Нина Воронель - Тель-Авивские тайны
Едва она усадила Номи на парапет, как дверь виллы распахнулась, выпуская наружу всех оставшихся там участников ночной драмы. Первой шла Петра, ведя на сворке овчарку, за нею старуха в черной шляпе с ридикюлем в руке, шествие замыкал муж Петры, несущий большую дорожную сумку.
«Их можно принять за карикатуру на нас, — их тоже четверо, и идут они тем же неровным строем вниз по тем же полукруглым ступеням. Интересно, кто из нас исполняет роль собаки?».
Тем временем старуха и ее спутники завернули за угол дома, где, по всей вероятности, был двор. Через минуту оттуда выехал черный Мерседес и повернул в сторону выезда на шоссе. Сквозь заднее стекло Мерседеса на Габи с укором смотрели умные глаза овчарки.
«Едем на на фуникулер?», — с надеждой спросил Дунский, когда Габи и Номи уселись на заднем сиденье «Оппеля».
«Нет, мы немедленно уезжаем из этой страны. Через три часа мы будем в Швейцарии».
«Но мы же собирались увидеть Баден-Баден с птичьего полета!», — не поверил Дунский.
«Мне очень жаль, Алекс, — Габи очень удивилась, что кто-то называет ее мужа по имени, так прочно в их кругу прикипела к нему его аристократическая фамилия. — Но я ничего не могу сделать, Номи и крошки в рот от них не возьмет».
«Но мы же планировали осмотреть все готические соборы Германии!» — продолжал настаивать ничего не понимающий про других Дунский, не желая превращаться во всепонимающего Алекса. Так что Габи пришлось вмешаться:
«Не надо спорить, Алик, погляди на Номи — она вся дрожит».
В том, что она тоже назвала мужа по имени была маленькая домашняя хитрость, которую она редко пускала в ход — его это всегда размягчало, потому что так называла его покойная киевская мама. Тем более, что Номи и вправду непрерывно дрожала мелкой дрожью.
«Она продрожала так всю ночь, ни на минуту глаз не сомкнула», — согласно откликнулся Давидка, а Габи подвела черту:
«Будем утешаться тем, что старая стерва Маргарита тоже, небось, всю ночь продрожала от страха».
«Интересно, за кого она нас приняла? — смягчаясь, включился в игру Дунский. — За народных мстителей?».
«Жаль, что она ошиблась, — вздохнул Давидка. — А я бы ей отомстил! Ох, как бы я ей отомстил!».
«А за что бы ты ей отомстил?».
«Не знаю, но наверняка было за что!» — не унимался Давидка.
И тут Номи впервые за это утро открыла рот:
«Я расслышала, как она вчера сказала в телефон что-то, вроде — они меня нашли!».
«Что же ты мне вчера это не рассказала? — взвился Давидка. — Сейчас же вернемся, и я притяну ее к ответу!»
«Опоздали, — разумно возразила Габи. — Они ее увезли в черном «Мерседесе» сразу после нашего ухода. Мы с Номи сами видели».
«Опоздали, так опоздали, — охотно смирился Давидка. — Зато теперь мы можем от души любоваться природой: учтите, мы сейчас проезжаем по дорогам шварцвальдского леса, а это одна из жемчужин мирового пейзажа».
«Куда мы, собственно едем?», — всполошился Дунский.
«В Базель через Фрайбург, так что один собор вам все же удастся осмотреть. При условии, что вы уговорите Номи хоть что-нибудь съесть. Какой смысл уморить себя голодом из-за этих негодяев?»
Откинувшись на сиденье, Номи отчужденно молчала, в складке ее губ застыла та особая непреклонность, которая просыпается порой в очень мягких людях. Время от времени Габи сталкивалась с такой непреклонностью у особо нежных и впечатлительных студентов, и понимала, что победить ее можно не лобовой атакой, а только хитростью.
«Остановись возле первого же большого супермаркета», — попросила она Давидку при въезде во Фрайбург, и
выскочила почти на ходу, не дожидаясь, пока тот затормозит. Было непросто разобраться в чужом супермаркете, где все продукты носили незнакомые имена, написанные по-немецки, но она справилась, потратив на это Бог знает сколько времени. Нетерпеливый Дунский дважды забегал в магазин и делал ей отчаянные знаки, но она отрицательно качала головой и продолжала поиски, которые увенчались двумя баночками французского йогурта, пакетиком итальянского сыра и пачкой швейцарского печенья.
Номи сразу согласилась съесть йогурт с печеньем, опровергая этим ехидные нашептывания Дунского, что она просто разыгрывает комедию для доверчивого мужа. Удовлетворенный Давидка припарковал «Опель» на площади перед собором и, оставив Номи в машине, они втроем отправились осматривать эту грозно таранящую октябрьские тучи кроваво-красную громадину.
