М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1
V
Да, подтвердил свои намерения Гриша в беседе с Ефимом Шухманом, да, я полагаю, что должен сделать это. Я имею в виду, что я готов потратить свое время на то, чтобы организовать их встречу. И заметьте, Ефим, здесь нет никакой, подчеркиваю, никакой личной заинтересованности. Ни на йоту. Вы понимаете меня? О да, отлично вас понимаю. Вы редкий человек, подтвердил уникальность Гришиных намерений Ефим Шухман, вы сознательно жертвуете своим временем, не так ли? И без всякой выгоды для себя организуете их встречу, не правда ли? А какая же моя выгода? - развел руками Гриша, никакой, ни малейшей выгоды. То есть просто желание помочь, правильно я вас понимаю? Да, только желание помочь - и ничего более. Поразительно! Надеюсь, ваш друг в состоянии оценить то, что вы делаете для него. Надеюсь, он поймет. Надеюсь, что так, сказал Гриша, от души надеюсь, что так. Но про себя он подумал: нет, не оценит, не поймет. Разве принято у них, там, в России, обращать на это внимание? Подумаешь, встречу организовал, вот что скажет Струев. Для него это, вероятно, пустяк, пройдет незамеченным. Он, может быть, считает, что это ничего не стоит - вот так запросто взять и истратить вечер. И не просто потратить вечер (который можно было провести с пользой), но свести с влиятельным человеком. В приличном консалтинговом агентстве за это деньги берут - и немалые. И разве только в агентстве? Ефим Шухман прямо говорит, что всякая услуга имеет свою цену - и это всего лишь элементарное правило цивилизованного общества. Ну что ж, я решил что это надо сделать, значит, это будет сделано - и точка. А неблагодарность? Что ж, надо быть готовым и к неблагодарности. Прекрасно сказал однажды Кузин: когда цивилизация сталкивается с варварством, она должна сделать выбор: опуститься до варварства (путь, который избрал Толстой) или навязать варварству свои представления о правильном поведении. Только так: навязать варварам единственно верный путь, говорил Кузин, и Гриша был солидарен с его мыслью, только так можно добиться прогресса - неустанным примером, пусть даже твой пример будет оплачен неблагодарностью. Да, я решил сделать так - и я сделаю так; и если он не поймет, - пусть это будет на его совести.
- Ты прилетишь, и сам все поймешь, - сказал Гузкин Струеву. - Здесь существуют определенные правила игры, их нужно усвоить. Что же тут непонятного? Есть правила - их нужно выполнять, и только. Здесь нет хитростей. Как говорит один мой знакомый барон, - говорил Гузкин, наблюдая, как жена этого барона раздевается, укладываясь в постель, как она расстегивает лифчик и снимает чулки, - в финансовом мире все должно быть прозрачно.
- Твой друг - он дантист?
- Пойми, - терпеливо говорил Гриша, придерживая плечом телефонную трубку и развязывая шнурки на дорогих ботинках марки Todd, недавно подаренных ему Сарой Малатеста, - пойми, пожалуйста, в этом обществе, у нас, я имею в виду, не существует просто дантиста, просто антиквара или адвоката. Человек, встроенный в цивилизованную систему отношений, уже не просто носитель профессии - он представляет все общество в целом. Спроси, если захочешь, у Оскара Штрассера про политику, музыку, искусство - и получишь исчерпывающую консультацию. Я уж и не говорю о финансах, - добавил Гриша и расстегнул молнию на штанах, - одним словом, бери билет и прилетай. Я живу в Марэ, - сказал он и снял трусы.
- Марэ? А я думал, ты в Париже.
- Марэ - квартал в Париже. Думаю перебраться в Сен-Жермен, - Гриша поглядел на Клавдию, - но пока живу в Марэ. Да, пока что - в Марэ.
