Ирина Дедюхова - Время гарпий
…Ни с кем о предстоящем увольнении из театра он решил не делиться, а, сжав зубы, выдержать последний месяц работы, беззаботно пожимая плечами на вопросы, продлили ли с ним контракт.
Пока он пытался сообразить, как же ему оставить своих учеников и мысленно расставался с последними надеждами попасть с театром на гастроли в Лондон, продолжить карьеру, реализовать творческие планы… начались звонки. Включив телевизор и просмотрев новостную ленту в планшетнике, он понял, что прославленное имя театра полоскается на всех радиостанциях и газетах. Как он понял, сама Никифорова лично сделала какие-то заявления для прессы о его предстоящем увольнении. Несколько раз он ее даже видел в новостных сюжетах, удивляясь, почему он столько лет не замечал, как она походит на неуклюжую встревоженную черную птицу.
Его удивило, что информационное пространство, кроме наиболее ангажированных изданий, наполнено вполне человеческим отношением и сочувствием к нему. Несколько первых попыток облить его грязью были немедленно уничтожены, настолько быстро, что, отвечая на вопросы корреспондентов ВВС, Bloomberg и других информационных агентств, он уже почти не вспоминал о них. Губернатор большого северного края выступил с предложением создать ему все условия для работы и создания национальной школы балета его имени. С приглашением выступил театр в Бордо, позвонили друзья из гастролирующих балетных трупп и сообщили, что в Лондон он поедет с ними и будет выступать хоть и не со своим родным театром, но на той же площади, где стоит «Ковент-Гарден».
Он уже начал успокаиваться, понимая, что уже понемногу справляется с нанесенным ударом, который, сколько бы он себя не готовил к такому повороту событий, все же пришелся по нему неожиданно.
Собственное, вся его «психологическая подготовка» заканчивалась вопросом: «А кому еще танцевать на этой сцене, если не ему?» Конечно, театр двести с лишним лет был и до него, и он надеялся, что его любимый родной театр будет блистать и много веков после него. И вряд ли кто-то мог отрицать, что два последние десятилетия имя театра было неразрывно связано с его с именем. По крайней мере, для тех людей, кому дорого настоящее искусство.
В своих построениях он просто не учел, что ему противостоит не совсем человеческая логика, причем тех, в чью задачу как раз и входит уничтожить искусство.
Но в силу того, что он сумел сдержаться, хотя пережитая им ночь после получения уведомлений об увольнении стала одним из самых страшных моментов в жизни, — заявление Никифоровой все расставило по своим местам. Оно раскрыло глаза настолько, что и проплаченные публикации о том, как хорошо будет театру после его увольнения, только добавили масла в огонь. Будто не только у него, но и у всех появилась загадочная камея, которую так сосредоточенно искали следователи после попытки взломать двери в его квартире. На их лицах было написано горячее желание обыскать и его самого, останавливали какие-то «пустяки», вроде того, что это не он вломился в чужую квартиру, а они находятся в его доме. После своего увольнения он несколько раз слышал, как очень выдержанные и крайне щепетильные в выражениях Глашенька и Мария Геннадьевна с нескрываемым презрением шепчут вслед Никифоровой: «Гарпия!»
…А тогда ему было невыносимо больно, потому что в нем сразу начало умирать множество надежд. Несмотря на длительную травлю, развернувшуюся сразу после нападения на Мылина, он работал с удвоенной энергией. Зрители чутко реагировали на каждое его движение, зал рукоплескал, и даже недруги признавали, что никогда еще не видели настолько блестящего исполнения. Что же еще можно было учитывать при продлении контракта, если не это?
С горечью он покончил и с надеждой, будто неизвестная ему Каллиопа могла бы предотвратить это увольнение, которое сейчас обсуждала не только вся страна, но и мировая общественность. Он посмотрел, что она говорит, и будто услышал шепот Глашеньки: «Николай остался жив, его все любят, все ему сочувствуют и презирают тех, кто лишил нас счастья видеть его на сцене! У него все будет хорошо!»
И когда ему позвонили с арабского канала «Аль-Джазира», он уже не выдержал и расхохотался в телефонную трубку.
— «Аль-Джазира» — это уже слишком даже для меня, — сказал он корреспонденту, явно обрадованному его веселым тоном. — Разве в арабских странах смотрят балет?