Хоть собор был тоже готический, как и Страссбургский, он по духу принципиально от того отличался. Страссбургский был нежно-розовый и воздушный, он возносился к небу легко и весело, словно был построен не из камня, а из сливочного крема. Фрайбургский же, сложенный из местного красного гранита, поражал захватывающей дух высотой и свирепостью высеченных из того же гранита химер, причудливо рассеянных по его стенам, башням и карнизам. Прикрепленная у входа эмалевая табличка рассказывала, что на создание этого архитектурного чуда ушло более трех столетий, причем каждый последующий строитель старался превзойти предыдущего как размером башен, так и качеством их резных украшений.
Внутри собора царили мрак и холод, наводящие на мысль о полярной ночи и вечной мерзлоте. Ни мраку, ни холоду были нипочем дрожащие лепестки пламени сгрупированных в маленькие светлые островки свечей, которые только подчеркивали превосходство сил тьмы над силами света. Несоразмерный с человеческим ростом гигантский купол терялся где-то высоко-высоко над головой, так что мгновенно продрогшая до костей Габи почувствовала себя ничтожной пылинкой в космическом пространстве. Она захотела было для самозащиты купить и поставить среди других свою свечку, но зоркий Давидка ей не позволил:
«Ты тут ни при чем, это их дела!»
Габи смирилась с его запретом, но взамен потребовала, чтобы они немедленно покинули этот краснокаменный морг. Дунский попробовал было возразить — он, дескать, не все еще рассмотрел, но Давидка поддержал Габи, ссылаясь на то, что ехать предстоит далеко, до самого Милана, где их поджидает еще один прославленный собор.
Дорога до Милана и впрямь оказалась долгой и утомительной, однако на все жалобы Габи Давидка справедливо возражал, что всякий, желающий комфорта, должен останавливаться в банальном отеле «Интерконтиненталь», а не искать острых впечатлений на всяких аристократических виллах.
Проведя несколько ночных часов в маленькой придорожной гостинице, они рано утром пересекли итальянскую границу и к полудню с трудом нашли место на огромной городской стоянке неподалеку от миланского собора. Этот собор и не помышлял возноситься к небесам, он прочно упирался в землю всей своей многотонной мраморной массой. Перед входом, на просторной, засыпанной обертками от мороженого и мастика площади бурлил яркий карнавал вполне земной народной жизни — веселые толпы под звуки шарманки покупали пирожки, булочки и сосиски, а вороватые цыганки предлагали за гроши предсказать любому его ближайшее и далекое будущее. Габи с успехом отбилась от очередной цыганки и направилась было ко входу, как вдруг Дунский сжал ее локоть:
«Ты только глянь на эту настенную резьбу! Ничего особенного не видишь? А ты присмотрись, присмотрись!».
Габи прищурила глаза, присмотрелась и ахнула. Серовато-белые стены собора были густо усеяны вырезанными из камня миниатюрными сценками, каждая из которых представляла собой выразительное изображение пытки или казни. Десятки вариантов подвешивания за руки, за ноги и за шею чередовались с десятками вариантов отрубания или отпиливания конечностей. Их сменяли сцены сжигания одних несчастных на кострах разнообразных форм и размеров или кипячения других несчастных в котлах, кастрюлях и сковородках.
«Что это — воплощение мечты садиста?», — спросила она.
«Скорей всего, это муки различных святых, что не исключает и воплощения мечты садиста, — пожал плечами Дунский. — Пошли-ка пообедаем, вид чужих страданий разжигает во мне аппетит».
Они нашли маленький ресторанчик, запили спагетти алла горгонзола бутылкой кьянти и отправились дальше. С ослепительной скоростью мимо Габи замелькала Италия, — город за городом, церковь за церковью, дворец за дворцом, мосты через реки и реки под мостами, святые в золоченных овалах, золоченные овалы, обрамляющие святых, и рестораны, рестораны, рестораны, полные кьянти, спагетти, равиоли, тортеллини и ньокки.
Когда они добрались до Венеции, Дунский невидящим взглядом окинул парад голубей на площади святого Марка, и шепнул Габи на ухо:
«Я сыт искусством по горло. Еще один памятник архитектуры, и меня стошнит у всех на глазах».
«Меня тоже, — обрадованно согласилась Габи. — Давай сбежим куда-нибудь в горы».
«Не поможет — в этой стране даже горы построены по архитектурным проектам, Но у меня есть идея. Я почитал путеводитель и обнаружил, что Триест гордится одной из
