Фред Стюарт - Век
Он сошел с поезда на станции «Бликер-стрит», спустился на заснеженный тротуар и пошел на запад. Он направлялся в маленькую тратторию[17] на Томсон-стрит, где иногда находил спасение от бесконечных жарких, телятины и отбивных, которые так любили у Декстеров, чтобы насладиться тушеными баклажанами, макаронами с сардинами, замечательно, почти как в Палермо, приготовленным тунцом и самым вкусным из всех блюдом — божественным мороженым по-сицилийски. Маленький ресторанчик принадлежал Риччоне — супругам среднего возраста из Трапани. Виктор им нравился, к тому же они были заинтригованы его почти уникальным положением в верхней части города, фактом его усыновления «этими американцами», как сицилийцы именовали всех, за исключением своих земляков. Для Риччоне, как для большинства сицилийцев в Нью-Йорке, избрать «новый путь» означало перенести старый в полной неприкосновенности из Сицилии на новое место. Они едва говорили по-английски и общались в основном только с земляками. И были гораздо счастливее Виктора. Он хотел поделиться с ними своими горестями…
— Подрался, красавчик?
Молодой человек так погрузился в свои мысли, что не заметил проститутку, стоявшую в скудно освещенном дверном проеме, хотя, кроме нее, на улице никого не было. Он остановился, взглянул на нее и приложил руку к лицу. Уходя от Декстеров, он стер кровь, но под правым глазом появился синяк, а верхняя губа распухла.
— Ты что, язык проглотил?
Проститутка, одна из сорокатысячной армии представительниц древнейшей профессии или «пожирательниц мужчин», как говорили в Нью-Йорке, выступила из дверного проема. Газовый свет осветил ее толстое, сильно накрашенное лицо. Время расцвета ее красоты давно миновало, чем, видимо, и объяснялось ее присутствие в этом районе, обычно свободном от проституток. Итальянцы, поселившись на южном конце Гринвич-вилидж, старались не пускать на свои улицы путан, прогоняя их в пользовавшийся дурной славой район Тендерлойн к югу от Таймс-сквер. Виктор решил, что эта проститутка, пожалуй, не смогла бы выжить в Тендерлойне с его конкуренцией.
— Э-э, да ты клевый парень, — сказала она, с восхищением рассматривая его фрак. — За пять долларов получишь райское наслаждение, а за десять я покажу такие фокусы, какие тебе и не снились.
Она была так груба, что он рассмеялся бы, не будь секс его постыдной тайной. Огастес часто напоминал ему, что надо быть «джентльменом», сдерживать «свой итальянский темперамент». Хотя приемный отец никогда не произносил слова «секс», похотливое выражение, мелькавшее в его глазах, не оставляло места для сомнения. Виктор подчинялся. Однако со временем его начали посещать эротические сновидения, и когда он, весь в поту, вставал по утрам, то, к своему ужасу, обнаруживал на простынях липкие пятна. Смущаясь, он пытался застирать их, чтобы не дать повод для сплетен прачке-ирландке.
Секс. Жгучая тайна Виктора и проклятие миру Огастеса. Молодой человек взглянул на проститутку, толстую и грязную. Почему бы и нет? Пусть это будет последней пощечиной Огастесу.
— Куда мы можем пойти?
— Я живу на Деленси-стрит. Можно добраться и пешком, но такой красавчик, как ты, наверняка захочет прокатить девушку в кебе, верно?
Виктор заметил, что женщина без пальто и дрожит от холода. На шее у нее болталась вытертая меховая горжетка, на плечах — шерстяная шаль. Внезапно Виктор почувствовал, что жалеет ее. Едва ли проститутки заслуживают жалости, но Виктор ничего не мог с собой поделать. Несмотря на всю свою браваду, она была такой же одинокой и потерянной, как он. У него было с собой двенадцать долларов.
— Пошли на Западный Бродвей, — сказал он, — там, возможно, удастся поймать кеб.
— О, да ты джентльмен, — проворковала она, беря его под руку. — Ты не пожалеешь, что пошел со мной. Когда я работаю, меня называют Хористка Дорин. Сейчас жду нового ангажемента, знаешь, наверное, как это бывает. В театре трудно заработать на жизнь, а ведь приходится платить за комнату. А как зовут тебя, дорогуша?
— Витторио, — чуть помедлив, ответил молодой сицилиец, — Витторио Спада.
В этот момент им подвернулся кеб. Ее комната находилась на первом этаже пансиона. Из окна был виден заснеженный задний двор и уборная. Когда Дорин зажгла газ, Виктор увидел повсюду тараканов, которым, по-видимому, надоело разбегаться и прятаться.
