппо, замечает завитки волос над воротом, видит, как натянулась на груди рубашка, опускает взгляд на голые щиколотки, нависшие над коричневыми кожаными шлепанцами, и больше уже смотреть не в силах. Он отхлебывает кофе — без молока. Он думает о Селесте, о том, как этот тип будет сжимать своими пальцами-сосисками ее хрупкие ручки, представляет себе, как Пиппо спускает с плеч подтяжки. Фрэнки не хочется об этом думать. Его глаза устремляются в дальний угол комнаты, где стоят дедушкины часы и горка красного дерева, забитая хрусталем и серебром. Большая комната, в коврах, теплая, с изображениями святых, которых он не может узнать, и Иисуса, которого может — у того из груди исходит сияние. Иисус протягивает Фрэнки руку, словно говоря: В чем загвоздка, Фрэнк? Отличная партия! Иисус, но он же такой… уродливый, возражает про себя Фрэнки. Правда… правда, богатый. И не такой уж старый. Фрэнки переводит взгляд с Иисуса на Пиппо и обратно. Иисус по-прежнему улыбается. Фрэнки кивает ему. Ну ладно, мысленно произносит он. Тогда подай мне знак.
Пиппо замечает опущенные уголки рта, прижатый к груди кулак, замечает также, что Фрэнки едва притронулся к кофе. Может, он считает, что его дочь слишком молода?
Итак, Селеста. Сколько ей лет? — спрашивает Пиппо как бы вскользь, наклоняясь, чтобы налить еще кофе.
Семнадцать, отвечает Фрэнки, накрывая свою чашку ладонью.
У нее есть ухажеры? Она красивая девушка, Фрэнк. У нее есть ухажеры?
Пиппо ухмыляется, трет жирные указательные пальцы друг о друга.
Нет, отвечает Фрэнки, оскорбленный этим жестом. Она порядочная девушка.
Пиппо громко смеется, хлопает Фрэнки по колену. Кофейные чашки на подносе подпрыгивают.
Пойдите поговорите с ней, Фрэнк. Скажите ей, я добрый человек. А там посмотрим, ладно?
Выйдя на улицу, Фрэнки хватается за перила. Он окидывает взглядом сверкающие белые ступени, тяжелую черную дверь с блестящим латунным молотком и отвратительным венком; из окон льется теплый свет. Вроде бы лестное предложение — это и впрямь будет хорошая партия, — но грудь распирает, а челюсти свело. Рот Фрэнки наполняется чем-то горьким, скользким, как яичный белок, и он, покрывшись испариной, перегибается через перила. Из него потоком льется скисшее молоко и подгоревший кофе.
* * *Фрэн наклонила голову так, что ее подбородок упирается мне в плечо, и я щекой чувствую, что лицо ее холодное, как мрамор. От волос пахнет гарью. Она прижимается ко мне, и по тому, как шевелится ее щека, я догадываюсь, что она улыбается. Я пришла попросить ее вести себя хорошо и не огорчать маму, но, во всяком случае, она здесь, рядом, и мне не хочется нарушать это состояние. Мы сидим на Розиной кровати, смотрим вдаль — за ограду, за переулок, за горящие уличные фонари — на темные ряды приговоренных к уничтожению домов под холмом. В этом свете их крыши кажутся синими. Мы чего-то ждем.
Вот увидишь, Дол, сейчас они появятся.
Она трепещет от волнения: я спиной чувствую, как бешено бьется ее сердце. Я вижу на ее ноге следы маминых пальцев, но Фрэн об этом и думать забыла — она слишком счастлива.