VI
Попутчики, милая супружеская пара, достали коньяк, предложили Струеву. Как это принято между русскими, едущими за границу, они обменялись наблюдениями и соображениями о жизни. Вы в Париж? В Париж. Дела, надо полагать? Да вот, накопилось. Ах, как странно - представляете, сказать такое десять лет назад. Действительно, необычно. Я в Париж по делу, каково? Звучит, а? Ну как же, конечно, звучит. Мир, что ни говори, стал мал. Да, верно вы заметили. А денег наоборот - прибавилось. И здесь вы правы. Впрочем, у кого как. И это верно. Но - инфляция. Тут не угадаешь. А говорят, есть специалисты, люди информированные. Мы лично свой вклад разместили на Кипре, и горя не знаем рады- радешеньки. Как интересно. Да, представьте, на Кипре. Надежное место, сосед порекомендовал, положительный мужчина, сомелье в рыбном ресторане. Да уж, доверия к отечественным банкам нет: как тряхнет кризис, и тю-тю капитальчик! Горбатиться зря кому охота? А никому и неохота, вам, что ли, охота? И нам тоже неохота. А это солидная трастовая компания, дочерняя фирма от «Бритиш Петролеум». Называется… впрочем, это секрет, у нас там тайные вклады. Тогда лучше никому не говорите. Полагаем, дело надежное. Должно быть так, сказал Струев. Ведь не обманут же нас, как по-вашему? Наверное, нет, А то бы наш Дупель там денежки свои не держал, мы так считаем. А он держит? Люди говорят, что держит. Ну, раз люди говорят. Он небось себе что получше присмотрел. Это они нам только советуют: неси в Сбербанк. Они насоветуют! Нашли дураков. А сами кладут, где понадежнее. Куда они только не кладут. Так вы летите денежки тратить? А чего ж их не тратить, зря, что ли, пашем? На морс летим, отдыхать. Вот оно что, отдыхать. Летаем каждый год на Лазурный берег. Средиземное море, культура. Да, согласился Струев. Буайбес любим кушать. Можно вас понять. Сосед приучил. Он из рыбного своего ресторана рыбку берет и буайбес варит. Попробуешь, еще захочешь. Еще бы! Марсельская кухня! Согласен. Да и вообще, сказали попутчики, Франция. И снова Струев согласился. А сами где живете? В Москве. А где же именно? А на 3-м Михалковеком проезде, знаете? Есть такая улица. Как же, сам жил на 3-м Михалковеком, сказал Струев. Год он провел по соседству, в общежитии полиграфического института, где студенты-монголы сдавали ему полкомнаты. Это там, где 23-й трамвай круг делает? Верно, смотрите-ка! Там на углу всегда была большая помойка, как, убрали теперь? Выяснилось, что помойку не убрали, и попутчики расстроились. Они спрятали коньяк, и остаток пути прошел в неприятном молчании.
VII
- Пока обитаю здесь, - показывал Гузкин свое жилье утром следующего дня, - не Сен-Жермен, согласен. Но что привлекает меня в квартале Марэ, это, знаешь ли, атмосфера. Сейчас мыслящие люди, интеллигенты все селятся здесь. Круг общения, сам понимаешь.
- Я думал, они в Латинском квартале.
- Ах, перестань, Латинский квартал - это для туристов. Если хочешь почувствовать дыхание сегодняшнего дня - тогда надо сюда, в Марэ.
- Здесь рестораны, там рестораны. Сидят, кушают. Есть разница?
- Ну-ну. Ты еще не разобрался. Походи, посмотри вокруг, Подыши этим воздухом. Все культовые галереи здесь. Мейнстримные дискуссии. Общие темы, они важны, n'est pas? Атмосфера, if you know what mean. Пляс де Вож в окно видать, это чего-нибудь да стоит. Сядем в гостиной или в библиотеке?
- В библиотеке?
- До обеда люблю сидеть в библиотеке. Так, записываю что-нибудь. Набрасываю эссе. Готовлюсь к новым проектам.
- Новое рисуешь - или старое?
- Мальчишек много развелось, - сказал Гузкин с внезапно проснувшейся обидой; в конце концов, должен Струев понять, что подлинные заботы здесь, а не там; подумаешь - российские проблемы, ты поди выживи в условиях свободного рынка! - То, что мы с тобой, Семен, придумали тридцать лет назад, они сейчас продают за свое. Легко быть храбрым, если другой лег на амбразуру. Мы с Пинкисевичем стратегию вырабатывали, как защищать авторские права. Помнишь, - сказал Гузкин, - Дюшан говорил о том, что надо ввести конвенцию и запретить впредь пририсовывать усы Джоконде - иначе шутка перестанет быть смешной. А ведь, между прочим, так именно и случилось. Любой недоучка сегодня Джоконде усы пририсует. Думаешь, легко шпану на место поставить?
- Много здесь таких?
- Ну, допустим, в Марэ живут люди серьезные, - решил Гузкин отвести упреки от ближайших соседей, - Сен-Жермен тоже достойное место. Но в девятнадцатом аррондисмане такое творится. Отбросы общества. Чтобы пробиться - пойдут на все.
