Ирина Дедюхова - Время гарпий
— Все мы, родившиеся от женщины, обречены смерти, — философски ответил Николай афоризмом из Плутарха.
— Вы, значит, иллюзий не питали? — пропустил его колкость мимо ушей Антон Борисович, разглядывая свои ногти, птица на его плечах вдруг принялась чистить перья острыми цепкими зубами.
— Антон Борисович, я ведь поступал в театр в качестве солиста балета, а не в бухгалтерию, — удивился его вопросу Николай. — Я с юности готовился к тому, что моя карьера может прерваться и более неожиданным образом.
— Но все же ваше увольнение стало немного особенным, не совсем ожидаемым, да? — пожевав губами, спросил Антон Борисович с каким-то плотоядным интересом, будто чужая боль интересовала его чисто в гастрономическом плане. — Я тоже заметил, как вы старались в последнее время, жилы рвали.
— Не для вас, Антон Борисович! — воскликнул Николай. — Да, в последнее время я выходил на сцену, как в самый последний раз! Я хотел оставить о себе именно такую память! Но и о театре, о том времени, когда я здесь работал. Дайте пройти!
— А что же ваша защитница не позаботилась, чтобы вы ушли отсюда нормально, без такой обиды, чтобы вы не судились с театром за свои выговоры, Николай? — ничуть не смущаясь, спросил Антон Борисович о Каллиопе. — Или болтать о «счастливых концах» — одно, а потом выясняется, что концы-то в других руках, да?
— Я бы никогда ничего не принял из ваших рук, — жестко ответил ему Николай. — И как вы смеете заявлять, что я судился с театром? Или, по-вашему, я булочками в переходе торговал? Театр — это кто? В первую очередь артисты, а в данном случае — я. Не понимаю, о какой защитнице вы говорите, но никогда не стану заводить себе такую защитницу, с какой срослись вы!
— То, что вы говорите, Николай, наверное, имеет право на существование, — сказал Антон Борисович, никак не прореагировав на его замечание о птице, с нескрываемой ненавистью обнажившей ряд мелких острых зубов. — Вот только зря трогаете Мылина, ставите под сомнение его тяжелую травму после покушения. Очень зря!
— Я задаю вопросы, на которые никто не хочет отвечать, — постарался сохранить спокойствие Николай. — Когда меня очень стараются в чем-то убедить, пытаюсь понять: а зачем? В ситуации с Мылиным с самого начала была странность, согласитесь. К тому же я имею богатый опыт общения с людьми, пострадавшими от сильных ожогов, прекрасно представляю, что это за мука. А тут нам рассказывают о кислоте в лицо и через сутки показывают вашего зятя по телевизору…
— Это не отменяет элементарного сочувствия к пострадавшему, — упрямо повторил Антон Борисович.
— Откуда знаете, выразил я его или нет? — возмутился Николай. — Вы постоянно со мной общаетесь, мы с вами живем в одной квартире?
— Опираюсь на публичные источники, ваши комментарии в прессе, — веско заметил его собеседник.
— И я обо всем сужу по публикациям, — парировал Николай. — Многое не сходится с реальностью. В первый же день сказал: произошла трагедия. Хотите, чтобы заплакал? Могу легко это сделать, меня хорошо учили актерскому мастерству. Или прикажете к каждому интервью прикладывать баночку со слезами?
— Зачем? Лишь добавлю, что с марта трижды был в клинике в Германии, виделся с дочерью и зятем, — скорбно сказал Антон Борисович, в упор глядя на Николая. — А в последний раз наблюдал практически незрячего человека, которого надо водить за руку, предупреждая о количестве ступенек…
— Допустим, — оборвал его Николай. — И какое это ко мне имеет отношение?
— Ваши вопросы повисают в воздухе, вот и реагирую, как могу, — ответил Антон Борисович, попытавшись пожать плечами, но из-за нетерпеливо переминавшейся на его плечах птицы у него получилось лишь еще больше ссутулиться.
— Послушайте, ну почему никто не сочувствовал, когда я год болел, шесть месяцев провалялся на койке, за три недели перенес десять операций под общим наркозом? — поинтересовался у него Николай. — Мылину вы же не задавали таких вопросов, хотя он ни разу мне даже не позвонил. А в мою душу все лезут, хотят увидеть, что там! Радуюсь я или огорчаюсь — это мир, куда не собираюсь никого впускать. Хотите меня в чем-то обвинить? Валяйте! Журналисты ждут ваших откровений! Только вам почему-то не нравится, как их воспринимает публика, да?
— Николай, я не адвокат одному и не прокурор другому, — почти примиряющим тоном откликнулся Антон Борисович. — Да и спрашивал не об этом.
