Эмма Донохью - Чудо
В пять часов утра, когда в дверь спальни постучала монахиня, Анна, размеренно дыша, спала глубоким сном.
– Сестра Майкл… – Либ вскочила на онемевшие ноги.
Монахиня учтиво кивнула.
Анна заворочалась и повернулась на другой бок. Либ невольно сдержала дыхание, чтобы убедиться, что девочка спит.
– Я не смогла найти Библию, – прошептала Либ. – Что именно представляла собой эта манна небесная?
Монахиня колебалась, видимо раздумывая, допускает ли инструкция разговоры подобного рода.
– Если мне не изменяет память, манна падала каждый день, чтобы накормить детей израилевых, когда они спасались бегством в пустыне от преследователей. – Монахиня вынула из сумки черный том и стала перелистывать шуршащие страницы из гладкой белой бумаги.
Сестра Майкл, водя по бумаге толстым пальцем, просмотрела одну страницу, потом предыдущую.
– «…а поутру лежала роса около стана; роса поднялась, и вот, на поверхности пустыни нечто мелкое, круповидное, мелкое, как иней на земле. И увидели сыны Израилевы и говорили друг другу: что это? Ибо не знали, что это. И Моисей сказал им: это хлеб, который Господь дал вам в пищу»[8].
– Значит, это зерно? – спросила Либ. – Твердое, хотя описано как роса?
Сестра вела пальцем по странице, остановившись на другой строчке:
– «И нарек дом Израилев хлебу тому имя: манна; она была как кориандровое семя, белая, вкусом же как лепешка с медом»[9].
Либ поразила наивность и простодушие этого – мечта ребенка о том, что можно подбирать с земли сладкую еду. Или, например, найти в лесу пряничный домик.
– Есть что-то еще?
– «Сыны Израилевы ели манну сорок лет…»[10] – прочитала монахиня и захлопнула Библию.
Значит, Анна О’Доннелл верит, что питается каким-то небесным росяным зерном, манной. Либ так и подмывало наклониться к женщине и сказать: «Хотя бы раз, сестра Майкл, откажитесь от своих предрассудков и признайте, что все это вздор».
Но разве Макбрэрти не запретил подобного рода обсуждение? Опасаясь, что англичанка преуспеет в выметании паутины предрассудков метлой логики? К тому же лучше не спрашивать. Плохо, конечно, что обе они работают под надзором доктора, этого престарелого знахаря. Если бы Либ получила подтверждение своему опасению, что ее напарница верит, будто бы ребенок питается каким-то сверхъестественным хлебом, как могла бы она работать с ней дальше?
В дверях стояла Розалин О’Доннелл.
– Ваша дочь еще не проснулась, – сказала Либ.
Женщина исчезла.
– Кроме того, с этого дня лампу надо держать зажженной всю ночь, – сообщила Либ монахине.
– Очень хорошо.
И наконец, маленькое унижение: Либ открыла ящичек и показала разбитый подсвечник.
– К сожалению, он упал и разбился. Передайте мое извинение Анне.
Соединяя фарфоровую мать с младенцем, сестра Майкл поджала губы.
Либ взяла плащ и сумку.
По дороге в деревню ее знобило. Ломило спину. Это от голода, подумала Либ, – ни кусочка во рту с ужина в гостинице накануне вечером. В голове туман. Она устала. Было утро среды, а с понедельника она почти не спала. И, что хуже всего, ее обманывает маленькая девочка.
К десяти Либ уже проснулась. Весь этот шум в лавке внизу очень мешал спать.
Мистер Райан, рыжеволосый хозяин, руководил двумя мальчишками, тащившими бочонки в погреб. Заходясь в отрывистом кашле, он сказал, что время завтрака прошло, потому что дочери надо кипятить простыни, так что миссис Райт придется подождать до полудня.
Сначала Либ хотела попросить почистить ей ботинки, но потом потребовала тряпку, ваксу и щетку, чтобы сделать это самой. Если они думают, что англичанка высокомерна и боится испачкать ручки, то они ошибаются.
Вычистив ботинки до блеска, Либ села у себя в комнате и стала читать «Адама Бида», однако ее быстро утомили нравоучения мистера Элиота и досаждало урчание в животе. На той стороне улицы прозвучал колокол, созывающий на «Ангелус». Либ сверилась со своими часами, которые показывали две минуты первого.
Она спустилась в столовую, в которой никого не было. Должно быть, журналист вернулся в Дублин.
– Добрый день, миссис Райт, – сказала Анна, когда Либ вошла.
В комнате было душно. Девочка, как обычно, была при деле: вязала из кремовой шерсти чулок.
Либ посмотрела на сестру Майкл, вопросительно подняв брови.