— Конечно, не Бог весть что, — сказала женщина, закрывая дверь, — но все же отдельная комната. Евреи в окрестных домах спят по три-четыре семьи в одной комнате, но Дорин спит только с клиентами.
Многозначительно подмигнув Виктору, она вынула булавки из черной фетровой шляпки с замызганным перышком и распустила по плечам золотистые волосы. Виктор наблюдал, как она, запихнув шаль и горжетку в переполненный шкаф, профессионально быстро расстегнула и сбросила платье. Заключенное в корсет тело было чересчур пухлым, но его плавные очертания возбуждали чувственность.
Над корсетом вздымались белоснежные мягкие груди. Ноги в черных фильдеперсовых чулках, на одном из которых поехала петля, были чересчур толсты в бедрах, но ниже колен отличались прекрасной формой. Виктор наслаждался великолепным зрелищем женской плоти, чувствуя, как оттопыриваются спереди брюки.
— Милый, лучше разденься, прежде чем взорвешься. И не обращай внимания на тараканов, они не кусаются. Дай-ка я повешу твою одежду.
Когда они оба окончательно разделись, она окинула одобрительным взглядом его сухой мускулистый торс. Ее глаза пробежали от заросшей густыми волосами груди книзу. Виктор привлек ее к себе. Страстность поцелуев сицилийца удивила и возбудила женщину.
— Милый, — прошептала она, — ты сегодня в первый раз?
— Да.
Он целовал ее шею, стискивая руками пышную грудь.
— Отлично, — сказала она, жмурясь от удовольствия, — значит, ты запомнишь меня на всю жизнь.
Эта женщина оказалась права. До конца дней своих он не мог забыть фантастическое наслаждение, которое испытал, ощущая, как его возбужденная плоть погружается в мягкие, влажные недра. Он навалился на нее на прогибавшейся кровати, пальцы Дорин впились в его тело. Миллион юношеских фантазий Виктора воплотились в реальность, когда в лоно женщины брызнуло его семя, живое связующее звено с тысячью поколений, прошлых и грядущих. Едва все кончилось, она встала, чтобы привести себя в порядок.
— Ну, — сказала она с улыбкой, — тебе это понравилось?
— Пожалуй, даже больше, чем макароны.
Она рассмеялась:
— Будь я проклята, дорогуша, у тебя прирожденный талант к этому делу, ты настоящий буйвол. Если хочешь остаться на ночь, следующий раз — бесплатно.
Он провел у нее всю ночь и утро. А затем нанес запоздалый визит Риччоне.
* * *В трех кварталах от комнатки Дорин, на Хестер-стрит, на четвертом этаже убогого многоквартирного дома, пятилетний русский еврей Мойше Давидофф ворочался в постели между старшими братьями. На другом конце комнатушки площадью шесть на восемь футов, в кровати, отгороженной висевшим на бельевой веревке одеялом, занимались любовью родители Мойше, Арвид и Наталья Давидофф, и тихий скрип пружин под ними был единственным звуком, нарушавшим тишину морозной ночи. В их доме, построенном десять лет назад, не было ни горячей воды, ни отопления. Такие дома прозвали «дурацкими», так как по проекту в них на каждом этаже находилось по четыре квартиры, но при этом на весь дом предусматривалась только одна вентиляционная шахта, да и та диаметром всего двадцать восемь дюймов, служившая также для освещения. Невероятно, но этому проекту присудили даже какую-то премию. Домовладелец, немецкий еврей, брал с семейства Давидофф за две комнаты двенадцать долларов в месяц, получая таким образом семьдесят процентов прибыли. На весь четырехэтажный дом, населенный иммигрантами, которые, как и семья Давидофф, бежали из России, спасаясь от погромов, приходилась одна грязная, загаженная уборная на крошечном заднем дворе. Мойше говорил на идиш и по-русски. Он пытался учить английский, но, как и сицилийцы, его недавно приехавшая в Америку семья, не успев акклиматизироваться в новом, суровом мире, общалась в основном со своими земляками. Арвид Давидофф умудрился найти работу разносчика в «Эйпекс сьют компани» на Западной Тридцать пятой улице, за которую платили восемь долларов в неделю. Наталья получала три доллара, работая швеей в той же компании с семи тридцати утра до девяти вечера шесть раз в неделю. Сегодняшняя, субботняя, ночь была единственной, когда и у нее, и у Арвида хватало сил заниматься любовью.
Их многоквартирный дом был настоящим рассадником заразы. Отбросы и нечистоты стекали вниз по замызганной лестнице, дети мочились на стены. Дом кишел крысами, тараканами и клопами. Единственная на все четыре этажа дренажная труба имела множество дыр, из которых в дом проникал зловонный газ. Зимой дом промерзал, как иглу[18], летом раскалялся, словно печь.
