Александр Терехов - Каменный мост
– Мезенцов?
С облегчением выговорила, словно выловив из туфли мешавший камешек, прокашлявшись, избавившись от невидимой неловкости, мешавшей ей с первого мгновения:
– Оля была замужем за Мезенцовым. Потом девятнадцать лет его женой была я.
Я усиленно пожевал блин с шоколадом и тщательно вытерся салфеткой, размещая в неполные двадцать три года мужа Овсяникова, мужа Мезенцова и сына Р-ова, хозяина рыжей собаки.
– Холмянский рассказывал про вашу компанию, что…
– Ничего подобного! Никакого самиздата! Без политики, по Би-би-си ловили только «Битлз». Какие у нас могли быть разговоры?! Культура и мужики!
– А… что Оля суховата и рациональна?
– Никакой рациональности! О будущем не думала абсолютно. Когда женщина настолько хороша, то все устраивается само. Она не предназначалась для учебы или работы. Оле нельзя работать, никакой дисциплины, что-то в генах ей мешало…. По дому ничего не делала. Не могла вставать в институт. Покупались будильники. Но – не могу и не хочу. Лежала и страдала: что на этот раз врать? Каждое утро. Однажды сказала: сломала ногу в ванной, и месяц в институте не появлялась. В другой раз сказала: не знаю, почему я не пришла на учебу. Чудовищная неприспособленность к быту. И душевная щедрость. Я на ее фоне просто стерва.
– Холмянский сказал: в красоту Вознесенской нужно всмотреться, она не бросалась в глаза…
Клиентка, презрительно усмехнувшись, подалась вперед и отчеканила:
– Она была настолько красивой, настолько эффектной, что любого разила! С первого раза! Первого встречного! Где угодно! Мой будущий муж, Мезенцов, подвез Олю до института под дождем, просил телефон, но она, как девушка скромная, не дала. Так он устроил пикет возле ее дома и ежедневно – встречал и подвозил. Имея жену! Но когда его «жигули» в пикете сменил красный «мустанг» Р-ова и Оля сказала Мезенцову: уйди, я тебя не люблю, его это крайне уязвило – прилюдно дрались!
У меня не осталось ни одной ее фотографии. Тогда не было «Смен», «Зенитов», «мыльниц» и никого, кто бы умел ими владеть. Свадебные фотографии Оли лет десять назад я выкинула. Не из-за того, что плохие, а просто мне стало неприятно их иметь.
– Говорите: она не продумывала будущее… Зачем вышла за Овсяникова?
– Отец, Петрович, влюбился в медика из поликлиники. Натэлла ее звали. Очень тяжелый период. Все сопровождалось скандалами, жуткими сценами, встал вопрос, с кем Оле жить: мать или отец. Она решила: я замуж выйду и заживу одна. Знала, что ненадолго, абсолютно не любила Овсяникова этого, Лешу, и он знал, но любил ее трепетно. Весь какой-то черный, смуглый. Добрый. Оля решила: в трудный момент Леша ее утешит.
Свидетельницей на свадьбе была Карина Проскурина – редкая дрянь, всем готовая делать гадости, завистница!
– Оля любила Владислава Р-ова? Клиентка вдруг задумалась и ответила просто:
– Да. Очень. Владислав хорош был очень, очень трогателен. Красный автомобиль «мустанг» – в нем едешь практически лежа… Ухаживал красиво, одевал ее с ног до головы.
– Так он заботился о ней?
– Что вы считаете проявлением заботы? Коробку с синими джинсами? Я в их компанию не монтировалась, скромная, мужиков боялась, ощущала себя синим чулком, и не ошибалась. Владислав легко издевался надо мной. Оля успокаивала: он так со всеми, шутит. Она вдруг оказалась посреди прожженных, развратных людей – это было видно за три версты… А потом Оле позвонила другая женщина – видно, смену произвели: я слышала, вы раньше ухаживали за собачкой Владислава? Теперь моя очередь. Чем надо кормить? Сколько раз вы гуляли? Подлец! Телефон-то зачем давать? Он ничего не помнит? Он все помнит!!!
– Оля погибла…
– Во всем виноват их разрыв, до этого ничего подобного не наблюдалось. Очень большая искренность столкнулась с человеком, живущим в свое удовольствие. После Р-ова Оля лежала в клинике на транквилизаторах, в жутком состоянии. И это сыграло роль. Не спала, даже принимая снотворное, слышала голоса. Я видела: плохо с человеком, реально плохо, себя не контролирует. Приходишь – вся посуда разбита. «У меня это бывает». Квартиру на Куусинена обставила плохо, осколками от развода, остатками от прежних хозяев, на кухне – ничего, тараканы бегали. В комнате кровать, два стула. Больше ничего.
– Она написала что-нибудь перед тем…
– Записку личного характера. Без разрешения Мезенцова я не могу пересказать ее содержания.
– Оля вам ничего никогда не рассказывала про Нину Уманскую?
– Нет.
Бирюкова твердо пожелала «разделить счет» и приготовила кошелек; хотелось врезать по ее пожившей руке, она почувствовала.
– Вы обидитесь? – жестяным голосом, как и все прежде – в одной интонации, ни разу не ступнув мимо. —
Хорошо, я пойду вам навстречу. Подвезти вас на «коне-огне»?
Нет; я отправился ловить машину, получив эсэмэску «Будешь ужинать?»; когда-то я уже ехал домой и писал «нет» на «будешь ужинать?».
Мария приготовилась – в шифоньере освободились две полки, на них белели майки-трусы, со счастливой дрожью купленные наугад, есть пришлось долго, я хвалил котлеты и выбирал десерт, принаряженные соседи по очереди заходили на кухню знакомиться, выталкивая из-за спины детей, – «стесняются».
– У тебя плохое настроение? Мне очень тяжело, когда ты так молчишь.
– В машине укачало.
Я отпросился подышать на лестницу, за трубой мусоропровода нашел сплющенный картонный коробок, постелил на ступеньку, тепло – так можно долго просидеть; угомонится лифт, эти страдальческие лязги и всплывания по зарешеченной глотке…
– Что с тобой? Ты хорошо себя чувствуешь? Правда, все в порядке? Ох, я так испугалась. Тебя нет и нет. Хочешь, вместе здесь посидим? – И втиснулась рядом. Надо же разделять все, растворяться в нем, жить его интересами – необычно и волнующе пахла, сколько трат и приготовлений. – Как ты встретился с Бирюковой? Кого-нибудь еще поискать? У тебя правда ничего не болит?
Болит – Бирюкова за что-то оправдывалась. Отдавала должное, но виновато, с излишним размахом и спешкой. На ее личной правде я успел заметить мелькнувшую бледненькую тень соперничества. Фотографии лучшей подруги, уставшей жить, не уничтожают. Все устрашающе повторялось, как и с бабушкой – …красота, множащиеся мужья и любовники, тени, уклончивость окружающей местности, и теперь мне тоскливо казалось (может, просто вечер, ночь, надо ждать утра, и покажется легче), что там виноват не один, там еще какие-то… я слышу, долетают слова, восклицания и слоги.
– Мне нужны. Карина Проскурина – свидетельница на свадьбе. Натэлла – вторая жена Петра Вознесенского, медицинский работник, предположительно из поликлиники, где обслуживался Моссовет. И прежде всего – Степан Мезенцов, муж Ольги Вознесенской, муж Ольги Бирюковой, связан, кажется, с телевидением.