– Ничего нового, – пробормотала монахиня. – Выпила две ложки воды. – Выходя, она закрыла за собой дверь.
Анна и словом не обмолвилась о разбитом подсвечнике.
– Может быть, скажете мне сегодня свое имя? – спросила она.
– Лучше я загадаю тебе загадку, – предложила Либ.
– Хорошо.
Либ продекламировала:
Без ног я, но пляшу,
Я как листва, но не расту на древе.
Как рыба я, но от воды умру.
Тебе я друг, но отойди, прошу.
– Отойди, прошу… – пробормотала Анна. – Ну а что случится, если не отойду? – (Либ выжидала.) – Боится воды. Нельзя трогать. Только пусть пляшет… – Девочка расплылась в улыбке: – Огонь!
– Отлично, – сказала Либ.
Этот день тянулся долго. Не так, как бывает в тишине затянувшегося ночного дежурства, то была скука, прерываемая постоянными вмешательствами. Дважды стучали во входную дверь, и Либ вся сжималась. Громкий разговор на пороге, потом в комнату Анны врывается Розалин О’Доннелл, чтобы объявить, что, согласно указанию доктора Макбрэрти, ей пришлось отправить восвояси посетителей. В первый раз полдесятка важных гостей из Франции, а потом группу с мыса Доброй Надежды, только подумайте! Эти добрые люди узнали про Анну в Корке или Белфасте и прибыли на поезде и в экипаже, потому что не могли помыслить уехать из страны, не познакомившись с ней. Они умоляют, чтобы миссис О’Доннелл передала Анне этот букет, эти поучительные книги, их горячие приветы и сожаление, что им отказано хоть глазком посмотреть на чудесную маленькую девочку.
Когда постучали в третий раз, Либ написала объявление и попросила хозяйку приклеить его на входную дверь.
ПОЖАЛУЙСТА, ВОЗДЕРЖИТЕСЬ ОТ СТУКА.
СЕМЬЯ О’ДОННЕЛЛ ПРОСИТ НЕ БЕСПОКОИТЬ.
МЫ БУДЕМ ВАМ ОЧЕНЬ ПРИЗНАТЕЛЬНЫ.
Негромко фыркнув, Розалин взяла листок.
Продолжая вязать носок, Анна, казалось, не обращала внимания на происходящее. Либ подумала, что она проводит свой день как любая девочка – читает, шьет, ставит подаренные цветы в высокий кувшин, – с той разницей, что ничего не ест.
Делает вид, будто не ест, поправила себя Либ, раздосадованная тем, что хоть на миг поверила этой лжи. Однако следовало признать, что во время дежурства Либ девочка не брала в рот ни крошки. Даже если в ночь понедельника монахиня заснула и Анна успела что-то перехватить, сейчас день среды, третьи сутки для Анны без пищи.
У Либ застучало в висках, ибо ее осенило: если строгий надзор не дает Анне доставать еду прежними методами, то девочка начнет по-настоящему страдать. Может ли надзор оказать обратное действие и превратить ложь О’Доннеллов в правду?
Из кухни то и дело доносились глухие удары и всплески – прислуга сбивала масло на старинной маслобойке. При этом она что-то бормотала себе под нос.
– Это гимн? – спросила Либ у девочки.
Анна покачала головой:
– Китти надо заговорить масло, чтобы получилось. – И она напела песенку:
Где ты, масло? Вот
Петр у ворот с нетерпеньем ждет
С нежным маслом торт.
Что происходит в голове у девочки, когда она думает о масле и торте, размышляла Либ.
Уставившись на голубую жилку на тыльной стороне ладони Анны, она вспомнила о странной теории реабсорбции крови, упомянутой Макбрэрти.
– Думаю, у тебя еще нет менструаций? – тихо спросила Либ.
У Анны был непонимающий вид.
Как это называют ирландки?
– Месячных? У тебя были кровотечения?
– Несколько раз, – ответила Анна с прояснившимся лицом.
– Правда? – Либ была поражена.
– У меня во рту.
– О-о…
Неужели девочка одиннадцати лет может быть настолько наивной, что не знает о превращении в женщину?
Анна с готовностью засунула палец в рот, а когда вынула, кончик его был красным.
Либ корила себя за то, что внимательно не осмотрела десны девочки в первый же день.
– На минутку открой рот пошире. – Да, десны были рыхлыми, местами розовато-лиловыми. Она ухватилась за резец и подергала – немного качается? – Вот тебе еще одна загадка, – сказала Либ, чтобы разрядить обстановку.
Белые овцы на красном холме.
То вперед идут, то назад,
То на месте стоят.
– Зубы! – невнятно вскрикнула Анна.
– Правильно. – Либ вытерла руку о фартук.
