Юрий Арабов - Биг-бит
«Спорт смотрят из-за коротких трусов!» — вдруг подумал он. Этот вывод был непереносим и пугающ. Но все-таки это была правда, — так, во всяком случае, представилось отчиму. Сегодня он был особенно возбужден. Только что по телевизору передали, что в Чехословакию по просьбе тамошних рабочих вошли войска стран Варшавского Договора. Диктор прочел это скупое официальное сообщение торжественным голосом деревяшки. Ложь угадывалась во всем. Никто, конечно, не просил наши танки делать стремительный бросок, никто не звал авиацию, если она там была, реветь над головой и сжигать кислород. Дело, по предчувствию отчима, заключалось в другом, — чехи захотели целоваться взасос, не таясь, например, со словаками, а может, и не только с ними, подключив к этому делу венгров, поляков и прочую румынскую публику. Им надоела одна жена и надоело отвечать партбилетом за прыщавую и тупую любовницу, живущую на Виноградской улице. Им захотелось сдать партбилет, имея, положим, не одну любовницу, а две, не обязательно в центре города, а на окраине. Им захотелось свободы. Отчим понимал это и заскрипел челюстями, когда сообщение прозвучало. За свободу заголять исподнее он рисковал когда-то жизнью. Но жизнь не оценила его подвигов и приковала ржавой цепью ко второй жене и дебилу-пасынку, не способному даже ущипнуть одноклассницу за ляжку.
Отчим глубоко затянулся «Шипкой», не подозревая, что через десять-пятнадцать лет в этих болгарских сигаретах обнаружат вещество, способствующее импотенции. Он захотел зайти к Ксении Васильевне на чай. Для этого, конечно, нужно было возвратиться в свою комнату и натянуть на себя тренировочные штаны грязно-синего цвета. Рубчатую майку он решил оставить как есть, она вполне белая с вылезающей из-под воротника седоватой щетиной. Отчиму казалось, что соседка не может сейчас заснуть именно из-за того, что рядом курит такой военный, пусть и в прошлом, мужчина. Она хотела его, и отчим знал, что все женщины хотят его с разной степенью жгучести. И ему приходилось идти им навстречу даже иногда против своего желания, потому что он любил людей и ждал от них того же по отношению к себе.
Соображая, как зайти в комнату тайком, не разбудивши жену и пасынка, отчим уже двинулся по коридору к двери, но в это время из мусоропровода раздалось соблазнительное уханье. Отчим остановился, думая, что у кого-то в трубе опять застряло дерьмо и его оттуда придется выковыривать палками и бранью.
Но мусоропровод ухал как-то осмысленно, будто подавал сигналы. «Ух, ух!» Пауза. «Ух!» — и опять тишина.
— Кто здесь? — спросил тревожно отчим, открывая железный ковш.
— Это ты, Лешек? — раздался из трубы как будто знакомый голос.
— Ну? — обалдел отчим.
Обалдел не оттого, что слышал из глубины человека, а оттого, что его называли по-польски, как никогда не называли в этой холодной и дикой стране.
— Лех, это ты? — переспросил мусоропровод требовательно.
— Ну я, я! Чего надо?
— Ничего, — сказал мусоропровод. — Это тебе надо, Лешек, а не мне. Тебе, золотая голова, а не нам!
— Я сейчас вызову милицию! — пообещал отчим, хотя замечание о золотой голове ему польстило.
«Не только золотая голова, — пронеслось у него внутри. — Но и золотое сердце!»
— Кто со мной говорит?
— А я думал, ты сразу узнаешь, — тяжко вздохнул мусоропровод. Вспомни танго «Кумпарсита», романс «Очи черные», «Брызги шампанского» в джазовой обработке…
— Свинг или степ? — уточнила с тревогой золотая голова.
— Секция медных, большой барабан… и поехали!
— Кинотеатр «Художественный»?! — вырвался у отчима тяжкий стон.
— Тепло!
— Товарищ Рознер?!
— Можешь звать меня просто Эдди, — согласились из мусоропровода.
— Ну, я так не могу! Мне нужно отчество! Чтобы все официально и уважительно!
— А разве у Моцарта тебе интересно отчество?
— Нет!
— А что, большой джаз-банд Эдди Рознера хуже какого-то Вольфганга Амадея?
Отчим замычал и затряс головой.
— То-то и оно, Лешек! Моцарт, кстати, тоже тут.
— Где?
— Внизу, — признались из мусоропровода. — И Бах, и Бетховен, и Соловьев-Седой!
— Бетховен! — застонал Лешек и почти заплакал от собственного бессилия. — Я знаю… Знаю, кто это сделал!
Послышался шум спускаемых нечистот. В трубе что-то сильно просыпалось, и запахло писсуаром.
