Светлана Борминская - Вы просили нескромной судьбы? или Русский фатум
... Они играли уже второй час. Тесть выигрывал... Ему непозволительно и мелочно везло, считал Павел Олегович.
Изредка они обменивались репликами, ставя на кон по сто-двести рублей каждый.
– Мои мечты, – забирая карту для прикупа, бормотал Голда. – То, о чем я просил...
Тесть с достоинством ждал.
– Э-э-э... вот сходил к Ионе и попросил, – снова в никуда сказал Павел Олегович, но так и не закончил мысль.
– Волшебно, – перебил его тесть, делая ставку.
– Что волшебно? – переспросил Голда, сбросив все карты и прикупив новых.
– Волшебно, – повторил тесть и причмокнул. – Плевать! – И снова забрал кон.
– Я все равно ни о чем не жалею, но... – Голда нахмурился, потом добавил: – Мне кажется, нам нужно пожить отдельно, вот как!
– А сколько раз ты, дорогой зять Паша, с моей дочерью жил отдельно? – поинтересовался Исаак Исаакович. – А-а-а?.. Напомни-ка...
Павел Олегович не счел нужным отвечать и тем более оправдываться.
Они просто обменивались репликами между игрой, абсолютно индифферентными рыбьими звуками, в которых смысла было не больше, чем в фоновых голосах ковбоев из вестерна, который смотрела в это время в соседней комнате теща Марья Тимофеевна.
Теща, старуха с длинными волосами, заколотыми в халу, приготовила им зеленый чай и рысью вернулась к телевизору в соседней комнате. По квартире волнами шла оглушительная голливудская музыка...
– Маша! – трижды крикнул тесть, и глуховатая теща, ворча, все-таки убрала звук. Приглушенный, он звучал, как ни странно, еще оживленнее!
Павел Олегович глянул на часы – было уже начало одиннадцатого ночи, и тесть, перехватив его взгляд, желчно поинтересовался:
– К жене торопишься, на Николину Гору, да?
Павел Олегович кивнул, не желая вдаваться в подробности, куда именно он торопится.
Тесть смерил Голду взглядом, и тут Павел Олегович не выдержал и состроил рожу в своем репертуаре. Тесть хмыкнул...
– Женский возраст озвучивать не принято, – вдруг проговорил Исаак Исаакович. – Фридке ведь уже шестьдесят?.. – спросил он зачем-то, словно забыл лета своей младшей дочери.
Павел Олегович демонстративно пропустил реплику тестя мимо ушей, но все-таки, где-то минут через пять, счел нужным поправить:
– С чего вы взяли, Исаак Исаакович? – аккуратно поинтересовался он
– А сколько ей? – индифферентно пожевал губами тесть.
– Пятьдесят восемь, – вздохнул Голда.
Оптимальная комбинация карт снова была в руках тестя, и он в который раз забрал кон и довольно заурчал, а Голда вздохнул про себя: «Прохвост старый!..»
Мартини с вишневым соком на подносе почти не убывал, так как оба были невеликими любителями пропустить. Тесть прихлебывал зеленый чай с рахат-лукумом, а Голда облизывался и мечтал поскорее улизнуть из гостеприимного дома.
«Я становлюсь злее и злее, – внезапно подумал Павел Олегович. — Что это я?.. А?.. У меня все есть – даже то, что мне не нужно! Отчего же я становлюсь все злее и злее?»
– Паша, если бы ты не строил рожи и не имел столько любовниц, ты б повесился! – поставил на прошлой неделе диагноз банкиру Голде его знакомый психиатр, практически близкий друг. – У тебя эмоционально-ситуативный вакуум в душе, на данный исторический момент, – добавил он и предложил полечиться гипнозом.
Игра в покер продолжалась. Невозмутимый, как тунисский верблюд, тесть выигрывал раз за разом, ставя на кон уже по 500 рублей. Около двенадцати ночи Павел Олегович с улыбкой поднялся. Он устал, но выходной день получился на редкость плодотворным, как и вся его жизнь, полная труда и фарисейства.
– Ну, что – спокойной ночи, малыши? – миролюбиво предложил он Исааку Исааковичу. Дражайшая теща Марья Тимофеевна уже спала в кресле, неподалеку от работающего телевизора, и похрапывала.
Лицо тестя из благодушного внезапно превратилось в злое.
