Густав Барта - Венгрия за границами Венгрии
Но я-то застрял на Расселе не поэтому (и не потому, что его великая книга в переводе одного из лучших сербских поэтов Йована Христича, вышла в Белграде в те времена, когда я изучал филологию в Загребе и купался в ней, как нектаром, омывая уста после немецких философов[18]), а из-за намека на то, что знаменитую переписку сочинил сам Абеляр, и это литературный вымысел.
Я не считаю себя компетентным судить — говорит Рассел (теперь я взял перевод Михая Ковача[19]) — насколько эта теория соответствует истине, но в личности Абеляра нет ничего, что делало бы её невозможной. Он всегда отличался тщеславием, заносчивостью и высокомерием; несчастья же, выпавшие на его долю, сделали его озлобленным и породили в нем чувство унижения. На письмах Элоизы лежит печать гораздо большей благочестивости, чем на письмах Абеляра, и вполне можно представить себе, что он сочинил письма, чтобы утешить свою уязвлённую, кастрированную гордыню — добавлю я (как жаль, что кастрации у нас не уделено столь пристальное внимание, как казни на колу в замечательном романе Андрича, ведь для того, чтобы точно понять смысл «утешения», требуется представить себе саму кровавую процедуру и возникшие как следствие интимные подробности). Делу, правда, помогает воспитанник немецкой философии, поэт Дёрдь Петри, который ни словом не упоминает о подделке, то есть литературном вымысле:
Абеляр оскоплен. А возлюбленная его
В келье, тесной, как камера пыток,
Очи выплакав, изодрав на себе все одежды,
Все горит и горит сухою, бесслезною скорбью
По тому, чье любимое тело стало сосудом позора.
Так что же, слюнявые сантименты —
Это все, что осталось нам с вами
Как унылая копоть их неистовой страсти?[20]
Кто же, все-таки, Отто Блати? Которого я (СОБРАТЬСЯ С ДУХОМ) упоминал в одном из первых вариантов. Впоследствии Йонатан решит, что не стоит так долго трясти именем. Он, конечно же, прав, и я вычеркнул имя великого инженера из заключительной части инвокации, но осталась другая, в тот момент совершенно неосознанная проблема, приобретшая по пути к издательству «Элет эш Иродалом» четкие контуры. Я вспомнил, что имя Отто Блати упоминает Данило Киш, написавший блистательный опус, прямо целую монографию о Венгерских Железных Дорогах. А я совершенно случайно, получив от друзей-киношников из Будапешта, которые ехали в Бездан, в Тотовец, к преподобному Мацонке (я рекомендовал его для фильма о бывающих у нас иностранных собирателях) в подарок 4-й том Большой Венгерской Энциклопедии (от Bik до Biz), прочел — хоть и не в «Кто есть кто?» — об Отто Блати (и сразу начал делать о нем выписки из старой «Энциклопедии Толнаи» для «Новой»). И еще я понял, почему Данило Киш, точнее его герой, упоминает великого инженера Венгерских Железных Дорог и завода «Ганц»: Блати не только обладал патентом на регулирование трансформаторов и гидротурбин, но был выдающимся шахматистом, специалистом по многоходовым комбинациям.