— Некоторые смотрят, — уклончиво ответил корреспондент. — Нынче в наших странах много смешанных браков. У нас очень интересуются тем, как события в странах арабского мира воспринимаются в России. А у вас все стараются ориентироваться на то, что пишет одна женщина в Интернете… — Мадам Огурцова, — фыркнул Николай.
— Да-да, она! — с готовностью подтвердил корреспондент. — Она у вас — уважаемый, влиятельный источник. После ее высказываний во многом меняется и официальная точка зрения. Она много писала о вас, ставила ролики с вашим исполнением. У вас сейчас в арабских странах появилось много поклонников, уважаемый Николай!
За много лет из театра по разным причинам уходило много талантливых артистов и музыкантов — с тяжелым сердцем, после затяжных конфликтов. Его уход несколько выбивался из общей череды громких увольнений, поскольку каждый день он проходил через пикеты своих поклонников, стоявших с плакатами в его поддержку.
Такого еще не было за всю историю театра. Впервые в театральный конфликт вмешалась публика, впервые незнакомые люди открыто выступили в поддержку артиста.
Проходя возле людей с плакатами, он впервые вглядывался в их расстроенные лица, полные сочувствия. Пикетчики были разного возраста, как он и догадывался раньше, среди них преобладали женщины. Стоило им увидеть его, они начинали скандировать хором: «Верните в театр Мельпомену!» Они старались пожать ему руку, обнять, не отделенные от него рампой зрительного зала, каждый раз удивляя тем, как много человеческого тепла накопилось в людях за минувшую зиму.
И если до этих теплых встреч у театрального подъезда у него еще проскальзывала мысль о необходимости поговорить с кем-то из администрации даже не о себе, а о своих учениках, — то сейчас он понял, что больше никому из этих не скажет ни одного слова в жизни. У всего есть предел, он почувствовал, что в своих отношениях с дирекцией такого предела достиг и он. Публика навсегда избавила его от самых ничтожных колебаний, навсегда отделив его от ненужных, обременительных отношений с теми, кто давно предал искусство.
Корреспонденты изданий, еще недавно поливавших его грязью, сейчас откровенно заискивали перед ним, униженно выпрашивая интервью, не стесняясь спекулировать на своем возможном увольнении в случае его отказа. Он пожимал плечами и спокойно отвечал: «А мне-то какое дело? Меня уже уволили. И разве не вы так добивались моего увольнения?»
Он наотрез отказывался комментировать свое «отношение» к увольнению, из которого администрация театра и Министерство культуры намеренно делали какое-то публичное шоу. В прессу уже просочились скандальные подробности минувшей премьеры, где носки и сапоги исполнителей по смете лишь стоили больше десяти тысяч рублей. По закону уведомление об увольнении ему должны были вручить на две недели позднее, но обсуждение его изгнания из театра стало «отвлекающим маневром». Его личную трагедию цинично использовали, чтобы переключить на него внимание публики — с ужасной постановки оперы «Князь Игорь» с безобразными костюмами и декорациями, со слабым исполнение главных партий, непременными полуголыми девицами на сцене и сомнительной трактовкой либретто.
Он категорически отказывался разговаривать с людьми, совсем недавно глумившимися над ним в печати. Но общественный интерес к нему был настолько огромным, что некоторым журналистам приходилось идти на различные уловки. Так, в ответ на согласие рассказать о своих ближайших планах на будущее, он в качестве ответной любезности получил билет на премьеру американского фильма «Одинокий рейнджер» с последующей пресс-конференцией приехавшего поддержать фильм кинозвезды Джонни Деппа.
С легким сердцем он напомнил журналисту, что отработал двадцать один год в театре, зачастую не имея возможности полноценно отдохнуть. И как только начал танцевать, много гастролировал именно в летние месяцы, за первые семь сезонов он вообще ни разу не был в отпуске. И ничего хорошего в этом не видел. Потом долго зарабатывал квартиру, а как только закрыл бытовой вопрос, стал отказываться от чрезмерных поездок. Стоило у него появиться собственной крыше над головой, он решил, что всех денег не заработать, на жизнь хватает — и ладно. Он никогда не страдал желанием грести под себя: мне, мне, мне… Просто был немного иначе воспитан.
— Я же предупреждал вас, что вы добивались встречи не вовремя, но вы настаивали на интервью, — сказал он журналисту, не скрывая раздражения, вертя в руках пригласительный билет на Джонни Деппа. — Сейчас мне нечего сказать. Кроме того, что впереди отпуск.