- И запретить нельзя? - спросил Струев.
- Как запретишь? Свободное общество! Всем свобода хороша, а здесь - минус!
- Возвращайся домой.
- Ты не понял. Дом - здесь. К хорошему быстро привыкаешь. Но то, что любой - понимаешь, любой оболтус! - имеет право повторить то, что в муках придумал Марсель Дюшан, - вот это раздражает.
- А ты перестань рисовать Джоконде усы - и опять будешь от всех отличаться, - сказал Струев, - есть еще способы, есть кой-какие приемы. Что-нибудь придумаем, - он оглядывался, словно примеряясь, какую из вещей Гузкина использовать для новых затей. По опыту прошлой жизни Гузкин знал, что затеи Струева кончались плохо.
Вместе со Струевым в уютную квартиру Гузкина вошло беспокойство. Струев сел на стул, дотронулся до пепельницы, придвинул стакан, и привычный уют Гузкина спрятался; стало тревожно в парижской квартире. Задул ветер с реки, сквозняк тряхнул занавески, сделалось холодно, и Гузкин прикрыл окно. Немедленно Гузкин вспомнил их бешеную жизнь брежневских времен, подвальные выставки, неопрятных девиц и пьяных милиционеров, ночные грузовики, которые ловили они у автобаз и договаривались с хмельными водителями, чтобы те затемно завезли огромные холсты в выставочный зал, вспомнил он испуганных смотрителей, которым совали трешки, чтобы те открыли двери и приняли опальное искусство, вспомнил ругань с чиновниками. Вспомнил афиши, намалеванные от руки, и то, как они их клеили ночами на стены, вспомнил блюдца, полные окурков, и дешевый портвейн, и Струева, льющего липкое вино в стакан, до половины заполненный одеколоном. Вспомнил Гузкин и безумные выходки Струева, то, например, как, привезя картины в выставочный зал и не добившись разрешения повесить их даже на час, Струев хладнокровно сказал директору: хорошо, не дадите картины выставить, так мы вам представление покажем. Прогрессивный перформанс хотите? Мы самосожжение устроим, прямо здесь, в зале, идет? Материалы наши, никаких расходов. Что, ужаснулся директор, бензином себя обольете? И тут же успокоился: не верю, себя не обольете. Зачем же себя, резонно ответил Струев, вот его оболью, - и вытолкнул Гузкина вперед. Или вас, сказал он, глядя на директора и скалясь. Гузкин вспомнил, как язвили они насмешками перепуганного чиновника, как издевались над бюрократом, названивающим поздним вечером в Министерство культуры, как Струев советовал директору: вы сразу в пожарную команду звоните. И хмельные художники, слушая их разговор, смеялись. Как странно, ведь смешного ничего и не было, подумал Гузкин. Интересно, насколько Струев шутил в тот вечер? Новая яркая жизнь вытеснила эти воспоминания из сознания Гузкина, и он привык думать, что прежняя жизнь была несовершенной, не до конца осмысленной, и даже стараясь в разговоре с Сарой или Клавдией припомнить подробности тех глупых лет - не мог. Ты мог бы написать мемуары, советовала ему Сара, ты столько знаешь о жизни! Гузкин подумывал взяться за перо - но прошлое слиплось в однородный серый ком: кто-то бежит куда-то, все кричат, кому-то крутят руки - как можно удержать в памяти такое безобразие? И вот теперь воспоминания вернулись. Гузкин глядел на своего гостя - и прежняя неопрятная жизнь вставала перед ним в подробностях. Струев курил, прежним, воровским движением гася сигарету о каблук, и Гузкина это шокировало. Струев принес купленный в аэропорту коньяк и пил так, как он пил раньше - много, большими глотками. Струев мало спрашивал, словно сам рассчитывал понять западный мир - но возможно ли такое? И даже пытаться не стоит. Гузкин вспомнил, каким наивным человеком был он сам в первые годы своей западной жизни. Струеву придется учиться, много и прилежно учиться: как надо здороваться, как говорить о делах, какие вина пьют днем, а какие вечером. Впрочем, он ведь, кажется, здесь бывал. И деньги, наверное, есть. Что ж, я дам ему шанс, пусть попробует вписаться в эту жизнь. Гузкин откинулся в кресле, оглядел свою библиотеку; верные союзники - книги по современному искусству - стояли стеной; он остался доволен диспозицией.