Перевод: Виктория Попиней* * *
DOREEN
в начале стихотворения
(поэтому я снова упоминаю в начале стихотворения
твое имя) когда я покажу тебе
газеты
потенциальный стих мой выдолблен изнутри
выгорел
принял форму кувшина
он может показаться мизерным
твоему взору
хотя
когда в придачу я ручки
отстучу
осинообразным своим кувшинам
не раз они вывалятся у тебя из рук
от громкого звона проснутся
соседи поскольку в современных домах
стены тонкие как бумага
ты обрадуешься когда я покажу тебе
новости (хотя знала бы ты
как стремительно они стареют)
поскольку ты знаешь что мы получим денег
за них
тем длиннее чем больше
тем длиннее чем больше
своими смуглыми пальцами ты быстро
пересчитываешь строчки
и умножаешь на сто
или на семьдесят
(в этом стихотворении восемьдесят пять строчек)
в прошлый раз когда я
принес домой
стих в двести пятьдесят строк
ты меня поцеловала
с тех пор я прежде иных стихов
о длинном стихе
умоляю музу
чтобы писать длинные стихи
поскольку DOREEN
и я бы хотел чтобы ты меня не раз и не раз
поцеловала
и к тому же я всегда хочу
потянуть стих
чтобы по крайней мере в стихах
можно было растянуться
всего 186 сантиметров
в этой комнате
столь низки и эти улицы
и даже мое покрывало короткое
и к тому же я не люблю
блохасто-проворные короткие
стихи
я боюсь краев стиха
я боюсь конца стиха
я боюсь краев стиха
я боюсь конца стиха
я боюсь
кораблем потерпевшим крушение и мечтаю
ворочаться
в его воронке и медленно тонуть
да так чтобы даже не заметить когда
погружусь на дно
каждый раз я хочу погрузиться на дно стиха
хочу погрузиться
хочу погрузиться
хочу погрузиться в каждое стихотворение.
когда садовая метла окончательно придет
в непригодность
ни пучка ни прутика
ничего не останется
и даже ленты растреплются на рукоятке
тогда я жажду ею подметать
тогда метла моя
тогда садовая метла моя
тогда можно начать подметать
подметать ничем сад пустоты
наконец она совершенно непригодна
прутья все и каждый отслужили
но я не могу подметать
потому что умираю
именно сейчас умираю
именно теперь мне надо умереть
так уж сложилось
у каждого складывается по-своему
у меня вот так
именно теперь мне надо умереть
именно когда она сломалась
сломалась садовая метла
я еще слышу говорят он умер
какой камень свалился у матери с сердца
мне нравится что камень
сравнивают с огромным камнем
в самом деле нравится
я камень
огромный камень
об этом я никогда не думал
хотя было бы хорошо
еще прежде было бы хорошо об этом подумывать
а я думал только про садовую метлу
и про походное зеркало моего отца
которое я мазал грязью
но не о том что
что камень
что я камень
что я огромный камень
как же это красиво
сам бог бы не сказал лучше
ка ка мень мень ка ка ка мень мень мень камень
как же красиво камень камень камень
огромный камень который скатится
эффектно скатится вниз с какого-нибудь
красного холма
с какого-нибудь тихо постукивающего
кровавого холма
к чертям садовую метлу походное
скатится гулко
скатится гулко с какого-нибудь тихо
постукивающего
кровавого холма
(В КАЛЕНДАРЬ БУРКХАРДА БАЛЦЕРА)
Как муха по стене
кто-то приближается
поскольку бывают великие зимы
когда уже в январе пейзаж словно
словно горизонтальная стена
которую покрыла известью слепая штукатурщица
сама покрыла известью
известью где утонул свет ее глаз
поскольку бывают великие зимы
когда уже в январе все вокруг ослепляет
и когда лазурь перьев сойки (infaustus)
желтизна дикого апельсина вспыхивает
в белизне и ты думаешь о
красоте (скрытая категория)
о красоте но не об извести
от которой ослепла эта штукатурщица.
Как муха по стене
кто-то приближается
погружается в великий мягкий снег
еще тепло
тает вокруг него снег
он радуется что в такой девственной субстанции
исчезнет он навеки
говорят холодная смерть красива
сколько красоты
а вот она садится на еще теплый лошадиный труп
распарывает ему брюхо
прячется туда
вдруг удастся перезимовать
и медленно остывают оба трупа
ледяным плодом находят ее
товарищи по несчастью у лошади в брюхе
когда начинают пожирать ее
и думают вот теперь растаяв
улыбающийся заледенелый плод
она родится в новом теле улыбающимся
жеребенком
о сколько
сколько невыносимой красоты
даже в брюхе замерзшей солдатской лошади.
Илдико Ловаш
