Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Мистер Мак-Грегор...
Вернулся Гёц — еще с одним безупречно одетым швейцарским немцем-банкиром, и Мак-Грегор мысленно порадовался тому, что Кэти заставила его пойти в Лондоне к хорошему портному и сшить себе хороший костюм: Мак-Грегор понимал, что если к нему и относятся здесь с долей уважения, то благодаря английскому покрою пиджака, а не курдским верительным грамотам.
— Это герр Мюлер, — сказал Гёц. — Он объяснит ситуацию.
— К сожалению, — тут же подхватил Мюлер на безукоризненном английском, — объяснять нечего. Мы ничем не можем вам помочь, мистер Мак-Грегор.
— Но ведь вы знаете, где эти деньги.
— Мне нечего прибавить, — сказал Мюлер твердо, как ножом отрезал. — Мы не уполномочены давать вам какие-либо сведения.
— А кто уполномочен? — спросил Мак-Грегор.
— Затрудняемся сказать, — ответил Гёц. — Во всяком случае, мы больше не несем ответственности.
— А кто же несет, герр Гёц?
Они стояли посреди кабинета, на безупречно настланном ковре — подальше от стульев, и Мак-Грегора не приглашали сесть; герр Мюлер не выпускал из рук письма, покачивался на каблуках, явно торопился по делам. На минуту Мак-Грегор забыл, кто из них Мюлер, кто Гёц.
— Мы ничего не можем обсуждать и ничего не можем сделать. Крайне сожалею, но мне нечего прибавить, — повторил Мюлер.
Мак-Грегор помолчал, подумал.
— Что ж, — сказал он. Надел пальто, протянул руку за письмом. Герр Мюлер покачал головой:
— Думаю, письмо мы должны оставить у себя.
— Нет, — резко сказал Мак-Грегор.
— Боюсь, что должны будем...
— Это личная доверенность, — сказал Мак-Грегор. — И прошу возвратить ее мне.
— Считаю, что следует оставить письмо у нас, мистер Мак-Грегор...
Мак-Грегор выдернул у Мюлера из рук письмо.
— Вы ошибаетесь, герр Мюлер, — сказал он, чувствуя, что вся кровь бросилась ему в лицо.
Теперь, желая уйти, он ощутил в наступившей паузе, что все четверо в комнате враждебны ему. Но он решительно направился к дверям. К его удивлению, они оказались не заперты. Стеклянными коридорами он вышел на Банхофштрассе, спустился оттуда к Лиммату и остановился, чтобы успокоить нервы. Не сам инцидент так на него подействовал, а осознание того, что не следовало и являться в банк.
Подлинные размеры ошибки стали ясны два часа спустя, когда к нему в отель на набережной, под курантами, звучащими, как перезвон альпийских коровьих бубенцов, явились двое в неброском штатском и, предъявив полицейские карточки с вытисненным сверху большим белым крестом, попросили Мак-Грегора пройти с ними в канцелярию — тут же по соседству, на набережной.
— Нет, — сказал Мак-Грегор, все еще гневно-напряженный. — Никуда я с вами не пойду.
— Так, так. Вы говорите по-французски или по-немецки, мистер Мак-Грегор? — спросил один.
— Нет, — солгал Мак-Грегор, зная, что лучше держаться родного языка.
— Тогда не угодно ли спуститься к управляющему отелем?
— Нет, не угодно, мосье. Никуда я с вами идти не намерен.
— В таком случае придется нам побеседовать здесь, — сказал полицейский помедлив.
— Пожалуйста.
— Прошу вас сесть.
— Садитесь, если хотите, — сказал Мак-Грегор. — Я же предпочитаю стоя.
— Как вам угодно.
Вид у них был американцев, а выговор — швейцарцев; один вел «беседу», второй же глядел — молодо, насупленно-серьезно и строго. Беседующий был рыжеволос и держался так, как если бы ему доподлинно было известно, что кроется за розысками денег.
— Есть у вас документ, удостоверяющий личность? — спросил он.
Мак-Грегор предъявил паспорт; полицейский бегло просмотрел его, но возвращать не спешил, держал небрежно в руке.
— Нет ли других документов?
— Нет.
— Как я понимаю, у вас имеется письмо, мистер Мак-Грегор.
Мак-Грегор не ответил.
— Нельзя ли нам взглянуть?
— Письмо, о котором речь, не имеет никакого отношения к швейцарской полиции, — проговорил Мак-Грегор. — Это письмо частное.
— Нельзя ли в таком случае узнать, чья там подпись и где оно было написано?
— На подобные вопросы я отвечать не обязан и прошу не задавать их, — сказал Мак-Грегор.
— К вашему сведению, мистер Мак-Грегор, — сказал полицейский, — нам известно, что в Европе — и у нас в Швейцарии — существуют курдские террористические организации.
— Я ровно ничего не знаю о террористических организациях. Это не имеет ко мне ни малейшего отношения.
