Дженнифер Иган - Цитадель
Дэнни: Так вы тут родились?
Я выразилась недостаточно ясно?
Нет-нет, все ясно, я просто хотел уточнить… Но на самом деле Дэнни просто удивился, что Ховард ему ничего об этом не сказал. Значит, вы помните, как замок выглядел… раньше?
Не так жалко, как сейчас, уверяю вас. Все было исполнено красоты. Красоты и совершенства.
А потом, спустя много лет, вы вернулись.
Естественно, я вернулась — после кончины моего супруга. А как же иначе?
Ну, то есть… просто переехали сюда — и все?
Да, переехала, наняла рабочих. Замок же был совершенно заброшенный. Я потратила уйму денег на то, чтобы привести хотя бы эту башню в приличный вид. А через несколько лет явились немцы и собрались устраивать тут отель. Они хотели, чтобы я отсюда съехала. Но я сказала им: я никогда не покину замок! Потому что замок — это я. И все мои предки, жившие тут девятьсот лет, это тоже я. А чья это теперь собственность, мне совершенно безразлично. Вот так.
Мысль о нескончаемой веренице поколений чем-то очень понравилась Дэнни. До сих пор ему казалось, что от его приезда в Нью-Йорк до сегодняшнего дня прошло уже столько времени, что невозможно представить эту длинную непрерывную цепочку дней, которые, нанизываясь один на другой, вытягивались в череду лет. Но эта бесконечно длинная, как ему казалось, череда — ничто по сравнению с веками, о которых говорила баронесса. Думать об этом было приятно.
Дэнни: И что немцы?
Разумеется, они пытались выжить меня отсюда. Присылали какие-то повестки и прочие никчемные бумажки, даже приводили полицию. Я перестала их впускать. Боялась, что они уволокут меня в лес и перережут горло. Говорила с ними вот через это окно.
Она с усилием поднялась и направилась к соседнему окну. Дэнни последовал за ней. Отодвинув щеколду, баронесса распахнула узкую оконную створку.
Взгляните вниз, сказала она. Дэнни высунулся наружу. От заката осталось лишь оранжевое пятно над горизонтом. Сад, подобно черному огромному океану, волновался у подножия башни. Снизу плыл сладковатый запах гнили, но к нему примешивалась струя свежести, принесенная ветром откуда-то издалека. Из стены рядом с окном торчал крюк, с него свисала длинная белая веревка, терявшаяся в густой листве.
Дэнни (через плечо): А веревка зачем?
Баронесса: Внизу к ней привязана корзина. Ко мне ведь приходят горожане, приносят еду и все, что мне нужно. Люди постарше еще помнят нашу семью. Когда мне что-то требуется, я пишу это на бумажке, кладу в корзину, и в следующий раз они мне все это доставляют.
Когда Дэнни отступил от окна, прохлада еще какое-то время овевала его лицо, будто он только что умылся. Значит, вы общались с немцами только через окно?
Баронесса: Они стояли внизу, под деревьями. А я им говорила — она наклонилась вперед, чуть не до пояса высунулась из окна и, не успел Дэнни опомниться, резко, по-вороньи закричала в темноту: Я по-прежнему баронесса. Вы можете признавать это или не признавать, но титул существует. Он пережил века. И с этим вы ничего не поделаете!
Ноги баронессы оторвались от пола. От натужного карканья ее коленки подогнулись, туфли соскользнули с костлявых пяток и болтались на одних носках. Дэнни стоял вплотную, готовясь схватить ее за ноги, если она перевесится наружу.
Баронесса продолжала хрипеть из окна: Думаете, с вами говорит всего лишь одинокая старая дама? Ошибаетесь! С вами говорят короли и графы, Карл Великий и Вильгельм Завоеватель, Фердинанд и Людовик Четырнадцатый — все те, с кем я связана корнями.
Она обернулась, и Дэнни проворно отскочил: еще начнет возмущаться, с чего это он стоит так близко.
Для вас это, разумеется, ничего не значит. У американцев нет такого понятия — благородная кровь, вы там все безродные. У вас старейшая семейная реликвия — теннисная ракетка тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. А у меня в подвале хранится саркофаг тринадцатого века! Зато европейцы в таких вещах кое-что понимают. Мне просто надо было доказать им, что по титулу и по крови я выше их.
Дэнни с трудом сдерживал улыбку — не только потому, что баронесса чокнутая, а ему нравились чокнутые; но потому, что от ее слов в нем что-то начало происходить: в голове закрутились короли, рыцари, конные поединки. Дэнни никогда не верил в то, что все эти люди и события могли существовать по-настоящему, не в книжках или играх. Однако вот же, прямо перед его глазами, — живая женщина, связанная со всеми ними единой цепочкой лет, дней, часов и минут! Эта женщина порождала в нем жадное, почти физическое волнение, чем-то похожее на голод. Ему хотелось, чтобы она говорила и говорила. А он бы слушал.
