Даниэль Глаттауэр - Потому что
Я скомкал письмо и вычеркнул Хелену из своей памяти. Однако с наступлением вечера она вопреки моей воле вернулась.
На следующее утро я ощущал такое равнодушие ко всему, что позвонил адвокату и попросил его не откладывать обещанного разговора и приехать ко мне при первой же возможности. Он как раз осматривал какую-то квартиру и, судя по голосу, смутился. Наверное, ему было неудобно общаться с убийцей в компании маклеров.
Эрльт ответил, что готов побеседовать со мной прямо сейчас, выказав понимание. А может, ему просто недоставало воображения представить распорядок дня заключенного, и он думал, что я с трудом нашел для него место в своем деловом графике.
В общем, в полдень мы сидели с ним в комнате свиданий. Оба выглядели измотанными: я — из-за бессонных ночей, он — преодолев двадцать ступенек без лифта. После рождественских праздников Эрльт прибавил еще несколько килограммов. Вспотел он, вероятно, не в последнюю очередь из страха передо мной. Я был небрит, мои волосы жирно блестели, как и его кожа. Мой серый тренировочный костюм висел мятыми складками.
В моем взгляде читалась обреченность, с которой я намеревался выслушать приговор, сулящий мне пожизненное заключение. В этом отношении я тренировался, готовя себя к встрече с присяжными.
— То, что вы рассказали мне во время нашего последнего разговора, — начал он, и в горле у него будто снова зазвенела металлическая пластина, — нуждается в пояснениях. Если точнее, мне не совсем понятны причины, побудившие вас совершить это, и, преодолев страх…
Волна накатывала на волну. Из вежливости я притворился, будто не поспеваю за стремительным полетом адвокатской мысли.
— …довести дело до точки.
Я не ожидал такого оборота и встревожился.
— Вы должны были знать свою жертву, — продолжил Эрльт.
Я вздрогнул и хотел вскочить, но адвокат снял очки и строго взглянул на меня своими свиными глазками, пригвоздив к стулу.
— Ваши пути пересекались. Разве вы не учились вместе в школе? — Он был слишком взволнован, чтобы дожидаться ответа. — Лентц два семестра изучал германистику. Вы были знакомы по университету?
Ситуация становилась абсурдной. Еще чуть-чуть — и я рассмеялся бы ему в лицо. Эрльт достал розовый лист плотной бумаги с наклеенными на него газетными вырезками и дрожащими руками развернул его передо мной.
— Лентц был активистом движения в защиту гомосексуалистов, вел семинар по организации политических акций. Он возглавлял демонстрации за легализацию легких наркотиков, числился среди организаторов конгресса по СПИДу, выступал против дискриминации гомосексуалистов. И вы писали об этом, господин Хайгерер. Может, вы знали его ближе? Вы гей? У вас была с ним связь? Он изменил вам, и вы убили его из ревности? Если в состоянии аффекта, то у вас есть смягчающие обстоятельства. Параграф шестьдесят…
— Хватит! — закричал я, испугавшись собственного голоса.
Эрльт вздрогнул, собрал вырезки в папку и быстро убрал ее с глаз долой. Его обидели. На него, образцового ученика, Шерлока Холмса, замаскировавшегося под маменькиного сыночка, наорали. Он ведь с детства привык получать вознаграждение за внеклассную работу, например, ванильными трубочками. Я оказался слишком груб для него, и это меня огорчало.
Я объяснил ему, что нахожусь не в лучшем психическом состоянии и в настоящее время мне нечего сказать об убитом и нет желания даже слышать его имя. Как он понял мои слова — его проблемы. Он должен был избавить меня от объяснений. Ему вообще не следовало продолжать заниматься моим делом. Он изложил факты — они говорили сами за себя. Эрльт робко кивнул, избегая смотреть мне в лицо.
— Поверьте, я благодарен вам за желание помочь, — произнес я, трогая его за плечо. — Но вы проделали никому не нужную и кропотливую работу. Мне она не принесет никакой пользы, вам тоже ничего не даст, даже денег. Приберегите свои силы для более сложных дел. Мое — слишком простое.
Он взглянул на меня. Его свиные глазки снова исчезли за очками. Я подмигнул ему.
— Все будет хорошо.
Адвокат поблагодарил меня, сам не зная за что. Он понял, что не нужен мне, и уходил в плохом настроении. Я искренне жалел его.
