Джеймс Риз - Книга теней
Если бы мы тогда сразу же вернули крышку гроба на место… Но нет. Мы по-прежнему молча сидели по краям могилы. Наконец священник дотронулся правой рукой до Мадлен: она лежала лицом к нему, свернувшись на левом боку. Я удивилась, увидев, что он внезапно отшатнулся, но удивление сменилось отвращением, когда поняла, что он вовсе не убрал свою руку. Нет, это предплечье Мадлен отпало от плеча, а кисть – от запястья. Отец Луи так и сидел, держа ее руку, быстро распадающуюся на множество маленьких косточек, в своей, сложенной пригоршней.
И тогда я увидела, что волосы Мадлен становятся все длиннее, превращаясь в темную спутанную массу, как тогда, когда мы выкопали гроб. Пряди волос, подобно червям, извивались в земле, почти закрыв лицо Мадлен, и лучше бы уж они совсем скрыли ее некогда красивое лицо, черты которого теперь быстро стирались, ведь то, что я увидела… Скажу сразу и напрямик: я увидела, как отливающее жемчугом желе ее глаз потекло струйками вниз по щекам, коричневые радужные оболочки напоминали растекшиеся яичные желтки. Струйка из правого глаза захватила на своем пути плоть ее носа, оставив на его месте лишь впадину с зазубренными краями. Щеки и губы отпали. Ногти на ногах росли так же быстро, как волосы, они походили на серебристо-голубые черепки разбившейся луны, которые врастали в мягкую плоть ног, пока и та не отвалилась.
Плоть. Кость. Плоть и кость.
Да, я видела под этим тонким слоем кладбищенской земли, как разлагается тело Мадлен, как плоть отпадает от кости, подобно тушеному мясу. Отвалились груди, потом плоть бедер, и она осела на левую сторону: казалось, что свернувшийся в клубок труп никак не может поудобнее устроиться, ерзая по обрывкам алого атласа, оставшегося от обивки гроба. Распался бочкообразный изгиб ребер. А что же внутренности? Они обратились в прах, едва отличимый от темной земли, принесенной с кладбища. Кровь? Ее не было.
И Мадлен больше не было. Отец Луи рассыпал то, что оставалось в его сложенных горстями ладонях: кости рук Мадлен белыми звездами упали в темную землю, а священник закрыл черными от праха пальцами свое залитое слезами лицо. Я дотронулась до его холодного вздрагивающего плеча, пытаясь найти слова утешения, но ничего не могла придумать. Вскоре он поднял голову и посмотрел на меня. Слизнул землю с губ, изогнувшихся в улыбке, которая показалась мне неестественной. Но вдруг улыбка его преобразилась, став теплой и искренней. И тогда он взял щепоть тяжелого от слез праха, задержал между большим и указательным пальцами, а потом позволил ей упасть в стоящий сбоку маленький котелок, прошептав что-то о Лете – реке в подземном царстве, воды которой уносят души умерших в забвение.
«А что же я сделала?» – спрашивала я себя, сидя у края могилы, скорчившись, баюкая лицо в грязных руках. Слезы текли по щекам, превращаясь в грязь. Что же я все-таки сделала? Наверно, я задала этот вопрос вслух, потому что отец Луи тут же на него ответил:
– Ты привлекла силу луны. Ты использовала свое колдовское искусство так, как это и подобает новой ведьме. И я благодарю тебя за это. Мы оба тебя благодарим. – Потом священник сказал, что все еще нуждается в моей помощи.
Он высоко поднял котелок: железо тускло блестело, озаряемое звездами и скудным лунным светом.
– Возьми это, – сказал он, и я повиновалась. Котелок был теплым, а руки, передавшие его, – как всегда, холодными. Хотя я знала, какое отвратительное варево было в нем, от котелка шел сладчайший аромат, поэтому я не сомневалась… вернее, не слишком долго колебалась, когда он велел мне выпить его содержимое, сказав при этом: – Я беру ее у моей Церкви и передаю ее Церкви внутри тебя… – И пока инкуб содрогался в рыданиях, я выпила эту смесь, которая, как ни странно, оказалась приятной и успокаивающей. – Сохрани ее навсегда, – произнес священник, задыхаясь от слез, – сохрани, потому что я не сумел ее сберечь.
Мне трудно было уследить за стремительными движениями отца Луи. На мгновение он исчез, а когда я снова увидела его, он опять стоял у края могилы. Рядом со мной он поставил круглую плетеную корзину. Верх корзины закрывал колпак из темного атласа, который стягивался при помощи черной ленточки. Священник молча уселся рядом со мной. Подался вперед, разровнял прах и землю в гробу, просеял ее, перемешал. А потом, косточка за косточкой, извлек Мадлен оттуда, где она лежала. Сначала положил в корзину большие кости – и тут я присоединилась к нему, хотя это и показалось мне какой-то печальной пародией на детскую игру – то ли в камешки, то ли в кегли. Затем те, что поменьше. Вскоре в могиле не осталось ничего, кроме земли и праха.
ГЛАВА 42На юг, к морю
Мы, я и отец Луи, брели прочь от могилы, которую не слишком-то даже и постарались замаскировать, хотя, конечно, сгребли туда землю с краев. Я не пожалела рук, чтобы наломать жесткий и колючий кустарник для букета. Было раннее утро, после полуночи минуло три или четыре часа, столько же оставалось до восхода солнца. Могила, освещаемая слабым светом звезд, тусклым светом робкой новой луны, была призрачно голубой и казалась всего лишь трещиной в земле. Я шла не оглядываясь, стараясь смотреть только вперед, на заляпанный грязью берлин, блестевший тем не менее в этом полумраке как жемчужина на колесах или что-то еще столь же немыслимое. Карета светилась, подобно инкубу, собственным светом.
Я влезла в экипаж. Отец Луи проворно, как кот, взобрался на козлы. Не знаю даже, сохранял ли он обличье человека там, наверху, или только правил лошадьми, следя, чтобы берлин катился вперед, и, значит, ни один смертный, который мог повстречаться на дороге, не видел кучера. Ничего не могу сказать об этом, потому что сидела внутри экипажа. Впрочем, в час, когда мы выехали из этой безлюдной долины, подобные мысли не слишком меня заботили.
Как я уже упоминала, в Авиньон мы возвращаться не стали, а поехали дальше и к рассвету уже были в Арле.
Сидя в это раннее утро в экипаже, я бодрствовала. Тишину нарушал лишь стук копыт, скрип колес берлина и неприятное бряканье костей в корзине рядом со мной. В такой корзине из темных ивовых прутьев, выложенной черным атласом, могла перевозить свою драгоценную шляпку какая-нибудь модница. Избыток атласа можно было вытащить за ленточку (что я, конечно, и сделала), и получался колпак, закрывающий корзину. Я даже завязала ленточку узлом и все время отодвигала корзину как можно дальше от себя, пока наконец ей не нашлось место на противоположной скамье. Но при каждом повороте дороги, на каждом ухабе, в который попадали колеса, корзина двигалась, а малейшая тряска заставляла череп (уверена , что это был череп) перекатываться внутри нее, так что все это плетеное вместилище праха двигалось и тряслось, как живое существо.
