Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)
Прошло не двадцать минут, а все полчаса. Потом — час. Умка терпеливо выглядывал наружу — прожекторы все еще шпарили во всю мощь. Послышались пьяные голоса снаружи. Умка дал знак лечь на пол и молчать. Голоса вперлись в сарай и полоснули светом фонариков. Полоснули скорее для проформы. И ушли. Шаги стихли в тот момент, когда прожекторы потускнели.
— Готово, — шепотом произнес Умка, — почапали.
Он первым упал на снег и пополз. Двое других поползли за ним. Сердца сразу впитали в себя жуткую силу льда. На той стороне реки мигали веселые огоньки портовых кранов.
Глава III
Кух зашел к Сорову отдать пласты Боуи и узнать о стоимости побега
за “китайку”
Год 1984-й, декабрь
Кух зашел к Сорову отдать пласты Боуи и узнать о цене побега за “китайку”. Тот успел выспаться после смены и слушал музыку.
— Привет, — бодро сказал он, — посмотри, какую красоту я купил.
На тумбочке стоял проигрыватель, чем-то напоминающий планету Сатурн. Тоже кругом какие-то кольца…
— Называется “Корвет”, — просветил Соров. — С новым типом тонарма, пласты не пилит. Потрогай, какой легкий. И регулируется.
— Дорогой, наверное, — вяло отреагировал Кух.
— Да уж. Две нелегалки за “китайку” — и здрасте!
— Так ты скажешь цену?
— Все, как я говорил, со скидкой — восемьсот. Это за всех пятерых. — Все это Соров проговорил с ленцой. — Как тебе Боуи? Скажи же, “Пинапс” — здоровский альбомчик. А как Дэвид поет “See Emily Play”? Это ведь песня Сида Барретта, ты помнишь?
— Конечно помню. — Кух уже мыслями был в том месте, где эхо настырно спрашивало — откуда мы возьмем этакую прорву денег? Он сел на соровский диван. Стал рассматривать плакаты на стене — “Pink Floyd” в Помпеях, Дэвид Боуи в образе Белого Герцога, хиппушка Джоплин с цветными боа на шее.
— Но почему так дорого? — Все-таки он задал этот вопрос.
— Цена складывается из затрат. Машинисту — дай, ведь у него в этот день выходной. Охране — дай, и она, сука, все больше и больше хапает. Борзые, блллль. Нужно что-то и Деду Щукарю, нашему патрону, в карман положить. Он же этот бизнес придумал. Думаю, лет восемь-десять, как
возит нелегалов. Крутой дядя, мозг! Если бы я еще цену накрутил, было бы на две сотки дороже. Но я ваш должник, вы меня на куче выручили, я это ценю. И вообще, вы чуваки верные.
— Значит, торговаться не имеет смысла?
— Никакого. Меньше не выйдет. Торговаться — только геморрой наживать.
— Деньги мы найдем. — Сейчас Кух в это верил. — А ты расскажи, каким образом ты нас доставишь.
Соров взял сигареты, закурил. Прищурившись, как артист Пуговкин, он сказал:
— На какое число мы договаривались? На двадцать пятое декабря? Тогда смотри. Двадцать пятого вы подходите к остановке “Северная проходная”. Часиков в шесть вечера. Будет уже темно. Через проходную я вас не поведу, для этого есть дырка в заборе. Наша собственная дырка. Никому не известная. До нее придется идти минут пятьдесят, но оно того стоит. Вы пролезете через дыру, а я пойду назад, мне надо на проходной пропуск отметить. Таковы правила. Потом я вас встречу возле дыры — придется меня подождать. Я постараюсь быстро обернуться, но все равно где-то с полчаса уйдет. Но ничего страшного — в это время немного людей по заводу шастает, все ишачат. И потом идем на объект. Локомотив уже будет наготове. Вы сядете к машинисту, есть там уголок, спрячетесь. Хотя охрана будет предупреждена, зазря светиться не надо! Да все вери велл, рутина!
Я в месяц по три-четыре группы нелегалов провожу. На майские вообще был аврал. Откуда же, как ты считаешь, у меня такая коллекция взялась?
— Но охрана все равно проверять будет? — Кух решил, что лучше выяснить все сейчас, чем на месте.
— Иногда просто подходит, берет деньги и уходит. Их там два человека. Или три. Да если и заглянут к вам в закуток, то ничего не сделают. Деньги-то уплочены! — Соров сыто захохотал.
— Никакого риска?