— Товарищ Рознер! — позвал отчим. — Товарищ Эдди Рознер! Вы живы?
— Это была гнилая капуста, — сказал мусоропровод.
— Вас не запачкало?
— Нет. Упала на Баха.
— Бедный старик! — задохнулся Лешек. — Но от меня-то что требуется? Какова моя задача?
— А вот это тебе решать. Тебе, золотая голова, кумекать и дотенькивать. А потом — как выйдет. Или быть вместе с нами среди капусты, или пить шампанское наверху!
— Я сделаю, — пообещал отчим. — Я уже готов. Можете не сомневаться, товарищи музыканты!
— Ну и ладно, — согласился голос. — Все. Конец связи.
Ухнул железный ковш…
— Товарищ Рознер! — позвал отчим, потому что ему не хотелось заканчивать разговор вот так, не выяснив хотя бы, что, кроме капусты, Баха и группы товарищей, находится внизу.
Но труба молчала. Только ветер внутри ее играл какую-то мрачно-торжественную прелюдию.
Отчим затянулся сигаретой и прижег себе губы, потому что взял ее с зажженного конца.
К Ксении Васильевне он решил не идти и о сегодняшнем происшествии никому не говорить, потому что оно было интимно, то есть принадлежало лишь золотому сердцу, и только ему.
Утром Фет проснулся от настойчивых звонков в дверь.
На побеленном известкой потолке играли яркие тени уходящего лета. Отчим спал в раскладном венгерском кресле, которое скрипело и стучало о паркет четырьмя ножками, словно лошадь, когда он ворочался во сне. Мама лежала рядом на кушетке. Так его родители боролись за половую безопасность и целомудренное поведение внутри семьи.
Звонки не прекращались. Отчим вскочил первым. Седые волосы на голове были всклокочены, под глазами чернели круги, чувствовалось, что прошедшая ночь для него была этапной, определяющей. Чуть не опрокинув желтую глиняную вазу с засохшими цветами, которая стояла на телевизоре «Темп-6», он решительно подтянул трусы. Фет обратил внимание на его напряженный гульфик и какое-то остервенение внутри еще не располневшей фигуры.
Сам встал и в ночной бумазеевой рубашке вышел вслед за Лешеком в коридор.
— Кто? — осторожно спросил отчим, не открывая тяжелую дверь.
— Газовщика вызывали? — раздался из-за двери приятный мужской голос.
У Фета от ужаса подкосились ноги.
— Нет, — пролепетал отчим, очевидно, и сам струхнув.
— Плановая ревизия труб, — сказали из-за двери. — Открывайте!
Здесь в коридор уже выскочила мама в ночнушке.
— Кто здесь?! — истерично заорала она.
— Газовщики, — уже во множественном числе объяснили пришедшие.
— Это убийца Ионесян! — ахнул Фет.
Мама схватилась за телефон и, ошибаясь, набрала две цифры.
— Милиция?! Это милиция?! К нам ломятся бандиты!
— Погоди… Нельзя так! — попытался успокоить ее отчим. — Вы в самом деле газовщики? — доверительно спросил он.
— Натурально, — охотно откликнулась дверь.
— И оборудование при вас?
— В карманах, — уточнил приятный голос. — И конфорка, и ручка, и разводной ключ!
— Я вызвала милицию! — доложила в дверь мама. — Они сейчас приедут!
— Зря ты так, Танька! — укорил ее газовщик. — Я ведь хотел по-хорошему, не как падла вербованая и пес гундявый.
— Убирайтесь вон! — приказала мама. — Кто бы вы ни были!
— Ладно… Наше вам с кисточкой! — за дверью раздались гулкие шаги и скоро затихли.
Через полчаса пришел участковый. Выслушав сбивчивый рассказ мамы о недавнем визите, устало заметил, что газовщик Ионесян давно пойман. Но у него, правда, есть брат Гурген, однако он не газовщик, а токарь четвертого разряда.
— Вот это Гурген и был! — воскликнула мама убежденно.
Участковый почесал в затылке и пообещал разузнать, чем сейчас занят Гурген, токарит ли он себе на станке или уже объявлен во всесоюзный розыск.
Лешек во время этого важного разговора рассеянно молчал и пару раз мутно улыбнулся в пространство своим мыслям, не доверяя их участковому.
До вечера Фет сидел под арестом, только после шести ему разрешили выйти во двор поиграть.
Спускаясь по лестнице, он увидал, что на подоконнике между площадками третьего и второго этажа расположился чернявый человек с загорелым, немного адским лицом. Ноги в коротких сапогах он запрокинул на подоконник, а за черным ухом его виднелась сигарета «Дукат» с первым советским фильтром.
Почувствовав странную робость, Фет сначала решил мимо него вообще не идти, но, застыдившись мелкого липкого страха, сделал для себя роковой шаг вперед…