— Отвечаю, — ответил Николай. — Мылин позволил использовать себя против меня. А может, это и был его план. Но я на роль жертвы не гожусь, понятно? В последние месяцы и с вашей подачи упорно навязывается тезис, что Мылин ослеп. На днях одного талантливого исполнителя сняли с роли в новом балете «Онегин». На вопрос «Почему?» немецкий репетитор ответил, что Мылин посмотрел записи репетиций, которые ему скачали в его смартфон. Но типа решил, что моему ученику пока рано танцевать эту партию. Артист резонно заметил: «Но ведь Мылин ослеп. Как он мог увидеть?» Реплика осталась без ответа. Тем не менее, солист выведен из спектакля. Вот я и спрашиваю…
— Ладно, ваша взяла, — проворчал Антон Борисович. — Тогда последнее суждение, хотя, думаю, оно не понравится ни вам, ни Мылину. В этой истории вы оба, похоже, оказались пешками в чужой игре, заложниками ситуации. Пусть и с разных сторон.
— Я со школьной скамьи был большим поклонником Мылина, относился к нему с пиететом, — возразил Николай. — У нас разница в выпуске четыре года. С 2005-го мы сидели вдвоем в одной раздевалке и часто общались. Когда Мылин организовал письмо против меня и сам собирал под ним подписи, я перестал разговаривать с ним. Поэтому замечу, что ни в каких играх не участвовал. А жизнь меня научила одной простой истине: если ты не участвуешь в каких-то нечистоплотных играх, то никому не удастся использовать тебя в качестве пешки. Ведь это вы решили поговорить со мной, а мне эти разговоры абсолютно не нужны.
— Неделю назад в какой-то передаче ты меня назвал отцом сожительницы Мылина, — с ненавистью выдохнул Антон Борисович. Даша — не сожительница, а гражданская жена!.
— Как упали нравы! — с притворным возмущением ответил Николай. — Гражданская жена юридически — это когда в паспорте стоит штамп. А ваша дочь сожительствует с мужчиной, у нее в паспорте нет штампа.
— Сожительница — это какое-то советское слово, — нисколько не растерявшись, продолжал гнуть свою линию Антон Борисович. — Мало ли кто с кем живет. Условно Мылин ведь считает ее своей женой.
— Очень условно, — согласился Николай. — К тому же это удобно, когда контора, через которую Мылин устраивает гастроли, заказывает баснословно дорогие костюмы на новые постановки и обирает коллег — числится на юридически постороннем ему человеке. Вы ведь готовы на любую услугу для сожителя своей дочери, да? Сами вы в одной из передач заявили, что ваш гражданский зять попросил вас принести гантели в больницу. Но опять-таки мне хочется спросить, а вы до этой постановки с покушением что-нибудь читали про операции на глазах? Когда я слышу, с какой легкостью вы озвучиваете абсолютно недоказанные никем диагнозы, мне становится не по себе.
— По первому каналу уже объявили, что это была концентрированная серная кислота! — упрямо повторил Антон Борисович. — И следствие, как и суд, не примет во внимание заявления Загоруйко, будто он облил Мылина мочой! Он говорит это нарочно в свою защиту!
— Да, я уже читал его пояснения, будто он хотел не принести травмы, не убить, ни, тем более, покалечить, а именно унизить, — кивнул Николай. — Но хотелось бы поинтересоваться у вас, Антон Борисович, а вы химию в средней школе проходили? У меня мама была известным химиком, я химию очень любил. И поэтому когда Мылин сам говорит в телевизоре: «Я умылся снегом», — страшнее ничего нельзя представить. Тут же его показывают с абсолютно чистыми руками, с ресницами и бровями. Я тебе говорю: у меня есть только вопросы, я ничего не утверждаю, я не доктор, я не эксперт, но есть элементарная логика. А когда начались все эти допросы… мне стало все ясно.
— Допустим, что это масштабная постановка, — усмехнулся Антон Борисович с подчеркнутым недоверием. — А во имя чего? Во имя того, чтобы тебя посадить в тюрьму? Но тебя не посадили. Посадили Игнатенко! Ты-то чего в это дело лезешь?
— Я сейчас тебе говорю не как заинтересованное лицо, а как человек, который сам прошел это, — пояснил Николай. — Когда у меня была травма, я лечился в течение полугода во Франции. Мне каждую бумагу пришлось освидетельствовать здесь, в России, потому что, по нашему законодательству, заявление никакого иностранного доктора не имеет значения. Бумага должна быть получена и освидетельствование должно быть получено в России. И в данной ситуации, раз нападение на Мылина связано с судебными разбирательствами и уголовным делом, это должна быть независимая комиссия, не та, которую выберет та или другая сторона, это должна быть большая независимая комиссия. Потому что от этого зависит судьба человека, и не одного, как мы видим. Нельзя так цинично относиться к людям. Поэтому рано или поздно встанет вопрос, почему Мылин отказывается приехать на территорию и лично участвовать в своей собственной экспертизе. И ответить на этот вопрос придется, Антон Борисович!