— Как в троллейбусе на работу проехаться. — После паузы: — Мы довезем вас до развилки. Я вам покажу, куда идти. Пойдете лесом до водокачки, хороший ориентир, не собьетесь. Выйдете на трассу. Ночью дальнобойщиков сколько хочешь. Только придется разбиться по два человека. И кому-то из вас придется в одиночестве голосовать. Больше двух человек не возьмут — у них тоже проверки. Доедете до Саранска. Это вам слегка не по дороге, сделаете крюк. Но в Саранске можно взять билеты на Питер, как вам надо.
— Теперь объясни, как ты нас назад привезешь.
— Все так же. Позвонишь из Питера. Назовешь число. Лишних подробностей мне не надо. Только число. А я скажу время, когда вам надо быть. Где? Все на той же развилке. Предупреждаю, что точное время — минуту в минуту — я вам не скажу. Возможно, придется подождать час-два. Главное, чтобы вы сами к этому времени подъехали. Но мы, в крайнем случае, вас подождем.
— Сложно…
— Только в первый раз. Те, кто часто ездит, привыкли. Я же тебе говорю — рутина!
На одну из последних репетиций Брюх принес свежую, построенную как речитатив песню “Мы — шланги (Гибкие люди)”, за которую сразу ухватились с остервенелым энтузиазмом…
Раз в пятилетку мы глядели вперед и меняли путь, умудряясь не сбиться с курса,
Нас красили разным колером, и я удивляюсь, как я остался русым,
И каждый новый вождь обвинял предыдущих в экстремизме или в застое.
И как теперь думать, верить, любить, да ведь мы не герои…
Мы —гибкие люди, мы — шланги…
— Нас линчуют, и хрен с ним! — кипятился Кух. — Но записать ее надо обязательно.
Никто не спорил. Все уже прикидывали музыкальные фразы на вверенных им инструментах, в какую бы обертку поэффектнее завернуть песню-лозунг. Сам автор “Шлангов” краснел и потел от смущения. Гордость, что смог удивить корешков, прыгала под ребрами и разбегалась по телу гусиной кожей удовольствия.
Хронопы не раз дискутировали на тему, что есть советская власть. Слишком простым ответом было бы указать на увядшее политбюро или партийно-комсомольских функционеров на местах. Хотя и это так. Но подчас они забывали, что даже самые радикальные диссиденты — часть этой самой советской власти. А уж те, которых хватает только на то, чтобы шептаться на кухне, — и подавно.
Хронопы выросли при советской власти, она их воспитала. Она проросла в каждом. Она в том, что они обожали, и в том, что они ненавидели, в том, к чему привыкли, и в том, к чему никак не могли привыкнуть. И как бы хронопы ни лелеяли в себе ростки свободы и демократических иллюзий, все их поступки зачастую будет диктовать она — столь ненавидимая ими советская власть.
Полковник Сухарев не был бы полковником КГБ, если бы не обнаружил дневник Алюни. Зря, что ли, его учили в спецшколе. Уж где-где, а дома все должно было существовать под неустанным контролем. Он расстраивался, что дочь изменяла ему с кучкой интеллектуальной шпаны. Но, в конце концов, это даже и к лучшему. Свой человек в чужой среде никогда не лишний. А информатор, который даже не подозревает о своей миссии, — самый лучший. Когда пескарю пришла в голову эта мысль, он хитро ухмыльнулся и легонько стукнул кулаком по стене.
Его повеселило, что Алюня не только нашла для дневника действительно надежное место, но и каждый раз приклеивала к обложкам тетради тонкий волосок. Все-таки она была дочерью своего отца. “Вот так Алюня!” — смеялся про себя Сухарев. Но и он не валенком сделан. Волосок он аккуратно отклеивал и после прочтения так же осторожно приторачивал, как было. “Как учили”.
Информация об отставном майоре пескаря озадачила. Он пробил его по своим каналам. По документам значилось, что Рябов Виссарион Игоревич списан из армии подчистую с диагнозом “параноидальная шизофрения”. Пескарь пролистал историю его болезни. Бред, галлюцинации, возбуждение. На ранней стадии малоразговорчивость, необщительность, замкнутость, на поздней — заинтересованость такими областями знаний, к которым до этого не испытывал никакого влечения. Одержимость новыми теориями.
Бух позвонил на квартиру Марины, девушки питерца Фирика, тот сам снял трубку.
— Привет, хроноп-хроноп! — весело приветствовал Буха питерец. — Бальзаки уже в пути, подтвердили свой приезд. Везут плюшки, скороварку. Плюшки фирменные, “фендера”. Плита шестнадцатиканальная.