Следующие несколько дней оказались для меня очень тяжелыми. Я напрасно искал себе занятие, способное отвлечь от тягостных размышлений. Мне даже пришла идея полистать Библию, лежавшую на ночном столике. На всякий случай в каждой камере имелось по экземпляру Священного Писания в черном переплете. Книга нагнала на меня тоску, чего со мной никогда не случалось за время моей работы в издательстве. Ни одна из ее притч не имела ко мне никакого отношения. Религия — не то, что можно понять. Это либо знание, либо вера, либо притворство. Ни то, ни другое, ни третье было мне не под силу. Меня хватало лишь на то, чтобы соответствовать ожиданиям. Очередное состояло в том, что я должен выстоять. Шахматный журнал подошел бы мне сейчас больше. Или решение и составление шахматной задачи.
Мое уединение нарушили разносчики пищи.
Из того, что они мне давали, я съедал ровно столько, сколько нужно, чтобы не выглядеть жертвой добровольной голодовки. Никто больше не решался предлагать мне прессу, поскольку одним из моих развлечений стало разрывание газетной бумаги на мелкие кусочки, напоминающие конфетти. Несмотря на тяжелое душевное состояние, я оставался приветлив со своими тюремщиками. В благодарность за это они перестали пересказывать мне новости из большого мира. Иногда я даже интересовался, как их дела.
«Спасибо, все нормально», — отвечали они, не досаждая мне дальнейшими разговорами. Вероятно, им становилось хорошо уже от одного моего вида.
Как-то раз, мучимый бездельем, я откопал скомканное письмо Хелены, твердо решив дочитать его до конца, пропустив начало. Мне это не удалось. Я снова увидел предложение: «Если же ты решил играть до конца, прошу тебя вычеркнуть меня из своей памяти». И возненавидел его. Оно показалось мне очень жестоким, напористым. Ниже шли строчки, которые было почти невозможно прочитать: в деловых сообщениях часто встречаются дополнения мелким шрифтом.
«В самом крайнем случае, если тебе действительно понадобится моя помощь, ты можешь оставить мне сообщение. Пароль: „Вильфрид“. („В“ как „W“.) В ближайшие дни я снова появлюсь в знакомом тебе кабинете, чтобы забрать свои вещи. Ты помнишь, что я ответила на твой вопрос, увидимся ли мы снова? Я сказала „да“. Твоя Хельга».
Подождав, пока мои официанты подадут следующее блюдо, я осведомился у них о человеке по имени Вильфрид, который как будто работает здесь в охране. Фамилии я не помню. Я хочу передать ему привет от нашего общего друга. С глазу на глаз, если такое возможно. Узнал, что единственный сотрудник с таким именем — Вильфрид Хёрль из третьего корпуса. Коллеги называют его Граф Дракула. Граф — потому что когда-то он служил дворецким в одном богатом доме. Дракула — за то, что он работает только в ночную смену и имеет такую бледную кожу, что кажется, в жилах у него совсем нет крови. Они обещали прислать его ко мне. В благодарность за услугу я съел весь картофельный суп и положил на тарелку записку для повара с одним-единственным словом: «Восхитительно».
Граф явился в ту же ночь, гремя все той же связкой ключей. Этот звук разбудил во мне тяжелые воспоминания о Рождестве и письме с черной каймой. Сейчас Алекс лежит в земле, а я не был даже на ее похоронах. Я подвел ее, как всегда.
Для начала я протянул Графу несколько купюр. Денег у меня здесь оставалось больше, чем я мог растратить.
— Где письмо? — спросил он.
Стоило ему раскрыть рот, как я сообразил, что у него в жилах вместо крови текла водка.
— У меня нет письма, я…
— Завтра в два часа ночи, — недовольно проворчал он.
— Простите, я хотел бы встретиться с ней лично.
— Так, значит, завтра в два ночи? — Он заметно нервничал.
— Да, думаю, это время меня вполне устроит, — улыбнулся я.
Он оставался серьезен, явно не желая любезничать с преступником.
На прощание я вручил ему еще одну купюру. Деньги не имели для меня никакого значения. Он прогремел ключами — и это была его единственная реакция на мои действия.
Меня переполняли эмоции, не имеющие выхода. Я словно воспламенялся изнутри, не имея возможности открыть предохранительный клапан. Когда я представил Делию, целующуюся с романистом Жаном Лега, меня прошиб холодный пот. «Это все картофельный суп», — убеждал я себя, стараясь отвлечься от этих мыслей.
— Вы зациклились, — объяснил тюремный врач, к которому меня потащили, обнаружив лежащим на полу камеры с бледным, как полотно, лицом. — Вам необходимо возобновить пробежки, снова заняться спортом.
Я вспомнил столярную мастерскую, и мне стало плохо.
По крайней мере, они оставили меня в покое. С наступлением темноты мне полегчало. Я подумал о бескровном Графе со связкой ключей, и это разорвало круг неприятных воспоминаний.