– Когда ты, Паша, был ассистентом аудитора, то я, глядя на твои гримасы, не мог даже подумать, что в тебе дрыхнет такой половой гигант... Как мужчина, я могу тебя понять... Но, как отец Фридки, уволь... Паша, уволь. – Тесть, прихрамывая, шел за ним, чтобы закрыть дверь. – Знаешь, Паша, а после того, как я перестал вожделеть женщин, жизнь стала намного спокойнее, – задумчиво глядя на «молнию» брюк Павла Олеговича, вздохнул Исаак Исаакович. – Страдания дешевые и даже дорогие, любезный зятек, не должны задевать твою семью, ведь мужчина женатый – полностью принадлежит детям и жене. – Исаак Исаакович привычно, по-верблюжьи, пожевал губами. – А если тебя привлекут за совращение этой двухметровой тринадцатилетней лошади? Хотя я слышал, сейчас уже в четырнадцать лет им дают паспорт, но пойми... – Исаак Исаакович стоял на лестничной площадке рядом с зятем и крепко держал того за рукав. – Карьера банкира делается по-разному, и за тебя ее сделал я, ты не забыл, дорогой зятек, надеюсь? – внезапно спросил Исаак Исаакович.
И это было «последней каплей» в их прощальном разговоре.
– А не поехали бы вы в Аликанте, Исаак Исаакович? – тихо и свирепо сказал Голда и стал спускаться по лестнице вниз. – Ведь все может быть без злого умысла, как вы не понимаете? – подняв голову, выговорил он тестю, сердито глядевшему на него сквозь очки.
– Бесконечный самообман счастья, – проворчал ему вслед тесть, и Павел Олегович вдруг разозлился еще больше, у него даже был порыв вернуться и набить престарелому тестю морду, но он продолжил спускаться вниз, дергая щекой и строя по привычке рожи. Стремительно выбежав из подъезда, Голда поискал глазами машину.
– В «Алые паруса», – кивнул он водителю.
И спустя какие-то минуты «Мерседес» уже сворачивал к жилому комплексу «Алые паруса», где Голда снял апартаменты, намереваясь в дальнейшем купить их для Дашеньки. Вот только та получит паспорт.
«Мерседес» на минутку притормозил у ларька, и водитель по просьбе Голды сбегал к нему за бутылкой шампанского и французским клубничным мороженым.
«Я ведь просил счастья месяц назад... И где же оно?.. – снова вспомнил Павел Олегович. – У меня сплошные проблемы, а ведь в детстве я мечтал поступить в цирковое училище!.. Мне пятьдесят пять, я банкир, у меня дети и маленькие внуки, новая любовь, а моя старая мечта никуда не делась, я по-прежнему хочу быть всемирно известным клоуном, как Чарли».
ТО-СЕ
«В Париже ночь, в Нью-Йорке вечер...» – напевая под нос, выбирал себе добычу Енотов и, наконец, выбрал – добыча сама вышла из подъезда, хромая и опираясь на палочку, и встала перед ним, благодушно улыбаясь беззубым ртом.
– Шопена слушала и забыла хлеба купить, то, се... – подняла на него небесные глаза старушка. – А меня Изабелла Ильинична зовут, обращайтесь, если что!..
«Лет сто... пять!» – безошибочно определил возраст старой перечницы Енотов.
«Вылитый мой внучатый племянник, – изумилась Изабелла Ильинична, протирая глаза кулачком. – Вернулся, значит... А я уж забывать его стала».
– Шмулик, а что ты такой понурый, а?.. – на всякий случай спросила Изабелла Ильинична. – И не при галстуке, Шмулик, как так?..
Санчес Енотов, стараясь не вздрагивать, преданно смотрел в подслеповатые старушечьи глаза.
– Я в булочную сейчас сбегаю, тетя Изабелла. – Санчес огляделся, с ужасом обнаруживая, что никаких булочных на улице среди вечерней жаркой хмари, машин и офисов не видно. – Вам булок или калачей, тетя?
– И булок, и калачей, и пять кулебяк с капустой. – Изабелла Ильинична кивнула куда-то на угол соседнего дома. – Там!.. – И, повернувшись, похромала обратно в дом. – Не задерживайся, Шмуль, – обернулась она, одарив Санчеса такой добродушной родственной улыбкой, что он чуть не поперхнулся.
– Черт знает что. – Санчес завернул за дом, но никакой булочной и там не обнаружил. – Ну, где же тут кулебяки продаются? – обратился он к первому попавшемуся прохожему с кошкой на поводке. Тот оживился и кивнул на дверь без вывески в полуподвальном помещении.
– Там частная булочная, – объяснил прохожий. – Вы спуститесь вниз, спуститесь... Очень большой выбор калачей с маком!.. Сплошной мак, я бы так сказал.
Когда через пятнадцать минут нагруженный калачами Санчес вернулся на место своего нового знакомства, то обнаружил закрытой ту дверь, из которой вышла старуха, и ни звонка, ни домофона на двери не было.
– Дьявол, – разразился ругательствами Санчес. Он поставил пакет с булками на асфальт и вытер пот со лба. Был знойный московский вечер, и окрест пахло бензиновыми духами.
Санчес сердито пнул ногой дом-старичок, у дверей которого стоял, поискал на фасаде окно с занавесками и улыбающуюся старуху в нем. Но везде белели сплошные жалюзи, что подтверждало наличие офиса или конторы за стеклами.