И что немцы? Вы так вот вопили из окна, а они себе стояли и слушали?
Когда баронесса сползла с подоконника, вены на ее шее пульсировали. Благородные дамы не вопят. Я говорила с ними ясно и спокойно.
Дэнни: И помогло?
Баронесса (презрительно): Помогло! Они взялись за свои нелепые реставрационные работы — надеялись, что к тому времени, как они их закончат, я уже помру. Но я продержалась дольше их.
Смех снова захлюпал у нее в груди — так глубоко, что казалось, он исходил не из нее, а из самой башни. Покачиваясь на каблуках, баронесса вернулась к креслу у камина и села. Речь перед немцами явно истощила ее силы. Дэнни вслед за ней переместился ближе к камину.
Дэнни: Но они ведь могли просто прийти в башню и вывести вас отсюда? Не понимаю, почему они этого не сделали.
Вывести меня отсюда? Лицо баронессы так исказилось от гнева и возмущения, что Дэнни испугался, как бы ее не хватил удар. Она опять с видимым усилием поднялась на ноги и прошаркала в середину комнаты. После победной речи ее голос еще подсел, и теперь она уже не кричала, а скрежетала: Это цитадель! Самая высокая часть замка, и самая прочная. Когда крепостная стена рушилась под натиском противника, все укрывались здесь. И цитадель стояла. Она выстояла девятьсот лет. А вы заявляете — они могли вывести меня отсюда?
Дэнни: Все, молчу, молчу!
Да имей они глупость ко мне подступиться, я вылила бы им на головы кипящее масло! Котел с маслом всегда стоит у меня наготове, над самой лестницей, специально для этой цели. И все компоненты греческого огня я тоже держу под рукой. Любой, на кого падет хоть капля этого огня, сгорит заживо! Или останется калекой на всю жизнь. Ученые мужи еще бьются над раскрытием секрета греческого огня — пусть бьются. А у меня есть рецепт, который достался мне от моего отца, а ему от его прапрапрадеда, а ему от его двоюродного деда, герцога Швабского… И так далее.
Дэнни: Понятно.
У меня тут целый арсенал оружия. Мечи, луки, арбалеты — это само собой. Есть даже таран, хотя невежда может принять его за обычное бревно. Револьверы, разумеется, тоже есть. Можете так и передать своему кузену.
Кузену?.. Дэнни смутился. Он совершенно забыл про Ховарда. А вспомнив, счел за благо разыграть наивность. Так он тоже хочет вас отсюда выжить?
А вы как думали? Баронесса самодовольно улыбнулась. Правда, ваш кузен оказался поумнее тех немцев. Он понимает, что без меня у него ничего не выйдет! Она опустилась на парчовую кушетку у стены.
Дэнни: В каком смысле?
Баронесса: К вашему сведению, внизу под этой башней находится камера пыток. Ей много веков, и она вся битком набита орудиями пыток — представляете, как бы ему хотелось предъявить ее своим туристам! Но сам он в жизни ее не отыщет. И не только ее. Там, внизу, под замком и под холмами — целый город, в котором тысячи и тысячи ходов. О, там много интересных вещей! Ваш кузен может грезить о них хоть целый век — но без меня ему ничего этого не видать как своих ушей. А если я уйду, то унесу с собой все — все тайны, накопленные поколениями. И тогда их уже не вернуть.
Голос баронессы изменился, она как будто взывала уже к кому-то другому — к Ховарду, догадался Дэнни. И от этого ему начало казаться, что кузен находится тут же, в комнате: стоит, прислонившись к стене в темном углу, между картиной в золоченой раме и антикварным комодом.
Дэнни: Кажется, вам с Ховардом есть что обсудить?
Так вы за этим сюда и пришли?
Я? Н-нет, я просто проходил мимо, а вы мне махнули, и я…
Но, еще не кончив говорить, Дэнни засомневался. И правда, зачем он сюда пришел?
Баронесса (она снова стояла, покачиваясь на каблуках) шагнула вперед и приблизила к нему лицо. Дэнни опасался, что она сейчас дохнет на него чем-то стариковским, но все обошлось: ее дыхание оказалось сухим и чуть сладковатым.
Мне нечего обсуждать с вашим кузеном, объявила она. Все козыри в моих руках. Так ему и передайте. И она надменно улыбнулась.
Старая, дряхлая, немощная карга. Вдобавок выжившая из ума, раз она думает, что может одна, без посторонней помощи развернуть таран. Хлипкая и тщедушная, с какой стороны ни глянь, но ведь воображает себя сильной! И это в каком-то смысле делает ее сильной — вот что больше всего поражало Дэнни. Он никогда не думал, что такое возможно.
