Нина Воронель - Тель-Авивские тайны
«А я-то воображала, что я и так ему подстать!» — возмутилась Габи.
«Никто, мною не стриженный, не может сравниться со стриженным у меня!» — доступно пояснил Давидка, уже поднимаясь по ступенькам виллы. В окнах виллы приветливо горел свет, рассыпаясь мелкими осколками на густых кружевах занавесок. Дунский позвонил, резная дубовая дверь тут же распахнулась, впуская их в ярко озаренную прихожую. С потолка свисала старинная люстра, освещая стоявшую на пороге высокую красивую старуху, — именно красивую старуху а не состарившуюся красивую женщину Все в ней было крупным — ровная спина, большие желтоватые зубы, длинные пальцы рук со слегка раздувшимися суставами, длинные ноги под темной шерстяной юбкой. Приветливо улыбаясь, она отмахнулась от извинений Номи:
«Ничего, ничего, вы ведь предупредили».
И сильным взмахом длинной руки указала на выходящие в прихожую двери:
«Вот ваши комнаты. Уборная — первая дверь в коридоре, ванная — вторая. Завтрак здесь, в столовой, с восьми до десяти. — И добавила прежде, чем Дунский и Давидка взялись за ручки чемоданов: — Пожалуйста, отдайте свои паспорта, это требование полиции».
Габи и Номи полезли в сумочки почти одновременно, но Номи опередила Габи на какие-нибудь пол-секунды, и первая подала старухе свои с Давидкой паспорта с вежливым пояснением:
«Обратите внимание, из-за причуд ивритского алфавита наши паспорта открываются с другой стороны».
Рукав ее при этом слегка сполз с запястья, открывая синюю полоску освенцимского номера. Неожиданно резко выпрямившись, старуха отдернула протянутую руку, так что паспорта упали ей под ноги на сверкающий натертым воском паркет. И сказала тихо-тихо, почти топотом:
«Произошла ошибка, у меня сегодня нет свободных комнат».
Габи показалось, что она то ли ослышалась, то ли не поняла приглушенно произнесенных немецких слов. Она все пыталась вложить в старухину ладонь свои паспорта, а та все отталкивала их, повторяя одно и то же, как заводная кукла:
«Это ошибка, у меня нет свободных комнат».
«Что значит — нет, когда они только что были, с уборной и ванной, и с завтраком от восьми до десяти?» — закричал Давидка на взрывоопасной смеси английского с польским — он, как и Габи, тоже еще не врубился. Зато Номи врубилась сразу. Она наклонилась, аккуратно подняла свои паспорта, и, даром что была ниже старухи на две головы, поглядела той прямо в глаза и прошипела в лицо на своем отличном немецком:
«Уже ночь, и никуда мы отсюда не уйдем! Надеюсь, ты меня поняла, старая нацистская сука!».
Похоже было, что старая сука ее поняла. Она молча отступила и, повернувшись к ним спиной, сняла трубку стоявшего на угловом столике телефона. Она быстро и тихо заговорила в трубку, так что даже Номи не разобрала, о чем речь. Пока она говорила, мужчины молча отнесли чемоданы в комнаты, Номи прошла за Давидкой и с грохотом захлопнула за собой дверь. И только Габи осталась в прихожей, прижимая к груди свои паспорта и не зная, куда их девать. И вообще — как теперь быть. Ей хотелось повернуться и стремглав выскочить из этого враждебного дома, но бежать было глупо и некуда, да к тому же никто не собирался к ней присоединяться.
Наконец, старуха закончила разговор, положила трубку на рычаг и уставилась на Габи невидящими глазами.
«Вас зовут Маргарита?» — неожиданно для себя спросила Габи, сама не зная, зачем.
Услыхав дурацкий вопрос Габи, старуха резко побледнела и, прислонясь к стене спиной, не сказала, а выдохнула:
« Идите спать, я не понимаю по английски!»
И тут в Габи вселился злой черный бес — вместо того, чтобы уйти и оставить старуху наедине с ее грехами, она сделала два шага вперед и уперлась глазами прямо той в глаза:
«А по-русски ты понимаешь, Маргарита? — И перешла на иврит, — Или лучше поговорить на идиш? Как у тебя с идишем?»
Старуха часто задышала и начала медленно оседать, но Габи твердой рукой удержала ее свободное сползание на пол, употребив при этом все свои познания в польском языке:
«Да нет, лучше всего, пани, конечно, знает польский! Ведь правда, матка боска ченстоховска?»
Неизвестно, сколько времени продолжала бы она эту игру в кошки-мышки, если бы входная дверь внезапно не распахнулась, впуская в прихожую крупногабаритную тройку — мужчину, женщину и немецкую овчарку Все трое выглядели такими большими и агрессивными, что черный бес стыдливо покинул Габи и выскользнул на улицу сквозь полуоткрытую дверную щель, пока последний из вошедших закрывал ее за собой.