— Как мы понимаем, письмо ваше является доверенностью от курдской организации.
— Мое письмо — всего лишь частное рекомендательное письмо, связанное с денежным аккредитивом. Вот и все.
— С чьим аккредитивом?
— Опять-таки думаю, что не обязан отвечать, — сказал Мак-Грегор. Он стоял неподвижно и молча — так безмолвствует житель Востока, задавшийся целью «перестоять» противника. Мак-Грегор делал это бессознательно — он с детства так привык. Но тут вдруг осознал восточность своего молчания, видя, что обоих полицейских явно раздражает такая непреклонность.
— Прошу учесть: Швейцария не любит, когда иностранные организации действуют в ней, пользуясь здешними благоприятными условиями, — сказал рыжеволосый.
— Разумеется.
— Вот это нам и хотелось бы с вами обсудить, мистер Мак-Грегор. Так не угодно ли спуститься с нами?
Мак-Грегор мотнул головой.
— Своею волей я никуда отсюда не пойду, — сказал он, — вам придется меня прежде арестовать.
Пауза, неподвижность.
— Мы не хотим прибегать к таким мерам, — сказал полицейский, нарочито медленно пряча паспорт Мак-Грегора в карман.
— Прошу отдать паспорт, — сказал Мак-Грегор, протягивая руку.
— Вы получите его позже. Нам нужно кое-что проверить.
— Нет. Прошу вернуть его сейчас. Или же дать мне расписку.
Паспорт вернули, и Мак-Грегор подумал, что вот и пригодился немалый опыт, приобретенный на полицейских допросах в Иране.
— Так, так, мистер Мак-Грегор, — сказал рыжеволосый. — Мы не желаем принуждать вас к чему-либо силой. Мы знаем, что вы уполномочены нелегальной курдской организацией, действующей в Швейцарии, и хотя вы не ограничены в праве въезда и выезда, но в подобной ситуации существует предел нашей терпимости. Что происходит в Турции, нас не касается. Но что происходит здесь, касается.
Мак-Грегор почувствовал, что серые тени двух убитых турок неумолимо следуют за ним и здесь, на улицах Европы. Гнев испарился. Его сменил знакомый страх запутаться, попасть в ловушку, и Мак-Грегор снова ушел под защиту молчания. Просто стоял не шевелясь и молчал — упрямо и непреклонно.
— Предлагаем вам безотлагательно покинуть Швейцарию, — сказал рыжеволосый, и на этом разговор кончился, они ушли.
Мак-Грегор тяжело перевел дух. Хорошо хоть, что Кэти здесь нет. Он не удивился, когда в цюрихском аэропорту паспорт снова передали тем двоим — рыжеволосому и его насупленному молодому спутнику, поджидавшим у контрольного барьера. Через полчаса паспорт молча возвратили и пропустили Мак-Грегора в самолет. Но Мак-Грегор знал, что теперь он попал в серую, в пластиковом переплете книгу, которую чиновники паспортного контроля раскрывают всякий раз, когда на красно-белый швейцарский рубеж прибывает известный преступник, проститутка или революционер, желающий въехать в страну.
Глава четырнадцатая
Из осторожного рассказа мужа Кэти поняла, что произошло в Цюрихе. Детали Мак-Грегор опустил, но, как и ожидал, Кэти укорила его, что он глупо и зря подставил себя под удар.
— Сколько я тебе твердила, что нельзя так, — напомнила она ему. — Ты только сам обратишь себя в жертву, натравишь на себя всю европейскую полицию.
Он понимал, что Кэти права: не столько сам по себе промах был досаден, сколько сознание того, что и границы, и парадные двери Европы закроются перед ним, если он опять поведет себя так неуклюже. И сказав: «Согласен. Знаю. Ты была права, а я неправ», он снова предоставил Кэти действовать и согласился ждать, покуда она приводила дом тети Джосс в порядок, требующийся для приема влиятельных парижан.
Дом первоначально и был обставлен для богатых и чинных — в эдвардианском духе — приемов, но тетя Джосс попросту затворила его весь, спрятала под замок его сокровища и зажила беспечально под лестницей, опекаемая своим привратником в шлепанцах и его женой. Мадам Марэн стирала, стряпала, вносила, грузно ступая, завтраки, обеды и чаи в таинственное обиталище тети Джосс, а затем скрывалась и сама в свою комнату за кухней. Однако когда Кэти извлекла из буфетов великолепный старинный выпукло-узорный фарфор, столовое белье и увесистое серебро, ей пришлось через агентство по найму пригласить девушку-прислугу Сильвену, поскольку мадам Марэн хоть и отлично готовила, но подавать гостям отказалась. Ноги отекают, да и печень болит. Так что уж провансалке Сильвене приходилось курсировать между кухней и столовой, тяжко украшенной орехового кудрявой резьбой, тусклыми дорогими гобеленами и громадными, в мушиных точках, люстрами, которые Кэти велела снять и промыть спиртом.