Мужчина атлетическим движением придвинул тяжелое кресло и опустился в него, притянув к себе овчарку.
«Петра, забери маму отсюда, отведи наверх и позаботься, чтобы она легла в постель. А мы с Фрицци останемся здесь, будем следить, чтобы все было спокойно».
При этих словах оба — овчарка и ее хозяин — уставились на Габи, словно недоумевая, зачем она здесь. От их совместного взгляда Габи подняло в воздух и бросило за угол, на закрытую дверь, которая отворилась на долю мгновения и тут же плотно закрылась, втолкнув Габи внутрь комнаты. Раздевшись, Габи дрожащими руками вытащила ночную сорочку из чемодана, поспешно влезла в нее, накинула на плечи халат и задумалась, выходить в уборную или нет. С одной стороны, выйти было совершенно необходимо, с другой — совершенно невозможно. Потоптавшись на пороге, она заметила, что Дунский спит безмятежным сном младенца, и решилась — подставила к раковине стул и нахально обошлась без опасного выхода в туалет. Зато и зубы чистить тоже не стала, — неясно, кому назло.
Наутро они, не сговариваясь, вышли к завтраку одновременно с Давидкой, который как раз садился за накрытый на четверых столик. Он был один, без Номи.
«Они нас не отравят?» — спросила Габи, как бы в шутку, за которой пряталась доля правды.
Давидка пожал плечами:
«А черт их знает, но вряд ли. Маргарита сверху не спустилась».
И впрямь, старухи не было видно, завтрак им подавала Петра, такая же высокая и прямая, как хозяйка виллы, но не такая красивая — для этого она не успела еще достаточно состариться. Ее муж так же, как вчера, неподвижно сидел в кресле, овчарка лежала у его ног — можно было подумать, что они всю ночь не двигались с места.
«Номи категорически отказывается есть в этом доме», — объяснил Давидка, — она требует немедленно покинуть пределы этой страны».
«Но ведь у нас заплачено еще за две ночи!» — ужаснулась Габи.
«Вот увидишь, это уладится» — миролюбиво утешил ее Давидка.
И как в воду глядел — сразу после завтрака Петра принесла им маленький подносик с книжкой квитанций, в которую была вложена стопка немецких марок.
«Фрау Ваймер заболела и мы вынуждены отвезти ее в больницу, — сухо сообщила она на вполне приличном английском. — Я приношу извинения от ее имени и возвращаю вам деньги за две оставшихся ночи. Вот квитанция».
«Что знает — возвращаете деньги? — взвился Дунский, получив, наконец, возможность выразить себя на доступном ему языке. — Наши комнаты были заказаны заранее, и я не собираюсь колесить по городу в поисках другого места!».
В голосе его зазвенели высокие ноты, в ответ на которые большой пес вскочил на ноги и глухо зарычал. Давидка тоже вскочил на ноги:
«Немедленно уберите собаку!»
И тут за спиной Габи прозвучал голос Номи:
«Хватит, Давид! Пора уходить отсюда!»
Габи обернулась — Номи, в пальто, с сумкой через плечо, уже выкатила в коридор свой чемодан на колесиках:
«Вы как хотите, а я ухожу!»
«Мы еще не собрались», — беспомощно пролепетала Габи, но Номи решительно двинулась к выходу
«Мы подождем вас на улице».
«И оставите нас наедине с этой собакой?» — опять спросила Габи как бы в шутку, за которой пряталась доля правды. Однако Номи шутки не заметила: «Ты права, мы подождем вас тут. Собирайтесь скорей». Наконец, они неровным строем спустились по полукруглым мраморным ступеням и двинулись в сторону стоянки — мужчины катили чемоданы, Габи вела под руку Номи, которую била нервная дрожь.
«Мужчины, — воскликнула Габи, — зачем нас с Номи тащить внутрь стоянки? Мы лучше посидим с ней там, на барьерчике, и полюбуемся на игры счастливых купальщиков».
И повела Номи на противоположную сторону улицы к каменному парапету, окаймлявшему лужайку перед Термами Каракаллы. Открывшаяся глазу картина выглядела весьма завлекательно — внешние купальни были полны народу. Некоторые, барахтаясь, боролись с сильным потоком, волочащим их по кругу по извивам большего бассейна, другие, сбившись, как сардины в банке, втиснулись в покрытые паром круглые лохани горячих джакузи, разбросанных по лазурному полю меньшего. Если слегка приркыть глаза и прищуриться, зрелище весьма напоминало одну из адских картин любимого художника Габи, Иеронима Босха
Едва она усадила Номи на парапет, как дверь виллы распахнулась, выпуская наружу всех оставшихся там участников ночной драмы. Первой шла Петра, ведя на сворке овчарку, за нею старуха в черной шляпе с ридикюлем в руке, шествие замыкал муж Петры, несущий большую дорожную сумку.
